Переходим в Штольню 20 и выше — там движение плотнее. Здесь фабричное обиталище A4 — Ракета делила его с V-1 и сборкой ТВД[163]. Из этих штолен, 20-х, 30-х и 40-х, детали Ракеты крест-накрест скармливались двум основным конвейерам. Идешь вглубь по пути рождения Ракеты: нагнетатели, центральные отсеки, головные части, силовые агрегаты, системы управления, хвостовые отсеки… куча хвостовых отсеков так здесь и остались, штабелированы зеркально, стабилизаторами вверх/стабилизаторами вниз, ряд за рядом — одинаковый, зыбкий и помятый металл. Ленитроп бредет, разглядывает в них свое отражение, смотрит, как оно кривится и скользит прочь, да тут, ребятки, какая-то подземная комната смеха, делов-то… Пустые тележки с металлическими колесиками цепочкой выстроились в тоннеле: везут четырехлопастные стреловидные формы, что указывают в потолок — ой. Точно — заостренные дефлекторы вставлялись, видимо, в сверхзвуковое сопло ракетного двигателя — а вот и они, целая куча, громадные сволочи, с Ленитропа ростом, белые заглавные «А» нарисованы возле форкамер… Вверху затаились жирные гнутые трубы, изолированные белым, и стальные лампы не выдают света из обожженных ермолок рефлекторов… вдоль оси тоннеля выстроились стальные опорные столбы, изящные, серые, голая резьба застыла в застарелой ржавчине… клети запасных деталей омыты синими тенями — они ложатся на обшивку и двутавровые балки, что держатся на отсыревших кирпичных колоннах размером с дымоходы… стекловолоконная изоляция снежными сугробами навалена возле путей…
Окончательная сборка происходила в Штольне 41. Поперечный тоннель глубиной 50 футов — чтобы вместилась готовая Ракета. Застольный гам, откровенно нестойкие голоса взбухают, отскакивая от бетона. Личный состав ковыляет назад по центральному тоннелю, и лица их остекленелы и румяны. Ленитроп, щурясь, заглядывает в эту длинную яму и видит толпу американцев и русских, собравшихся вокруг гигантской дубовой пивной бочки. Штатский немец размером с гнома, с рыжими усами, как у фон Гинденбурга, раздает глиняные кружки — кажись, сплошной пены. Почти на всяком рукаве мерцают артиллерийские дымки. Американцы поют
Была одна штука, V-2,
Что в пилоте нуждалась едва:
Лишь на кнопку нажать —
И ее не видать,
А вокруг жизнь живая мертва.
Мелодию знает всякий американский студиозус, пригретый студенческими обществами. Но отчего-то здесь поют в стиле немецких штурмовиков: в конце каждой строки ноты резко обламываются, затем толчок тишины — и певцы атакуют следующую строку.
[Припев: ] Ja, ja, ja, ja!
А в Пруссии кисок не ели!
Там кошек-то не хватает
Зато мусора там хватает
Потанцуй со мной, Русский, в постели!
Пьяные висят на стальных стремянках и обернулись вокруг мостков. Пивные пары заползают в глубокие каверны, средь грязно-оливковых ракетных деталей, стоящих или упавших на бок.
Один тип, что зовется Крокеттом,
Завел шуры-муры с ракетой.
Засечете их вместе —
Между ними не лезьте,
И не клейте ракету при этом.
Ленитроп голоден и хочет пить. Злые миазмы в Штольне 41 отчетливы и очевидны, однако он принимается искать проход — может, обед перехватит. Выясняется, что единственная дорога вниз — по тросу, прицепленному к подъемнику наверху. Толстый деревенщина, рядовой первого класса, прохлаждается в будке, попивая вино.
— Валяй, Джексон. Прокачу с ветерком. Меня в УОР[164] научили. — Сложив усы, чтоб излучали, как ему представляется, доблесть, Ник Шлако-бери забирается — одна нога в петле, другая болтается в воздухе. Взвывает электромотор, Ленитроп отпускает последние стальные перила и вцепляется в трос, а под ним разверзаются 50 футов сумерек. Ой-ё…
Катит над Штольней 41, далеко внизу толкутся головы, пивная пена всплескивает факелами в тенях — внезапно мотор отрубается, и Ленитроп падает камнем. Ах блядь…
— Пожить не успел! — кричит он, голосок слишком пронзительный, будто у подростка по радио, вообще-то неловко, но на него летит бетонный пол, различима каждая отметина опалубки, каждый темный кристалл по-рингского песка, по которому Ленитропа размажет — поблизости даже тушки ничьей нет, чтоб отделаться множественными переломами… Остается футов десять, и тут рядовой п. к. жмет на тормоза. Маниакальный хохот за спиной наверху. Напружинившийся трос поет под ладонью, и наконец /Ленитроп разжимает хватку, падает и, пойманный за ногу, плавно въезжает вниз головой в толпу зевак, что сгрудились у пивного бочонка, — они, уже привычные к такой манере прибытия, лишь продолжают горланить:
Один парень по имени Гектор,
По-щенячьи влюбился в инжектор,
Но плюхи и всплески
Одержимой железки
Извели его гидроконнектор.
Молодые американцы по очереди встают (по желанию), воздевают кружки и поют о разных способах Делать Это с A4 или смежным оборудованием. Ленитроп не знает, что поют для него, — да они и сами не в курсе. Перевернутую сцену он созерцает в некотором беспокойстве: к мозгу подступает кровавый прилив, и Ленитропа посещает диковатая мысль, что за лодыжку его держит Лайл Елейн. Он величественно вплывает на окраины праздника.
— Эй, — отмечает стриженный ежиком юнец, — э-это ж Тарзан какой-то! Ха! Ха!
Полдюжины назюзюкавшихся артиллеристов с довольным ревом цапают Ленитропа. Вволю покрутившись и потолкавшись, он высвобождает ногу из петли. Под вой подъемника трос уползает, откуда явился, к шутнику за рычагами и следующему болвану, который поддастся на уговоры и решит прокатиться.
Жена Мурхеда из генштаба
Ушла, как последняя жаба,
Потому что Мурхед —
Ублажатель ракет,
А она — очень нудная баба.
Русские пьют непреклонно и в молчании, шаркая сапогами, хмурясь — может, пытаются лимерики перевести. Американцы здесь с попустительства русских или же наоборот — непонятно. Кто-то сует Ленитропу орудийную гильзу — она ледяная, бока пенятся.
— Ну надо ж, англичан-то мы и не ждали. Ничё так балеха, а? Не уходи — он скоро подойдет.
— Это кто. — Тысячи сияющих червей извиваются по краям поля зрения, а нога, просыпаясь, исходит иголками. Ух, холодное какое пиво, холодное и горько-хмельное, без толку рваться наверх, чтоб вздохнуть, пей до — хахххх. Выныривает нос, утопленный в пене, усы белы и пузырятся. Где-то по предместьям собрания кричат:
— Вот он, вот он!
— Пива ему дайте!
— Эй, майор, малыша, сэр!
Один техник, что звался Урбином
Полюбил беззаветно турбину:
«Мне милее она,
Чем в постели жена,
И дешевле абрикотина».
— Что творится, — вопрошает Ленитроп сквозь шапку следующего пива, возникшего в руке.
— Майор Клёви. У него отвальная. — «Канальи Клёви» хором затягивают «Поскольку он парень что надо». Чего никто не может отрицать, если жить не надоело, — такое поневоле создается впечатление…
— Куда это он?
— Куда-то.
— Я думал, он сюда приехал с этими «ГЭ» повидаться.
— Ну да, а по-твоему, кто мошной тряхнул?
В этом подземельном свете майор Клёви еще менее притягателен, нежели в свете луны на загривке товарного вагона. Валы жира, глаза навыкате и блестящие зубы серее, грубее закамуфлированы. Полоска пластыря, спортивно налепленная на переносицу, и желто-зелено-фиолетовая роспись вокруг глаза напоминают о недавнем стремительном полете с железнодорожной насыпи. Жмет руки доброжелателям, басит мужские нежности, особо внимателен к русским:
— Ну-с, небось, вы-mo его сдобрили водкой? Ха? — переходит к: — Влад, ах ты жопа, как оно? — Русские, кажется, не понимают — им остается трактовать лишь клыкастую улыбку и пасхальные яйца глаз. Ленитроп как раз фыркает пеной из носа, когда Клёви замечает его и выкатывает глаза по-серьезу. — Вон он, — ревет оглушительно, тыча в Ленитропа дрожащим пальцем, — вон он, асейный этот сукин сын, взять его, ребята! — Взять его, ребята? Мгновение Ленитроп разглядывает этот палец, оформленный обворожительными росчерками и завитками ангельского жира.
— Да ладно вам, ладно, друг мой, — начинает Ник Шлакобери — враждебные лица уже сжимают кольцо. Хмм… А, ну да — бежать: он плещет пиво в ближайшую голову, мечет пустую гильзу в другую, видит брешь в толпе, выскальзывает и несется прочь, по заалевшим лицам уснувших бражников — купола животов цвета хаки изукрашены гирляндами рвотных выбросов, — прочь, в глубокий поперечный тоннель, средь кусков Ракеты.
— Подъем, дуболомы, — орет Клёви, — держите эту сволочь! — Сержант с мальчишеским лицом и седыми волосами, что задремал, баюкая «тавотный шприц», просыпается с воплем «Боши!» — его оружие оглушительно палит в пивную бочку, снося нижнюю половину и водопадом мокрого янтаря и пены окатывая американцев, половина которых тотчас поскальзывается и хлопается на жопу. Ленитроп пробегает штольню с неплохим отрывом и взлетает по лестнице через две ступеньки. Выстрелы… Кошмарные взрывы в этом резонаторе. То ли «Канальи Клёви» слишком упились, то ли его спасает тьма. На верхушке лестницы он уже задыхается.
Очутившись в другом центральном тоннеле, Ленитроп рысит наружу, стараясь не думать, хватит ли дыхалки одолеть добрую милю до выхода. Не успевает он пробежать футов 200, как по лестнице за спиной уже карабкается авангард. Ленитроп куда-то юркает — видимо, в малярный цех, — оступается в луже вермахтской зелени и падает, едет средь вздымающихся волн черного, белого и красного и впирается в полевые ботинки пожилого человека с седыми буйволиными усами и в твидовом костюме.