У Зубцика в штате – где-то сорванцов 30.
– Я мечтаю, – признается он, – всех этих детишек привезти в Америку, в Голливуд. Мне кажется, они сумеют пристроиться в кинокартинах. Слыхали о Сесиле Б. Де Милле – он продюсер? Мой зять с ним корешится. Можно, наверно, обучить их петь, например, детский хор, заключу с Де Миллем комплексную сделку. А он их будет брать на крупные массовки – моления там, оргии…
– Ха! – возопляет Клёви, фыркая шампанским, зенки таращит. – Нормально ты себе мечтаешь, старик! Продашь цуциков Сесилу Б. Де Миллю, так уж они точняк не петь будут. Он этот кодлячок на галеры сдаст! Йяаа-ха-ха – ну да, прикуют их к веслам, тока и будут жопы рвать, тащить Генри Уилкоксона к закату драться с греками или персами какими.
– На галеры? – ревет Зубцик. – Да ни в жись, ей-богу. Де Миллю тех цуциков с мехом похерить!
На окраине городка – остатки батареи А4, торчат, где торчали, когда войска драпали на юг, пытаясь избежать англо-русских клещей. Клёви с Зубциком хотят посмотреть, и Ленитроп тоже приглашается. Однако сперва – Атомное Чили Дуэйна Клёви, кое оборачивается проверкой мужских достоинств. Бутыль шампани под рукой, только пить из нее – признак слабости. Бывали времена, когда Ленитроп поддался б искушенью, но теперь ему даже задумываться не надо. Пока два американца – ослепшие, носы горят, истекают потопом соплей – переживают то, что авторитетный «Путеводитель скупердяя по Зоне» уместно определяет как «Götterdämmerung для слизистых оболочек», Ленитроп сидит и хлебает шампань, как газировку, кивает, щерится и то и дело бормочет «да, да» для пущей убедительности.
На объект они выезжают в зеленом, зело улыбчивом штабном «форде». Едва протиснувшись за руль, Клёви превращается в клыкастого алконавта: ииииррррр резины на дороге остается столько, что хватит на презера́ для целой дивизии, с нуля до 70, не успевает эхо стихнуть, велосипедистов старается таранить налево и направо, скот в панике разбегается, Драный Зубцик тем временем радостно улюлюкает, в каждом кулачище – по бутылке шампани, подстегивает Клёви, тот ревет «Розу Сан-Антоньи», любимую свою песнюху, а Зубцик в окно предостерегает во всю глотку:
– Не еби мозг Малышу, не то не ебателем станешь ты, но ебомым, – что занимает некоторое время и провоцирует лишь редкие «хайль-гитлеры» изумленных старушек да маленьких детишек на обочинах.
Объект – обуглившийся пятак, зазеленевший новыми сорняками посреди рощицы буков с нечастой ольхой. Безмолвно стоит закамуфлированный металл в призрачной толпе запоздалых одуванчиков, серые головы шушукаются, ждут пресветлого ветра, какой понесет их к морю, до самой Дании, по всей Зоне. Ободрали всё. Транспортные средства вернулись к распотрошенным средам проектирования самых первых своих чертежей, хотя вокруг по-прежнему висит слабый запах топлива и смазки. В клубках кабелей и шлангов незабудки неистово сини и желты неистово. В передвижном пункте управления пуском устроили гнездо ласточки, а паучиха уже начала заплетать паутину стрелы установщика Meillerwagen собственной.
– Блядь, – грит майор Клёви. – Русские спиздили всё – без обид, товарищ.
Они идут, пиная зеленые и лиловые сорняки, проржавленные пищевые жестянки, слежавшиеся опилки и щепки. Землемерные вехи – к верхушке каждой приколочен белый лоскут – по-прежнему цепочкой уходят к передатчику управляющего луча в 12 километрах. На восток. Стало быть, это русских они пытались тут остановить…
Запыленная приборная доска ПУПа мигает красным, белым и синим. Ленитроп падает на колено. Мандала Шварцкоммандо – KEZVH. Ленитроп поднимает голову – ему лукаво и жирно ухмыляется Клёви.
– Ну дак. Мог бы и сразу допетрить. На вас же знаков различия нету. Бляааа… да вы – да вы советская КР![312] Чой-та? – Ленитроп на него только смотрит. – Эй. Эй, вы кого это зацапать тут хотите? А? – Улыбка пропадает. – Скажи-ить-ка, я надеюсь, это ж не полковника Чичерина. Он-то, знаете ли, хороший русский.
– Уверяю вас, – поднимая мандалу, с крестом на вампира, – единственный мой интерес – разобраться с проблемой вот этих черных бесов.
Улыбка возвращается на место – вместе с жирной рукой на плечо Ленитропу.
– В кошки-мышки с ними будете играть, када ваши товарищи подоспеют?
– В кошки-мышки? Мне кажется, я не…
– Да всё вы поняли. Лана вам. Чего ради тада эти мумбыюмбы за городом лагерем стали? Эй, Иван, ёк-карный бабай, веселуха ж бует. Я ж весь день се кольту надраивал, – поглаживая стрелковое оружие в кобуре. – Я се из аннаво такого задроты чернобурую шапку сошью, и не мне вам грить, что сзаду на ней станет болтаться заместо хвоста, ага? А?
Это так развлекает Драного Зубцика, что он чуть не давится от хохота.
– Вообще-то, – Ленитроп сочиняет на ходу, – мое задание – в подобных операциях координировать разведку, – что бы это ни значило. – Я здесь для того, чтобы произвести рекогносцировку позиций неприятеля.
– Да какие уж приятели, – кивает Зубцик. – У них пухи и все такое. Черномазому в руки только одно доверить можно – метлу!
Клёви хмурится:
– Вы… вы ж не ждете, что мы туда с вами пойдем, ну. Мы вам подскажем, как добраться, товарищ, но это ж с ума спятить – переться туда одному. Подождали б до вечера? Выход, кажись, запланирован на полночь? Ну и дождались бы.
– Мне важно собрать определенную информацию заблаговременно, – непроницаемо, непроницаемо, хорошо, хорошо… – Не мне вам говорить, насколько это важно… – тяжкая пауза Лугоши, – для всех нас.
Что ж, этим он заработал указания, как найти Шварцкоммандо, и его подбросили до города, где предприниматели подхватывают парочку Рьяных Фройляйн и отправляются к закату гулеванить. Ленитроп стоит в струе их выхлопа, бормочет.
В следующий раз тортиком не отделаешься, засранец…
Только через час он пешкодралом добирается до лагеря – по широкому лугу, чья окраска темнеет, будто зеленый колер потек и впитался в ворс… Ленитроп различает тень всякой травинки, что тянется к теням на восток… чистый молочный свет колоколообразной кривой взметывается над солнцем, каковое почти село, прозрачная белая плоть блекнет сквозь множество синего, от зеленовато-голубого до темно-стального в зените… зачем он здесь, зачем он это? Что он тут, прям как лемминг Урсула, – влезает в чужую частную вражду, когда он должен быть… что он там должен… э…
Ага! ага, что там с этим «Имиколексом G», со всяким Ябопом, да и-и «S-Gerät», Эния же крутой сыскарь, пойдет без никакой подмоги и наперекор всему, отомстит за друга, убитого Ими, вернет себе ксиву и отыщет таинственную железку, но вот теперь это ПРОСТО КАК…
ИС-КАТЬ ИГОЛКУ В СТОГЕ СЕЕЕЕ-НА!
Сссссс – сотканнуюиз лучей-луны,
(Где-то) ж должна быть тыыы!
Шаги шуршат в сорняках и луговой травке, мычит в точности, как Фред Астэр, задышливо, выше голову, раздумывая, велики ль у него шансы вновь отыскать Джинджер Роджерз по сю сторону красивой кончины…
И тут х-хабах – нет-нет, погоди, ты ж должен сейчас планировать трезво, взвешивать варианты, ставить цели в этой критической поворотной точке твоего…
Йя – та-та, ИСКАТЬ ИГОЛКУ В…
Ненене лана те, Джексон, хватит вола вертеть, надо сосредоточиться… Итак «S-Gerät» – ладно, если найду этот «S-Gerät» и каким концом к нему прицеплен Ябоп, если это разнюхаю, ага ага теперь «Имиколекс»…
– поискать (хм-м) солонку для шафрана…
Ой…
Примерно тогда, словно по чьему-то простому томленью, небо перечеркивает одинокий стежок – первая звезда.
Пускай я успею их вовремя предупредить.
Они наваливаются на Ленитропа меж деревьев – жилистые, бородатые, черные, – тащат его к кострам, у которых кто-то играет на мбире, чей резонатор вырезан из куска немецкой сосны, а язычки – из рессор расфигаченного «фольксвагена». Женщины в белых хлопковых юбках с набитыми темно-синими цветами, в белых блузках, отделанных тесьмой передниках и черных платках хлопочут с кастрюлями и сковородками. У кого-то – ожерелья из скорлупы страусовых яиц, на которых ножами награвировали что-то красное и синее. Над огнем сочится огромный шмат говядины на деревянном вертеле.
Энциана нет, но есть Андреас Орукамбе – напряженный, как провод под током, во флотском пуловере и армейских рабочих штанах. Ленитропа он помнит.
– Was ist los?
Ленитроп ему сообщает.
– Должны быть здесь в полночь. Не знаю, сколько их там, но вам, наверное, лучше убраться.
– Наверное. – Андреас улыбается. – Вы ели?
За ужином спорят: идти или остаться. Это не принятие тактического решения, как Ленитропа учили на офицерских курсах. Очевидно, здесь в ход идут иные соображения, что-то такое, о чем зонгереро знают, а Ленитроп нет.
– Мы должны идти, куда идем, – позже объясняет ему Андреас. – Куда хочет Мукуру.
– А. А, я думал, вы тут ищете чего-то, как и все. 00000, например?
– Она у Мукуру. Он ее прячет, а мы ищем там, где он хочет.
– Слушайте, у меня на этот «S-Gerät» есть наводка. – И он пересказывает им историю Греты Эрдманн – Пустошь, химзавод, имя Бликеро…
Это уже не просто звоночек. Целый гонг. Все со всеми переглядываются.
– Значит, – очень осторожно говорит Андреас, – так звали немца, что командовал батареей, на которой использовали «S-Gerät»?
– Я не знаю, использовали его там или нет. Бликеро отвез женщину на завод, где «S-Gerät» либо собирали, либо производили деталь – из какого-то пластика, называется «Имиколекс G».
– И она не сказала, где.
– Только «на Пустоши». Попробуйте найти ее мужа – Миклоша Танатца. Может, он видел пуск, если тот вообще случился. Тогда произошло нечто экстраординарное, но я так и не выяснил, что.
– Спасибо.
– Нормально. Может, теперь и вы мне кое-что скажете. – Он вытаскивает прихваченную мандалу. – Что это значит?