Ничего – все спят, блюют, дрожат, призрачная и цветистая вонь этанола, прочный Будин считает бабки. Никто, в общем, и не смотрит. И тут Подзора и Кутыря, настроенных друг на друга через заточенное лезвие этого ложковилконожика, через ничтожное усилие, какое потребуется, дабы затопить их общий мир смертью, – тут их вдруг осеняет: ведь никто ничего не говорил о бое до конца, правда? каждый получит свою долю выручки, кто б ни выиграл, поэтому разумнее всего – сделать сейчас брейк, вместе пойти и запрессовать Будина, а также найти лейкопластыря и йоду. И все равно они длят свое объятье. Смерть во всей своей могутности мычит им романтические мелодийки, попрекает – мол, умеренные человечишки… Вот досюда и не дальше – и все? Вы зовете это жизнью?
Подъезжает синеглазка военной полиции – клаксон, сирена, мигалка, все в действии. Подзор и Кутырь все-таки неохотно расслабляются, и, выдохом сдув щеки, расходятся. Будин с десяти шагов через головы пробуждающейся толпы швыряет толстый пакет оккупационных бон, который коммандо ловит, тасует с перехлестом, разламывает и половину отдает Подзору, который уже направляется к трапу своего серого засранца, «Джона З. Бяки», где шканечные глядят живее и даже карточная партия в судовой прачке прервалась ради того, чтобы все смогли выйти поглядеть на большую катавасию. На берегу толчется пьянь – медлительно и толком не осознавая цели. Из-за бледных электрических огней накатывают девчонки, дрожат, возбужденные, встрепанные, желают околдовать Сент-Джона Кутыря и увлечь его прочь под покров хорошенькой пастельной синтетики и любвеобильных визгов. Будин с Криптоном, враскачку и матерясь, пробираются сквозь толпу, спотыкаясь о спящих и бодрствующих, останавливаются у большого мусорного бака, дабы извлечь Ленитропа, а тот поднимается с горы яичной скорлупы, кошмарных куриных деталей в желтой подливке, кофейной гущи и использованной бумаги, что стекают или с хрустом скатываются с него, поднимает маску на лоб и приветственно улыбается Будину.
– Ракетмен, срань господня, и впрямь. Что такое, старина?
– Меня подставили, нужно до «Путци» добраться.
Тем временем подъехали грузовики, в чьи парусиновые тени «красные шапочки» уже загружают всех, кто движется медленнее их. И вот два гражданских, один с бородкой, уже несутся по пирсу с воплями:
– Костюм свиньи, костюм свиньи, вон, смотрите, – и:
– Вы – Ленитроп – ни с места.
Вот уж дудки, и Ленитроп с громовым лязгом и треском выкатывается из мусора и, не включив еще самонаведения, кидается вслед за Будином и Криптоном, в стороны разлетается курий жир, скорлупа засыпает кильватер. У следующего гнездовья эсминцев стоит клубный автомобиль Красного Креста – ну или походная кухня, свет из нее почти ровным квадратом льется на асфальт, внутри, в раме окна, на фоне штабелей из батончиков, сигарет, клинообразных сэндвичей в вощанке сидит хорошенькая девушка с прической Дины Дурбин.
– Кофе, мальчики? – улыбается она, – а сэндвичей не желаете? Сегодня мы распродали почти все, остались только с ветчиной, – и тут, заметив Ленитропа: – Ой, мама, простите…
– Ключи от машины, – Будин подваливает с ухмылкой Кэгни и пистолетом с никелированными накладками, – давай, – взводя курок.
Круто хмурится, жмет подложенными плечами.
– В зажигании, Джексон.
Альберт Криптон забирается назад, компанию ей составить, а Ленитроп с Будином прыгают вперед и дергают с места тугим визгливым разворотом как раз в тот миг, когда подбегают двое шпаков.
– А это еще нах кто? – Ленитроп оборачивается в окно, глядит, как удаляются их голосящие силуэты. – Ты заметил у этой пташки туза пик на щеке?
Будин огибает беспорядки вокруг «Джона З. Бяки» и кажет всем непременный средний палец. Ленитроп откидывается на спинку, поднимает свинячью маску, как рыцарь забрало, извлекает пачку сигарет из кармана фуфайки Будина, закуривает, устал, поспать бы, и все… За спиной вдруг истошный вопль девушки из Красного Креста:
– Господи, что это!
– Послушай, – Криптон, терпеливо, – насыпаешь чуть-чуть на кончик пальца, вот так, потом зажимаешь себе половинку носика, да и-и…
– Это кокаин! – голос девушки взлетает к тревожным высотам. – Вот что это! Это героин! Да вы наркоманы! и вы похитили меня! О господи! Это же, как вы не понимаете, это же клубная передвижка Красного Креста! Это собственность Красного Креста! Ох, нельзя же так делать! Я в Красном Кресте работаю! О помогите же мне кто-нибудь! Тут наркоманы! Прошу вас, о! На помощь! Остановите и высадите меня! Забирайте машину, если хотите, забирайте все, только, пожалуйста, не…
– Порули чуток, – Будин разворачивается и направляет блестящий пистолет на девушку.
– Вы не можете меня застрелить, – вопит она, – хулиган, вы кем себя вообразили – угонять собственность Красного Креста! Пошли бы вы… куда-нибудь и… нюхали свой наркотик… оставьте нас в покое!
– Пизда, – сообщает матрос Будин тоном спокойным и разумным, – ты неправа. Я могу тебя застрелить. Ага? Ты, между прочим, работаешь на эту дивную человечную организацию, что взимала по пятнадцать центов за кофе и пончики в Битве за, блядь, Выступ, если уж тебе и впрямь охота разбираться, кто у кого крадет чего.
– «Что», – отвечает она гораздо смирнее, нижняя губка дрожит эдак миленько и стервозненько – так кажется Ленитропу, который поглядывает в зеркальце, раз уж Будин опять взялся за руль.
– Ого, а это что, – Криптон же наблюдает за ее попкой, – это что у нас такое, – которая смещается туда-сюда под юбкой хаки: девушка стоит, утвердив длинные свои ноги, пружиня на грохочуще-скрипучих 60–70 милях в час, дополненных странной методикой поворотов Будина, которая выглядит некоей стилизованной формой самоубийства.
– Вас как зовут? – улыбается Ленитроп, добродушный боров.
– Ширли.
– Эния. Здрасьте.
– Тра-ля-ля, – Криптон уже грабит кассу, пожирает батончики «Херши» и набивает себе носки пачками покурки, – любовь в цвету.
Примерно тут Будин лупит по тормозам и пускается неимоверным юзом, жопу грузовика разворачивает к залитой льдистым светом живой картине: часовые в подшлемниках с белыми трафаретными буквами, в белых ремнях, с белыми кобурами, дорога перегорожена баррикадой, к джипу, пригнувшись и вереща в рацию, бежит офицер.
– Блокпост? Да какого хуя, – Будин выкручивает задним ходом, разнообразные добряки для войск сыплются с полок, и грузовик шаткими рывками разворачивается. Ширли теряет опору и валится вперед, Криптон старается ее цапнуть сзади, Ленитроп нагибается за пистолетом на приборной доске, а когда ему удается опять развернуться к окну, девушка уже полураспласталась на переднем сиденье. – Ну и где, блядь, первая теперь? Это что, коробка передач Красного Креста – надо монетку совать, чтоб поменять сцепление, эй Ширли?
– Ой мамочки, – Ширли втискивается между ними, берется за рычаг, – вот так, чурбан. – Позади – выстрелы.
– Спасибо, – грит Будин, и, с вонючим дымящимся визгом стирая с колес резину, они летят дальше.
– Ух, а ты и впрямь нарасхват, Ракетмен, – Криптон, лежа сзади, с улыбкой протягивает Ширли лодыжку, к которой примотан пузырек с кокаином.
– И не говори.
– Нет, спасибо, – грит Ширли. – Мне по правде лучше не стоит.
– Да лана… ай…
– Там сзади «подснежнички» были? – Ленитроп щурится фонарному сиянью впереди. – Солдатня? Что наши солдаты делают в британском секторе, вы не знаете?
– Может, и нет, – гадает Будин, – может, просто Береговой Патруль, ладно тебе, не параной, и так хватает…
– Слышь, глянь, я вот (хлюп) делаю и у меня никакие (хлюп) клыки не вырастают, ничего…
– Ну я не знаю, – Ширли становится на коленки лицом назад, груди подперты спинкой сиденья, одна большая и гладкая рука сельской девахи у Ленитропа на плече для опоры.
– Слушай, – грит Будин, – в чем дело-то – валюта, или наркота, или что? Мне бы просто понять, чего ждать, потому что если держиморды за…
– Только за мной, насколько мне известно. К делам никакого отношения, совсем другие маневры.
– Она роза на ничьеееей землееее, – поет Альберт Криптон, улещивает.
– Зачем тебе к «Путци»?
– Надо со Шпрингером повидаться.
– Не знал, что он тут будет.
– Почему все так говорят?
– Дога де дзабудь, – Ширли разговаривает всего одной ноздрей, – де оджень ддого, Адберт, мадюзедьгий гузоджег.
– Просто его давненько никто не видал.
– Теперь вдыхай, хорошо, хорошо, так – давай. Мм-н, еще немножко осталось, э-э, козявка типа мешает… еще разок, ага. Теперь в другую.
– Альберт, ты же говорил, только одну.
– Слушай, Рачок, если тебя заметут…
– И думать не хочу.
– Черти червивые, – грит Ширли.
– Понравилось? На, нюхни еще маленько.
– Что ты вообще натворил?
– Ничего. Хотел поговорить кое с кем в этом ГОРО. Понять, что творится. Должны были просто поговорить, понимаешь, не для протокола – сегодня в диспансере. На нейтральной территории. А вместо этого Легаш заявился. А теперь еще и два этих урода в штатском.
– Так ты шпион или чего?
– Шпионом было б нефигово. Ох батюшки. Не надо было влазить.
– Н-да, не позавидуешь. – И матрос Будин едет дальше, не нравится ему все это, раскидывает мозгой, раскисает мало-помалу. – Слышь, – наконец, – а если они, ну, догонят тебя, я б твоей Матушке мог написать, например.
– Моей… – Пристальный взгляд. – Нет-нет-нет…
– Ну, кому-нибудь.
– Ни единой души придумать не могу.
– Ну даешь, Ракетмен…
«Путци» – это, оказывается, разросшийся, отчасти укрепленный особняк прошлого века, в стороне от Дорумского шоссе и к морю, если двигаться по песчаной паре колей, между которыми растет камыш и жесткий мягкий колосняк; дом примостился, как плот на гребне гигантской дюны, что волною вздымается с пляжа, чей уклон неуловим и водой становится совсем нежданно – покойной, бледно-соленой, на много миль растягивается в Северное море, точно облака, там и сям скорее серебристые, долгие формы тканей или кожи, тонкие, словно ткань, притихшие под луною, тянутся к Гельголанду.