Однако в случае Кхенпо Ачо и в нескольких других недавних инцидентах отсутствие реликвий после смерти казалось элементом истории о достижении в контексте политической ситуации оккупированного Тибета – с разрушением монастырей и ретритных центров, навязыванием материалистического мировоззрения и маргинализацией адептов буддизма, наряду с маргинализацией культуры, религии и общества. Приниженный таким образом практикующий может показать полное растворение тела, чтобы дать надежду в, казалось бы, безвыходной ситуации; факт остаётся фактом: глобальные объяснения стоит понимать гибко, а не как неотвратимые истины. По этой причине в своей методологии мы допускаем повествования и устные истории, каждая из которых обладает внутренней полнотой, даже если сопровождается мандалой конкретного сообщества дискурса и веры. Каждый святой неповторим; каждое жизнеописание святого всегда неповторимо, если оно хранит верность святому и процессу его канонизации в конкретной традиции. На самом деле «традиция – это мир», как хорошо говорит Л. Лхалунгпа в своём переводе биографии Миларепы504, однако следует помнить, что любой мир традиции – это развивающийся процесс. Передавать учения – значит поддерживать их жизнь в несводимо-уникальной жизни тех, кто передаёт, и тех, кто получает, практикует и перенимает их.
Комментарии Обейсекере о Платоне ещё больше помогают нам в критике чисто «рационалистического» подхода к смерти и сопутствующим ей историям.
…Платон не стремился никого обратить, но адресовал своё послание людям, готовым слушать, то есть в основном членам своей академии. Тем не менее, как и нам, ему приходилось убеждать своих слушателей и собеседников соглашаться с ним, и, подобно Будде, он делал это в форме беседы-диалога с персонажами, которые играли роль стратегических собеседников. Но в отличие от всех других мыслителей, с которыми мы имели дело, учения Платона о перерождении черпали свою силу из человеческой способности Разума. Я хочу противопоставить этот обожествлённый Разум греческого Просвещения «буддийскому Просвещению», где разум занимает лишь второе место. Все формы буддизма признают различие между условными и высшими истинами (пали: саммути-сакка и параматтха-сакка); высшие истины постигаются посредством проникновения (пративедха), то есть посредством медитационной аскезы, а не разума505.
Эта важная идея, противопоставляющая буддийские методы достижения истины платонической опоре на разум, выражает одну из важнейших линий разлома в истории западной философии. Созерцательный подход к осуществлению полного потенциала человека был известен и на Западе. Безусловно, мы находим его у Плотина и в его школе, в различных воплощениях манихейства и монашеском христианстве. Великий спор между св. Бернаром Клервосским и отцом схоластики Пьером Абеляром – переломный момент в западной мысли, который сохраняет влияние на протяжении девяти веков. По сути, проблемные аспекты некоторых западных толкований буддизма (на которые указывает Обейсекере), похоже, своими корнями уходят глубоко в этот спор.
Например, буддийский термин catur-arya-satya обычно переводят как «Четыре благородные истины», то есть переводят средний термин arya как прилагательное, а не существительное. На самом деле это существительное, которое описывает конкретный тип людей, «благородных», необязательно представителей арийских племен в Северной Индии, но, скорее, тех практиков медитации, которые открыли высочайшую духовную истину, следуя учениям Будды и применяя их в конкретном виде медитационной практики, которую Обейсекере называет аскезис (греч., «дисциплина» или «обучение»). Таким образом, четыре истины – это то, что благородные открывают через аскезу; подлинный смысл четырёх истин (о страдании, причине страдания, избавлении от страдания и восьмеричном пути, который ведёт к освобождению) открывается только тем, кто глубоко и усердно медитирует. Только такие люди – «благородные», или святые. Таким образом, самое сердце буддийской сангхи составляет особая элита, идентичность которой строится на созерцательной практике и достижениях. Одно лишь понимание слов, используемых для изложения Четырёх истин, никоим образом не делает человека одним из благородных. Споры о значении, логической связности утверждений и грамматической структуре не делают человека арьей. И даже изложение подробного анализа способов познания истин не делает его арьей. Лишь духовное достижение, с его разными степенями (вступивший в поток, однажды возвращающийся, архат и т. д.), делает человека благородным.
Подобным образом, согласно св. Бернару, связное диалектическое изложение смысла различных библейских и богословских утверждений может помогать в понимании языка, используемого церковью, чтобы направлять верующих к спасению, но само такое изложение не даёт говорящему спасения. Лишь долгие часы созерцательной молитвы, литургической молитвы, lectio divina (чтения писаний), покаяния (аскезы) и физического труда в течение многих лет преданного монашеского служения раскроют истинный смысл христианского спасения и освящения.
Мудрости не достичь за то время, которое занимает разбор строки из апостольского Символа веры; мудрость открывается тем, кто посвящает служению ей всю свою жизнь. Абеляр с его радикальным рационализмом атаковал созерцательный образ жизни; посредством логики, рассуждений и тонких семантических различий он стремился устранить напряжение, которое он обнаружил в противоречивых предложениях писаний и богословия. Методы Абеляра адаптировались к академической среде, где люди обучались некое число лет, не всегда ради получения степени, иногда просто ради знакомства с терминологией и аргументацией дисциплин, преподаваемых в средневековых университетах. Казалось, что его путь к истине – быстрый путь, избавляющий многих, если не всех духовных искателей от лет растерянности и сомнений. Растущее население Европы XII–XIII вв. имело острую потребность в духовенстве, судьях, администраторах, врачах и учителях. Одарённые мужчины перед поступлением на работу к феодалам, в епископы, административное бюро монастыря, приют для паломников и т. д. в течение двух-трёх лет посещали лекции. Только те люди, которым суждено было официально преподавать в университетах, реально получали степени бакалавра, магистра или доктора. Очевидно, получать знания можно было только ограниченное время, и метод Абеляра выражал потребности эпохи. К счастью, подход св. Бернара поддержали даже в университетах – те религиозные ордены, которые отправляли своих членов на обучение. Однако рождение современности как таковое потребовало исключения созерцательного подхода из университетов.
Только в последние годы стали предприниматься попытки переоткрыть созерцательный подход к сознанию и познанию – как правило, в исследованиях функционирования мозга людей, которые практикуют разные формы буддийской медитации. Традиционные христианские созерцательные дисциплины, восточные и западные, если и не исчезли, лучше известны из литературных исследований, чем из реальной практики. Тот факт, что эти методы знают только специалисты по средневековой литературе, показывает, насколько трудно будет применить знания о них для дальнейшего изучения радужного тела и воскресения.
В своей недавней речи на открытии нового семестра (сентябрь 2014 г.) в шедре (учебном центре) Ранджунг Еше в Катманду Чокьи Ньима Ринпоче поставил себе цель показать с буддийской точки зрения правомерность монашеского и созерцательного подхода к познанию св. Бернара. Конечно, Ринпоче почти ничего не знает о св. Бернаре, но он ставил эти вопросы в риторическом стиле, адаптированном к сознанию его слушателей, так же, как поступил бы св. Бернар со своими учениками в Парижском университете XII в. Естественно, я надеюсь, что христиане, мусульмане, индуисты и буддисты, которые понимают, какие вопросы поставлены на карту, смогут совместно работать над поиском истины, как завещал император Ашока в своих «Каменных надписях» III в. до н. э.506
Возвращаясь к цитате Обейсекере, отметим, что метод диалога, известный как сократический метод, был предназначен для убеждения. Платон сообщает, что Сократ задавал своим ученикам или собеседникам наводящие вопросы, чтобы побудить вопрошающего внимательнее рассмотреть следствия из его предыдущих утверждений. В платоновском / сократовском диалоге ошибочные утверждения исправляют, показывая возможные следствия таких утверждений при разных обстоятельствах. При убедительном изложении образной модели, где ошибки обнаруживают, опираясь на их следствия и силу разума в беседах, мнения учеников применяют, чтобы прийти к истине, обнаруживаемой на основании желательных результатов. Изложение истины требует диалога, или спора, между различными моделями желанного, пока та или иная модель не уступит дорогу подходу, который окажется самым уместным (в отношении трансцендентных критериев красоты, добра и истины). Важно отметить, что здесь разумность – это модель, построенная в воображении и обсуждаемая посредством слов. Как и в платонической мысли в целом, образная модель, или архетип, устроена таким образом, что он утверждает абстрактный принцип истинного. Иными словами, абстракция, или модель, – это обобщение, проверяемое путём сравнения вероятных результатов.
Буддийские философы обладали и обладают прекрасной способностью к критическому анализу и ведению споров. Учение о «двух истинах» – условной и высшей истине – основа буддийских рассуждений: условная истина (samvrtisatya) действительно достоверна в отношении наблюдаемого мира; к такой истине приходят в ходе критического, диалектического процесса, где разум применяют не менее тщательно, чем его применяли бы Платон, Сократ или Аристотель. Однако такую истину превосходит истина, которую можно определить, лишь продвигаясь по постепенному пути медитационного опыта (bhavana marga). Медитационный опыт может иметь дискурсивный или недискурсивный характер и не должен ограничиваться дискурсивной попыткой делать выводы посредством умозаключений или дедукции. Зап