Выстрелы… Кошмарные взрывы в этом резонаторе. То ли «Канальи Клёви» слишком упились, то ли его спасает тьма. На верхушке лестницы он уже задыхается.
Очутившись в другом центральном тоннеле, Ленитроп рысит наружу, стараясь не думать, хватит ли дыхалки одолеть добрую милю до выхода. Не успевает пробежать футов 200, как по лестнице за спиной уже карабкается авангард. Ленитроп куда-то юркает – видимо, в малярный цех, – оступается в луже вермахтской зелени и падает, едет средь вздымающихся волн черного, белого и красного и впирается в полевые ботинки пожилого человека с седыми буйволиными усами и в твидовом костюме.
– Grüß Gott[169], – говорит человек.
– Слушайте, меня эти, по-моему, пытаются убить. Тут можно куда-нибудь…
Старик подмигивает, манит Ленитропа через штольню и дальше, в другой центральный тоннель. Ленитроп замечает исполосованный краской комбинезон и соображает его прихватить. Мимо еще четырех штолен, затем круто направо. Склад металлоизделий.
– Глядите. – Старик, посмеиваясь, шагает по длинному цеху меж голубых стоек холоднокатаных листов, груд алюминиевых болванок, снопов прутковых заготовок 3712, 1624, 723… – Вот сейчас мы повеселимся.
– Не туда, мужик, они по этой фиговине спускаются.
Но эльф-переросток уже подтягивает трос с подъемника к высокой груде монеля. Ленитроп залезает в комбинезон, начесывает помпадур на лоб, вынимает перочинный ножик и обрезает оба уса.
– Вы смахиваете на Гитлера. Вот теперь они взаправду захотят вас убить! – Немецкий юмор. Старик представляется Глимпфом, профессором математики в Technische Hochschule[170] Дармштадта, научным консультантом союзного военного правительства, и это занимает некоторое время. – Ну, а теперь пускай бегут сюда.
Я во власти буйного маньяка…
– Может, лучше прятаться тут, пока не плюнут?
Однако дальше в тоннеле слышатся приглушенные крики:
– В 37-м и 38-м все чисто, цыплятки!
– О’кей, старый хер, бери нечетные, мы четные.
Они не плюнут, нет – они прочешут тоннель за тоннелем. У нас мирное время, не застрелят же в мирное время… но пьяные… ох батюшки. Ленитроп напуган до усрачки.
– Что нам делать?
– Вы эксперт по английской идиоматике. Скажите что-нибудь провокационное.
Ленитроп высовывает голову в длинный тоннель и с наианглийскейшим акцентом вопит:
– Майор Клёви сосет и причмокивает!
– Сюда! – Топочут сапоги галопирующих солдат, шляпки гвоздей трещат по бетону, а прочий зловещий металл в массе своей говорит цик… цик…
– Итак, – сияет озорник Глимпф, включая подъемник.
Ленитропа посещает свежая мысль. Он опять высовывает голову и вопит:
– Майор Клёви сосет у НЕГРИТОСОВ!
– Я бы поторопился, – грит Глимпф.
– Ой, а я как раз удачно про его матушку придумал.
Дюйм за дюймом выбирается слабина в бухте троса между подъемником и прутковыми заготовками, которые Глимпф поставил так, чтоб рухнули поперек двери – будем надеяться, как раз когда появятся американцы.
Ленитроп и Глимпф поспешно исчезают через выход напротив. Примерно когда они добираются до первого поворота тоннеля, исчезает свет. Гудит себе вентиляция. Ее фантомные голоса черпают уверенность во тьме.
Груда монеля рушится с ужасным грохотом. Ленитроп нащупывает скальную стену и вдоль нее идет сквозь абсолютную черноту. Глимпф где-то посреди тоннеля, на путях. Дышит нормально, но посмеивается себе под нос. За спиной глухие шатанья погони, однако света пока нет. Тихий лязг и пронзительное профессорское «Himmel»[171]. Вопли громче, а вот и первые фонарики, пора вылезать из ванны…
– Что такое? Господи боже…
– Сюда.
Глимпф наткнулся на какой-то миниатюрный поезд, что ли, очертания едва видны – прежде на нем катали по фабрике гостей из Берлина. Они забираются в передний тягач, и Глимпф дергает рычаги.
Ну вот и славно, все на борт, должно быть, Клёви отрубил только свет, позади высверкивают искры, и даже ветерок подул. Славно прокатиться.
На бильярде или в классы режутся с азартом наци
Здесь, в экс-прессе «Миттель-верк»!
И забавные фашисты знай лишь крутят ус душистый,
А куда мы – ты узнаешь после дождичка в четверг.
В страну, что чуть дальше, успеть позарез,
Дефицит и налоги – не наш интерес,
Для Минни и-Макса – явный-прогресс,
Наш «Миттель-верк-экс-пресс»!
Глимпф зажег лобовую фару. Из боковых тоннелей, грохочущих мимо, глядят фигуры в хаки. Белки глаз на миг отблескивают светом и мигают мимо. Кое-кто машет. Крики доплерируют – Эй-эййй-й-й-й – точно клаксоны на переездах, мчишь домой среди ночи поездом по Бостонско-Мэнской… Экспресс поспешает. Влажный ветер свистит мимо. В обратном рассеянии прожектора видны силуэты боеголовочных деталей, груженных на две небольшие платформы, которые тащит тягач. Местное карликанство разбегается и хохлится вдоль полотна, почти за границей света. Маленький поезд они полагают своим и обижаются, когда его забирают большие люди. Кто-то сидит на штабелях ящиков, болтая ногами. Кто-то во тьме учится стоять на руках. Глаза их светятся зеленым и красным. Кое-кто даже раскачивается на закрепленных вверху веревках, изображают камикадзэ, атакуют Глимпфа и Ленитропа с криками «Банзай, банзай», а потом, хихикая, исчезают. Это у них шуточки такие. Они, в общем-то, вполне симпатичная…
Позади громкий, точно в мегафон, хорал во множество глоток:
Один парень по кличке Дурисс
– Ох блядь, – грит Ленитроп.
С батареей активно еблис-с.
От полсотни вольт шока
Хуй скончался до срока:
Только слякоть, потеки и слизь.
Ja, ja, ja, ja!
А в Пруссии кисок не ели u. s. w.
– Можете отцепить платформы? – осведомляется Глимпф.
– Ну, наверное… – Но возится как будто много часов. А между тем:
Салага по имени Поп
Подключил к себе осциллоскоп.
У цикличной кривой
Их любви половой
Наклон в бесконечность утоп.
– Инженеры, – бормочет Глимпф.
Ленитроп отцепляет платформы, и тягач набирает скорость. Ветер дерет торчащие майки, воротники, манжеты, пряжки и ремни. Позади оглушительный грохот и лязг, кто-то кричит в темноте.
– Остановились, как думаете?
И прямо им в жопу, на четыре голоса:
Парнишка по имени Юрий
Еб форсунку через «вентури»,
А затем остолопа
Мурыжили копы,
И трепали судебные бури.
– Ооо – кей, бабуины! Фальшфейер есть?
– Отойди, приятель!
Вот и все оповещение – и, разразившись ослепительным сотрясом, Ледяное Сияние затопляет белый тоннель. Пару минут никто ничего не видит. Лишь грохочешь себе дальше в поразительной, совершенной белизне. Белизна без жара да слепая инерция; все это страшно знакомо – центр, который Ленитроп обходил стороной, избегал, сколько помнит, никогда не подходил так близко к подлинной движущей силе своего времени; лица и факты, что наводняли его соглашение с Ракетой, камуфляж и отвлекающие маневры отлетают на белый миг, суетные и незрячие, дергают его за рукава – это важно… пожалуйста… взгляни на нас… но уже слишком поздно, остался лишь ветер, лишь перегрузки, и кровь его глаз уже затушевывает белизну до слоновой кости, мазков золота, а сеточку граней – до разбитой скалы… и рука, вознесшая Ленитропа, снова опускает его в «Миттельверке»…
– Йи-ха! Вот он, сволочь!
Из сияния – достать выстрелом раз плюнуть – возникает громыхающий дизель: он толкает две платформы, которые отцепил Ленитроп, забит налитыми кровью, расхристанными, раздутыми американцами, а на вершине, криво умостившись у них на плечах, восседает майор Клёви собственной персоной, в гигантском белом «стетсоне» и с двумя автоматическими.45-ми.
Ленитроп ныряет за цилиндрический объект в хвосте тягача. Клёви стреляет, не целясь, вдохновленный мерзким хохотом остальных. Ленитроп отмечает ненароком, что прятаться решил за очередной, как выясняется, боеголовкой. Если аматоловые заряды внутри – скажите, профессор, способна ли ударная волна от пули 45-го калибра сдетонировать эту боеголовку, если попадет в оболочку? – да-даже если взрыватель не установлен? Ну, Эния, это зависит от множества факторов: дульной скорости пули, толщины и состава стенок…
Предвкушая как минимум потянутую руку и грыжу, Ленитроп умудряется своротить и свалить боеголовку на полотно, а пули Клёви меж тем молотят и садят по всему тоннелю. Боеголовка подпрыгивает и замирает, прислонившись к рельсу. Отлично.
Сияние уже меркнет. Тени возвращаются на позиции в устьях штольни. Вагоны перед Клёви врезаются в препятствие густой УОНК! загибаются перевернутой V – тормоза дизеля скрежещут в панике йи-и-и-ий-к – и большая машина сходит с рельсов, разворачивается, кренится, американцы очумело цепляются за рукояти, друг за друга и за пустоту. Ленитроп и Глимпф вписываются в последний изгиб интеграла, позади снова невообразимый грохот, крики длятся и отдаются эхом, а впереди виден въезд, растущая парабола зеленых склонов и солнечный свет…
– Вы на машине приехали? – блестя глазами, спрашивает Глимпф.
– Что? – Ленитроп вспоминает про ключи, которые все еще в том «мерседесе». – А…
Под параболой они выкатывают к солнцу, Глимпф придавливает тормоза, и тягач мягко и респектабельно останавливается. Они делают ручкой бронепехотным часовым второй роты, после чего угоняют «мерседес», который стоит ровно там, где его бросил летеха.
На дороге Глимпф машет на север, с подозрением наблюдая, как Ленитроп ведет. С рыком всползая по серпантину в Гарц, «мерседес» листает горные тени; объятый ароматами сосен и елей, он скрежещет на поворотах и временами едва не сходит с трассы. У Ленитропа врожденный талант в любых обстоятельствах выбирать не ту передачу, и к тому же он дергается, одним глазом прилип к зеркальцу, затылком чует форсированные бронетранспортеры и эскадрильи завывающих «тандерболтов». Вывернув из-за слепого угла, пойдя юзом по всей проезжей части – стильный гонщицкий трюк, Ленитропу известный по случайности, – они едва не гибнут в объятьях спускающейся с гор американской армейской 2