— Что? — недовольно спросил он.
— Вы говорили о смерти Исаи-но Кадзи, Министра Левой Руки? — уточнил я.
— У нас только один Левый Министр, да и тот оказался предателем, награждённым согласно заслугам. Чего ещё ожидать от этих грязных Исаи?
— Как он умер? Отец, умоляю, расскажите мне всё, что вам известно!
— Слухами двор полнится. Мне работник сообщил, но проку от него — как от тебя… вот я сам и отправился на площадь, разузнать. Там уже многие толпились и, скажу я тебе, хотя бы посторонились! Куда там… Ладно, кто рангом выше да родовитее, хотя таких было и немного, но выскочки всякие, бабочки-однодневки!..
Я поёжился. Отцовское сравнение гулким эхом отозвалось в груди. Долго ли мне самому носить узорные одежды? До сильной бури или первых заморозков? В этот раз я угодил правителю, но правду ведь говорят: на вершине и ветра сильнее!
— Наконец, показался оглашающий указы Его Императорского Величества и подтвердил, что Левый Министр ушёл из жизни. Экая потеря! — с удовлетворением в голосе продолжил мой отец. — Ничего больше и не сказал. А хотелось бы знать, кто займёт освободившуюся должность! И что за блажь усопшему в голову стукнула — может, какой честный человек подсказал? Только дошли до меня пересуды, что подлец этот не сам себя живота лишил, а рука его младшего брата, Исаи-но Нобору, меч сжимала. И, говорят, наш Верховный Судья, как брата своего умертвил, так тотчас же во дворец приполз, чуть ли не на коленях. Мол, во имя Алой Нити покарал я предателя, рождённого в стенах моего дома, и в том лишь повинен, что не уберёг честь семьи. Не заподозрил, какие тёмные замыслы роились в недостойной его голове. Приму любое наказание… ну, и так далее, как полагается.
Солнце к тому времени уже перевалило за полдень. Тут я и вспомнил, откуда вернулся поутру мой беспутный младший сын! Слуги — они всё знают, если прикрикнуть как следует. Вот и понадеялся, не зря же император дважды призывал тебя за столь короткий срок, да ещё в такой спешке? Что скажешь? Чего он хотел?
— Милостивый Сын Пламени высоко оценил мою старательность при выполнении поручения — того самого, что заставило меня вернуться в Южную Столицу. Император сделал вашего беспутного сына обладателем шестого ранга, — как можно более невозмутимо произнёс я слова, которые так и срывались с моего языка, так и норовили поскорее быть сказанными, а я их обуздывал, удерживал…
— Что?! — Хитэёми-но Хидэ посмотрел на меня так, будто усомнился в моём рассудке. — Тебя? За такую малость?
— Видимо, государь был доволен ещё и тем, что мне посчастливилось вернуть утраченное, — пожал плечами я.
— Утраченное? А, ты имеешь в виду господина ханьца из Кёо? А я-то думал, какого ёкая ты его притащил?.. Ну конечно же! А зачем Сыну Пла…
Господи-и-на ханьца? Какая перемена…
— Отец, простите великодушно, что перебиваю! — я склонился до земли, тщательно изображая почтительность. — Совсем запамятовал. Господин Ю дома?
— Разумеется. Когда я проснулся, он уже был здесь. Слуги сказали, что приветствовали его вскоре после твоего возвращения, а сопровождали нашего дорогого гостя два стражника в полном облачении. Невиданная честь! Говорил ведь я, что господин Ю — человек непростой и нуждается в самом, что ни на есть, уважительном обхождении! Я так переживал за него…
Я скрыл улыбку. Разве поспоришь с отцом, ещё на днях равнодушно отмахивавшимся от моих волнений из-за таинственного исчезновения гостя? К тому же, родитель оживлённо продолжал:
— Хотел выразить ему своё почтение, но не решился беспокоить. Так что, покинув площадь, немедленно поднялся к тебе… ах, Кайдомару! Повышение следует отпраздновать со всей пышностью, и как можно скорее заказать ткань подобающей расцветки, чтобы все эти сплетники, все эти проклятые завистники… Пойду, сообщу матери! Прочее обсудим позже. Сынок, всё-таки и ты способен наполнить гордостью отцовское сердце!
Похвала сомнительная, но слишком редкая, чтобы привередничать. Я склонился снова; тот, проведя рукой по моим волосам — чего за ним не наблюдалось никогда — покинул комнату. Было слышно, как он самолично призывает ко мне Дзиро. Ради такой заботы стоило достичь шестого ранга! Я даже под нос напевать принялся. Неужели вся холодность отца проистекала от того, что он считал меня неудачником, не способным завоевать себе место под солнцем? Может быть, теперь всё изменится?
Вошёл Дзиро, принявшийся было ворчать по поводу неаккуратности некоторых молодых господ. Я прервал его вестью о назначении, и старик прослезился на радостях. Потратив на умывание меньше времени, чем положено, я оделся и стрелой помчался к Ю. Хвастаться перед ним было нечем, а вот поговорить хотелось так, что аж дыхание перехватывало!
Я широко распахнул фусумы в предоставленной гостю комнате и застыл, как изваяние. Юмеми, беспробудно спящий в объятиях Мэй-Мэй — такого я не ожидал! А говорил, кукла… Хотя… Я присмотрелся. Красавица обвила руками шею хозяина, прильнув к нему и свернувшись в клубочек, как дитя, соскучившееся по матери. На лице её теплилась улыбка безоглядного доверия. Белоснежные и голубые шелка окутывали маленькие ножки утренним туманом, струясь из-под края небрежно наброшенного покрывала. Интересно, а куклы видят сны? И почему она спит одетая? Впрочем, волосы распущены. Экие они длиннющие, когда в причёску не собраны! Как чёрная паутина, оплелись вокруг господина…
Сам ханец лежал, вытянувшись во всю длину футона, с руками, сложенными на груди. Лицо застыло в сосредоточенной неподвижности. Лишь кончики ресниц едва заметно трепещут — погрузился в свой ненаглядный Юме. Я хотел было тихонько удалиться, когда девушка глубоко вздохнула и открыла глаза. Они блестели, словно вулканическое стекло — ни следа сонной поволоки! Красавица тотчас же села на кровати, подтянув под себя ноги в самой изящной манере, и поклонилась мне, прижав ладони к сердцу.
— Доброе утро! Хватит ли слов, чтобы отблагодарить вас, Кайдомару-сама?
Я немножко опешил, удивлённый как внезапным пробуждением волшебной спутницы Ю, так и почтением в её голосе. Раньше при разговорах наедине она слегка подшучивала надо мной, именуя не иначе, как Господином Огненным Мотыльком, а теперь…
— Тише, пусть выспится, — шёпотом пробормотал я, скосив глаза на юмеми, который и не пошевелился.
— Господина не так просто разбудить, коли он сам не захочет проснуться, — звонко рассмеялась Мэй-Мэй, даже не сделав попытку понизить голос. — Главное, не бить в барабаны и не тормошить. Если осторожненько приоткрыть фусумы и нырнуть под покрывало — что я и проделала сегодня поутру — он даже не заметит.
Чрезвычайно интересные сведения, только мне-то в них какой прок? Я предпочёл бы нырнуть под собственные покрывала, а не… Впрочем, в хорошей компании можно и на футончике посидеть.
— И часто ты проводишь так время? — подмигнул я. Девушка хихикнула, приглаживая волосы невесть откуда взявшимся гребнем. — Без его ведома?
— Ну что вы, господин! Наверняка, ему известно! Я ведь кукла, и он прекрасно понимает, что мне необходимо. — Она отложила гребень в сторону и плавным движением, слегка собственническим, натянула край ткани до подбородка спящего. Её нежно-розовые губы всё ещё улыбались, но глаза перестали искриться живым весельем. И голос изменился.
— Что же тебе необходимо, Мэй-Мэй? — тихо спросил я, не надеясь на прямой ответ. Тем удивительней было выражение на лице собеседницы. Неописуемая жажда чего-то, что почти у тебя в руках, но при этом никогда не будет твоим, и ты об этом знаешь. Надежда и отчаяние. Свет мечты и тень сомнения, сменяемая тьмой безразличия, которая одна лишь и способна заживить раны твоего сердца — заживить, но не заставить их исчезнуть.
— Что? — ответила она, едва шевеля губами. — У вас, людей, это называется теплом… обычным теплом.
— Теплом? — повторил я. — Только и всего?
— Всё не так просто, Кай, — спящий подал голос. Мы с девушкой разом обернулись к нему — глаза юмеми были закрыты, но на лице играла тонкая полуулыбка. — Есть вещи, в создание которых творец вложил частичку себя, и кукла вполне может быть такой вещью. Но она обретает собственное «я», лишь будучи любимой, согреваемой теплом души. Самая дорогая игрушка остаётся обычным предметом, пока стоит в нише. И только попадая в руки ребёнка или того, кто считает её чем-то большим, нежели искусно выполненное подобие человека, она преображается. А забытая, снова утрачивает свои необыкновенные качества. Малышку же, сразу видно, создавал великий мастер! Возможно, она единственная в своём роде. Мне не попадались другие куклы, способные выглядеть настолько… живыми. — Он, наконец, открыл глаза и тотчас же сощурился, глядя на меня.
— Получается, — я пристально посмотрел на Мэй-Мэй, — для тебя его чувства — необходимое условие превращения?
Та кивнула и внезапно, подавшись вперёд, уткнулась лицом в тонко вышитый ночной халат юмеми. Ханец ласково погладил её по голове и приобнял одной рукой. Мне вспомнилось окончание разговора с отцом и его прикосновение. Жалкое подобие, смутное отражение того, что я наблюдал в этот миг.
— Да ты соскучилась, моя крошка? Ослабела и зачахла, как цветок без солнца? — мягко спросил он, и девушка кивнула, не открывая лица. — Вредина Кай совсем тебя не развлекал? Позабыл-позабросил? Мало его в детстве наказывали…
Я поперхнулся воздухом. Ничего себе, заявление! И каким образом я должен был развлекать ту, которую мы сами же представили замужней женщиной? И когда? Вот она, благодарность за поиски и спасение!
Правильно определив причину моего кашля, ханец снова улыбнулся.
— Всё, что нас окружает, Кай, любит ощущать человеческую приязнь. Тогда и вещи не ломаются, и крыша не протекает. Сорняки не страшны ухоженному саду. Дом, в котором царят любовь и понимание, воистину благословенен, и не требуется значительных усилий, чтобы поддерживать его в порядке. А если люди ещё и ценят каждый предмет, слышат его голос, ставят на заслуженное место, и он им