A» и располагался в том же конторском здании, что и собственная группа «ИГ» по связям с армией, «Vermittlingsstelle W» – в общем, они казались совершенно конгруэнтны. Однако Техника, увы, эта златобедрая дева в венце кос, никогда не преминет оттяпать себе такой кусочек. Вероятнее всего, свара и торг Партии с Армией в конце концов и вытеснили Шляйма за бугор, а вовсе никакие не нравственные угрызения по части Гитлера. Как бы там ни было, он помнит, что наблюдение за Ленитропом поручили новосозданной «Sparte[359] IV» под эгидой «Vermittlingsstelle W». «Шпарте I» занималась азотом и бензином, «II» – красителями, химикатами, буной, медикаментами, «III» – пленкой и волокнами. «IV» занималась Ленитропом и ничем больше, кроме разве что – до Шляйма долетали слухи – одного-двух разносортных патентов, приобретенных в каких-то сделках с «ИГ Хими» в Швейцарии. Анальгетик, названия которого он так и не вспомнил, и новый пластик, что-то вроде «Миколам»… «Колимекс», как-то так…
– Это вроде больше подходило бы «Шпарте II», – только и заметил тогда Мракинг.
– Несколько директоров расстраивались, – согласился Шляйм. – Тер Меер был Draufgänger[360] – они оба с Хёрляйном подметки на ходу рвали. Могли бы оттырить себе обратно.
– А Партия назначала в эту «Шпарте IV» человека из абвера?
– Наверняка, только я не знаю, из СД или СС. Их везде такая тьма была. Помню, был один захмурышка в толстенных очках – выходил раз или два из кабинета. Но одет был по гражданке. Насчет фамилии не уверен.
Ну черт бы тебя, это что ж за такая…
– Слежка? – Роджер давай лотошиться: приглаживает волосы, поправляет галстук, уши, нос, костяшки, – «ИГ Фарбен» пустил слежку за Ленитропом? До Войны? Мракинг, зачем.
– Странненько, а?
Будьздоров, фьють за дверь без единого лишнего слова, а Роджер один, и перед ним весьма неприятно брезжит, передовой край откровения, ослепительного серпа где-то на периферии мозга. «ИГ Фарбен», значть? Мистер Стрелман корешится – нынче едва ль не исключительно – с высшими эшелонами «ИХ». У «ИХ» картельное соглашение с «Фарбен». Сволочь. Да он же небось про Ленитропа с самого начала знал. Делишки с Ябопом были только прикрытием для… скажи-ка, что ж это за херня тут творится?
На полпути в Лондон (Стрелман изъял «ягуар», поэтому Роджер на мотоцикле из гаража ПИСКУСа – весь гараж нынче сведен к одному мотоциклу и одному «моррису» практически без сцепления) ему приходит в голову, что Стрелман нарочно подослал Мракинга, некий невнятный тактический прием в этой Нэйленд-Смитовой кампании, которую Стрелман, судя по всему, ведет (тот владеет полным переплетенным собранием великой манихейской саги Сакса Ромера и в последнее время повадился заскакивать в любую минуту, обычно когда Роджер спит или пытается спокойно посрать, и прям висит над душой, торчит перед кабинкой в сортире, читает вслух значимые выдержки из текста). Стрелман ничем не погнушается, хуже старика Мудинга, совсем ни стыда ни совести. Использует кого угодно – Мракинга, Катье Боргесиус, Пирата Апереткина, никто не (Джессика) спасется от его (Джессика?) макиавеллиевых…
Джессика. Ох. Да конечноконечно Мехико ебаный ты идиот… не удивительно, что 137-я ходила кругами. Не удивительно, что приказы Джессике поступали с Запредельных Высот. Он ведь сам ягненочком кувыркался вокруг вертела, спрашивал Стрелмана, нельзя ли сделать чего-нибудь… Дурак. Дурак.
Он приезжает в Двенадцатый Дом на Гэллахо-Мьюз в смертоубийственном состоянии рассудка. Похитители велосипедов бегут по переулкам, старые профи гонят железных коней в приличном темпе шеренгой по трое. В окнах чистят перышки молодые люди с опрятными усиками. В мусорных баках роются дети. Во двориках по углам кружат официальные бумаги – сброшенная кожа Зверя, что вырвался на свободу. На улице необъяснимо засохло дерево – обернулось щепастым черным трупом. На передний щиток Роджерова мотоцикла брюхом вверх опускается муха, секунд десять бьется, затем складывает жильчатые чувствительные крылышки и подыхает. Раз и готово. Это у Роджера первая. Над головой «коробочкой» пролетают «P-47», по четыре галочки на штуку, КрасныйБелыйСинийЖелтый по белесому небу неизменной формы, одна эскадрилья за другой: либо военный смотр, либо еще одна война. За углом работает штукатур – заглаживает исшрамленную бомбой стену, на его сокол навалена соблазнительная, как творог, штукатурка, он работает непривычным мастерком, унаследованным от покойного друга, и в первые дни все еще дырявит стену, как подмастерье, блестящее лезвие пока не притерлось к его руке, силы у мастерка больше, чем штукатур умеет в него вложить… Генри был мужик покрупнее… Муха, которая вовсе не умерла, разворачивает крылышки и усвистывает дурачить кого-нибудь другого.
Ну ладно же Стрелман топочет в Двенадцатый Дом, гремит корковыми досками по семи коридорам и пролетам, секретарши долгоруко тянутся к телефонам чертвозьми где же ты…
В кабинете нет. Но есть Геза Рожавёльдьи, и он энергично перечит Роджеру.
– Молодой человек, посты-дились бы та-кое тут устраи-вать.
– Заткни хабало, трансильванский недоумок, – рычит Роджер, – я шефа ищу, понял, только дернешься, и группу О, резус отрицательный, тебе никогда больше не тяпнуть, Джексон, эти твои клыки даже толокна не перемелют, когда я с тобой разделаюсь…
Переполошившись, Рожавёльдьи отступает за бачок с водой, в рассуждении самообороны пытается цапнуть вертящийся стул. Сиденье отлетает, и Рожавёльдьи остается с одной основой, каковая, так уж вышло к вящему стыду, есть крестовина.
– Где он, – безвыходная мексиканская дуэль, Роджер скрипит зубами не поддавайся истерике, это непродуктивная роскошь, ты, с твоей нынешней великой беззащитностью, не можешь ее себе позволить… – Ну давай же, пиндос, выкладывай, или тебе никогда больше не видать гроба изнутри…
Тут вбегает секретарша, метр с кепкой, но дерзкая, эдакая толстушка, и давай стегать Роджера по лодыжкам налогами на сверхприбыль одной английской сталелитейной компании с 1940 по 44-й – у фирмы, кстати говоря, имеется общий с «Vereinigte Stahlwerke» патент на сплав, который использовался в муфтах трубопровода подачи жидкого кислорода, что шел в корму к «S-Gerät» в А4 под номером 00000. Однако Роджеровы лодыжки не приспособлены для восприятия такого рода информации. С секретарши спадают очки.
– Мисс Мюллер-Хохлебен, – так написано у нее на именной бирке, – песс отшкофф фи смотритесс тшутофишшно. Натеньте ихъ несаметлительно! – эта нацистская комедь вдохновлена ее фамилией.
– Я нье мокку ихъ найтти, – еще какой немецкий акцент, – я нье отшень карашо фишу.
– Н-ну так поглядим-с, не сумеем ли мы вам помочь… а! что это? Мисс Мюллер-Хохлебен!
– Ja…
– Как они выглядят, ваши очки?
– Таккие пелые…
– С хитрыми такими стразиками по всей оправе, фройляйн? а?
– Ja, ja, und mit…[361]
– И по дужкам тоже они – да и-и с перышками еще?
– От страусс…
– Перьями самца страуса, выкрашенными в потрясающе переливчатый синий цвет, торчат по краям?
– Этто мои отшки, ja, – шаря вокруг, грит секретарша, – кте они, прошу фасс?
– Вот здесь! – ногой ХРУСТЬ, очки вдребезги на яркие арктические нарывы по всему ковру Стрелмана.
– Я-вам так скажу, – доносится от Рожавёльдьи из дальнего угла – единственного, кстати, в комнате, что не залит светом, да, тут у нас некая оптическая аномалия: простая и прямая квадратная комната, в Двенадцатом Доме никаких вам полиэдров причудливых форм… и все равно эта странная, необъяснимая призма тени в углу… не один и не два посетителя заглядывали сюда и обнаруживали, что мистер Стрелман не за столом, где ему до́лжно находиться, а стоит в теневом углу – и, что больше всего пугало, лицом в угол… Сам Рожавёльдьи привязанности к этому Углу не питает – несколько раз пробовал, но выходил, качая головой: «Мис-тер Стрелман, мне-не нравится там, совсем. Ну что за удовольствие от так-ого нездорового переживания. Э?» – воздев одну жуликовато-томливую бровь. Стрелман лишь смотрел так, будто извинялся – не за себя, а перед чем-то за Рожавёльдьи, – и мягко отвечал: «Это единственная точка в комнате, где я чувствую себя живым», – в общем, по этому поводу на Министерский уровень отправился меморандум-другой, можете жопу на кон ставить. Если и дошли до самого Министра, то, вероятно, лишь конторским анекдотом. «О да-да, – качая мудрой старой головой, что заросла овчиной, высокая, почти славянская скула плющит глаз в невнимательном, но вежливом смешочке, – да, знаменитый Угол Стрелмана, да… ничуть не удивился бы, окажись там призрак, а?» Рефлекторные хохотки от присутствующих мелких сошек, однако же лишь мрачные ухмылки от крупных сох. «Привлеките ОПИ, пусть глянут, – хихикает кто-то с сигарой. – Вот бедняга, решит, будто опять на Войне». «Точно, точно» и «Хорошо сказанул, нормально так» разносятся в слоящемся дыму. Среди этих конкретных сошек розыгрыши – самый писк, что-то вроде классовой традиции.
– Вы нам как скажете, – Роджер уже некоторое время кричит.
– Я-вам так скажу, – опять грит Рожавёльдьи.
– Вы нам скажете «Я вам так скажу»? И все? Тогда надо было сказать: «Я вам так скажу: „Я вам так скажу“».
– Я и сказал.
– Нет-нет – вы сказали «Я вам так скажу» один раз, вот что вы…
– А-га! Но я же сказал это еще раз. Я-сказал это… дважды.
– Но это имело место после того, как я задал вам вопрос, – не станете же вы мне доказывать, что два «Я вам так скажу» были частью одного утверждения, – если только, – это бы значило требовать от меня неразумной, – если только на самом деле, – доверчивости, а рядом с