— Встать! Одеваться! — рявкнул Сусайло. Лиза, трясясь от страха, соскочила с кровати, поспешно вытащила из шкафа приготовленную для нее одежонку — трусики, брюки и толстый шерстяной свитер — и попыталась натянуть ее прямо на ночную рубашку. У нее не получилось — и она горько разрыдалась. Психиатр сжалился, помог ей переодеться. Лиза утробно покряхтывала в его опытных лапах, льнула к нему. Догмат Юрьевич и сам в ответ возбудился, но совладал с собой: не время заниматься глупостями.
Вывел Лизу на двор и посадил в «пикап». Дал пятьсот рублей мелкими купюрами и строго напутствовал, закрепляя код:
— Жди заветного слова. Ничего не бойся, ребята отвезут, куда скажешь.
Ребята — двое крутолобых бычар, один за баранкой, другой рядом — согласно закивали. Лиза опять разнюнилась.
— Догмат Юрьевич, я исправлюсь, честное слово. Не гоните меня, пожалуйста!
— Заткнись, — одернул психиатр. — Давай, мужики, поехали.
В дороге ее настроение быстро изменилось, просветлело. Неизвестно откуда пришло понимание, куда надо ехать. Конечно, в Малаховку, в больницу. Там в палате лежит раненый Сережа и истекает кровью. За всю эту чумовую неделю, во сне ли, наяву ли, она не забывала о суженом, только он словно отодвинулся в другой мир. И вот теперь она возвращалась к нему по солнечной дороге с приятными, молодыми, любезными попутчиками. Прикорнув на заднем сиденье, Лиза прислушивалась к их болтовне. Один сказал другому:
— Может, завернем в лесок, отдерем напоследок? Телка-то приемистая, при фигуре.
— Ты что — совсем охренел? — отозвался товарищ.
— А что такое?
— Она же с начинкой, не понимаешь, что ли?
— Какая разница?
— Такая, что тебе за нее варежку порвут.
— Уверен?
— А ты нет?
Лиза блаженно дремала, приоткрыв рот. В уголках губ выступили капельки слюны. Чудилось, розовая птица фламинго устроилась у нее на голове и коготками щекочет ресницы. Но когда открывала глаза, оказывалось, это всего лишь солнечные лучи не дают ей покоя. При въезде в Москву один из бычар обернул к ней каменный лик.
— Ну что, надумала, куда тебя?
— В Малаховку, миленький, — счастливо вздохнула Лиза. — Там больница трехэтажная, покажу.
— Что ж раньше молчала, стерва?! — взъярился бычара. — Надо было на окружную свернуть.
Она не испугалась его грозного рыка. С той минуты, как отворилось в ее душе неземное сияние, все люди казались ей маленькими, смешными хлопотунами, похожими на пушистых обезьянок. Опасалась она только перемен, но не всяких, а той черной ямы, куда ее зашвырнет в конце сияющего пути. Она знала, что так будет, но не знала — когда. Удивительно, но предощущение неминучей черной ямы ничуть не нарушало чудесной истомы, разлитой по всем ее клеткам, напротив, добавляло к сладостному саморастворению особую пронзительную ноту. Вскоре Лиза по-настоящему крепко уснула, и разбудили ее уже в Малаховке.
— Эй, курица, протри зенки! Теперь куда?
Лиза сразу сориентировалась:
— Вон тот поворот, миленький, вон тот поворот, — радостно заверещала. — А после направо — вон, за водонапорную башню…
Через пять минут были на месте.
В больницу Лиза вошла, как к себе домой, и первым, на кого наткнулась, был доктор Чусовой, владелец клиники, который встретил ее сурово:
— Неделя прогула, Королькова. Несолидно.
Лиза сперва не поняла, о чем он. В ту минуту ей казалось, она отлучалась ненадолго, на час, на два, но внезапно она все вспомнила и виновато понурилась.
— Простите, Захар Михайлович, но я не виновата. Со мной такие приключения, такие приключения — ужас просто!
— Меня твои приключения не касаются, Королькова, все равно ты уволена, — он смотрел на нее пристально, набычась, такой его взгляд мало кто из персонала выдерживал. — Не понимаю только, отчего ты веселишься? Думаешь, незаменимая?
— Захар Михайлович, как же вы не понимаете! Такой чудесный денек, солнце, небо синее-синее, как бирюза… И сейчас я увижу Сережу… Он в прежней палате?
Доктор почесал бороду, коротко поклонился и быстрым шагом пошел мимо нее в ординаторскую. На пороге оглянулся: Лиза послала ему воздушный поцелуй.
Лихоманов-Чулок сидел боком к двери, читал книгу, положив ее на тумбочку. Лиза победно вскрикнула и бросилась к нему в объятия. О, Господи, какое долгожданное счастье! Зацеловала, затискала, бормотала бессвязно:
— Любимый, родной, ты выздоровел, выздоровел!..
Ему сразу не понравились ее глаза: в них не было жизни, а только телячий восторг, — и суженные, черные, чужие зрачки, как две инородные присоски.
— Подожди, Лиза, ты делаешь мне больно.
— Милый, родной, любимый!
На всякий случай он быстро ощупал ее с ног до головы: нет ли аппаратуры, но Лиза восприняла это, как сигнал, хохоча, перевалилась на расселенную, смятую кровать.
— Ну иди ко мне скорее, родной мой!
— Где ты была, Лиза?
— Ой, даже не спрашивай… Любимый, какие же мы с тобой дураки!
— Почему?
— Вокруг столько замечательных, дивных людей, вот хоть наш доктор Захар Михайлович, который меня уволил, а мы с тобой… а мы с тобой… — Лиза давилась смехом, — все жуликов и бандитов ловим. Сережа, это же так глупо! Неужели не понимаешь?
Сергей Петрович покашлял в ладонь, отвернулся к окну, чтобы не тревожить девушку внимательным взглядом. Он думал: если это наркотики, то еще полбеды, а если что-то другое… Но что — другое?
— Лиза, у тебя ничего не болит?
— Что ты, Сереженька, мне так хорошо. А у тебя? У тебя все зажило? Все твои маленькие смешные ранки?
— Ты встречалась с Зенковичем?
— О да, я все сделала, как ты велел.
— Что-нибудь выяснила?
— Что я могла выяснить, Сереженька? Он такой несчастный и смешной. Его убили, а потом он опять воскрес. Знаешь, как это мучительно?
Лиза залилась радостными слезами, а Сергей Петрович, кряхтя, нагнулся, достал из тумбочки сигареты и закурил.
— Мы с ним, с Генечкой, оба ждем сигнала, — добавила Лиза сквозь слезы.
— Какого сигнала?
— Не знаю, любимый. Но я догадаюсь, когда просигналят. Почему ты не ложишься? Давай немножко поспим. У меня прямо глаза слипаются. А у тебя?
— Поспи пока одна. Я докурю и тоже лягу.
— Хорошо, любимый… — Лиза повернулась на правый бочок, подложила ладошку под щеку и через мгновение сладко засопела. С ее губ не сходила идиотская улыбка абсолютного удовлетворения.
Майор прикрыл ее ноги одеялом, немного полюбовался прекрасным спящим лицом молодой женщины, потом потихоньку покинул палату. Передвигаться ему было еще трудно, но он упорно, день за днем наращивал нагрузку и чувствовал себя, в общем-то, сносно для человека, в котором наделали сколько дырок. Доктора Чусового обнаружил в «ординаторской», где тот в одиночестве смотрел новости по телевизору и пил кофе.
— Садись, Сережа. Кофе хочешь?
— Пожалуй, чашечку выпью горяченького.
С любопытством проследил, как ловко доктор управился с чайником, сливками и порошком. Все, что бы ни делал этот человек, вызывало у майора восхищение. Доктор Чусовой являл собой блестящий образец ясного, осмысленного отношения к жизни, проявляющегося в любой мелочи. Такими же были генерал Самуилов и старинный друг Олег Гурко, пребывающий ныне в заграничной командировке. Они были совершенно разными людьми, возможно даже, если брать проблему шире, людьми из разных миров, но в личностях обоих присутствовал некий таинственный элемент высшего знания, спрятанного, увы, для Сергея Петровича за семью печатями. Он не взялся бы определить, в чем, собственно, заключалось это знание, даже в общих чертах. Но уж, конечно, не в количестве прочитанных книг. Доктору Чусовому было немного за пятьдесят, но Лихоманову-Литовцеву он представлялся мудрым старцем: и речи не было, чтобы он посмел обратиться к доктору на «ты», зато дружеское «Сережа» воспринимал с благодарностью, как незаслуженную ласку.
— Что с ней, доктор? — спросил он, дождавшись, пока Чусовой закончит кофейные манипуляции.
— А ты не понял?
— Я ничего подобного не видел. Какой-то новый наркотик?
— Она уснула?
— Да.
— Ее превратили в зомби, Сережа, — доктор смотрел на него с сочувствием. — Она теперь как управляемая ракета на орбите. Важно как можно скорее узнать, в чьих руках пульт. Иначе…
Майор почувствовал, как непривычно, ледяным комом сжалось его сердце.
— Договаривайте, Захар Михайлович.
— Что уж тут договаривать… Иначе она обречена.
— В каком смысле?
— В самом естественном. В смысле жизни и смерти. В ней тикает часовой механизм.
Кроме льда в сердце, Сергей Петрович ощутил вялость в руках и поспешно опустил чашку на блюдечко.
— Что же делать?
— Пока подержим ее в коме, на уколах… Тут нужен специалист не моего профиля, и к тому же, высочайшей пробы… Сережа, паниковать не стоит, но считаю своим долгом сказать: девочка попала в большую беду.
Прилив слабости сменился вспышкой раздражения, и майору стало легче. Сердце отпустило.
— Где можно найти таких специалистов?
— Думаю, следует немедленно проинформировать генерала. Если хочешь, я сам это сделаю.
— Доктор, она необыкновенный человек, она справится.
— Все мы под Богом, Сережа… Посиди здесь, я пойду распоряжусь…
Вернулся доктор быстрее, чем Сергей Петрович успел выкурить сигарету.
— Все в порядке. Она спит.
— У меня на постели?
— Нет, ее перенесли в реанимацию… Так что, будем звонить генералу?
Майор успел кое-что обдумать.
— Не так все просто. Я не знаю, что с ней сделали и зачем, но привели сюда на веревочке — это точно. Так что, Захар Михайлович, больница теперь под наблюдением. Возможно, и телефоны прослушиваются. С Лизой поработали серьезные люди, они не шутят.
— Им нужен ты?
— Говорю же, не знаю, — Сергей Петрович лукавил, у него были некоторые соображения. — Но зачем рисковать. Пошлем шифровку. У вас есть факс?
— Обижаешь, солдатик. Если скажу, чего у меня в больнице нет, тебе плохо станет.