адная проблема метафизики после Канта возникает именно здесь: отказ от обращения к созерцательным методам традиции замыкает западного философа в рассуждениях о сфере, доступной органам чувств, и внутри этой сферы. Любые явления, которые можно вообразить или представить в интуитивном или эстетическом опыте либо вывести на основании широкого спектра восприятий, но нельзя проверить материально, автоматически отбрасывают как «метафизические» или «мистические». В результате в случае буддиста или, если хотите, св. Бернара, эти ограничения служат смирительной рубашкой, препятствующей эпистемологическому проникновению (санскр. prativedha) в глубочайшие истины существования. Поэтому философ, пребывающий строго в рамках западных понятий о «разуме», никогда не станет арьей, потому что такой человек не будет йогином, за исключением, возможно, истинного неоплатоника.
Буддизм и другие духовные традиции Южной Азии (а также созерцательные формы христианства, ислама и иудаизма) утверждают, что посредством йогических / медитационных процессов аскет проникает в истинную природу реальности не просто субъективно. Все великие традиции, когда говорят об окончательной реальности, настаивают на открытии истины более высокого или глубинного уровня, и именно это утверждение посткантианская мысль исключает из сферы разума. Таким образом, теперь невозможно отбросить позицию Пьера Абеляра не потому, что метафизике недостаёт логичности, но потому, что процессам преображения человека препятствует доминирующий интерес к условной истине. Другими словами, доминирующее мировоззрение не позволяет людям экзистенциально соединяться с их сокровенным чувством бытия. Проблема состоит не в языке или способности дискурсивного рационального ума к различению и восприятию; она состоит в том, что у людей отрицают способность, которой они уже обладают, – способность, которая тысячелетиями взращивалась самыми замечательными людьми, жившими на земле. Такую цену наш мир платит за свой материальный прогресс.
Люди, обретя критический взгляд, возвращаются к Платону с чувством иронии. Не забывайте, что многие положения, которые веками казались платоникам «рациональными» (в том числе Аристотелю, арабским комментаторам, Аквинату, поздним схоластам вплоть до Лейбница), больше не принимаются как разумные или истинные. Условная истина таковой и является – условной, опирающейся на договорённость и потому изменчивой. Вообще говоря, определение условной истины – процесс бесконечный и способный давать результаты не менее противоречивые, чем заявления, которые пытался исправить Абеляр.
Даже так называемый научный метод можно отождествить с методом платонического «рассуждения». Наука – это система, которая отвечает на ряд наблюдаемых данных некой гипотезой, представляющей собой, в сущности, образную модель; цель модели – обобщение данных в математических конструкциях, которые могут быть полезными (а могут и не быть) при прогнозировании или оценке других рядов данных. Научные открытия можно опровергнуть посредством экспериментальных данных. Тогда учёные вновь садятся за компьютер и создают новые, стоит надеяться, более точные модели. В ином случае экспериментальные данные проходят дальнейшие проверки, которые можно рассматривать как упражнение в убеждении, призванное установить достоверность конкретной гипотезы. В таком виде науку уместно рассматривать как продукт культуры, созданный для критики и убеждения. Научные парадигмы или законы – по сути, модели, которые прошли процесс культурного усвоения в экспериментальных проверках, которые как таковые суть культурная деятельность. Экспериментальные верификации подвергают критическому анализу для проверки надёжности полученных данных, уточнения процедур эксперимента, точности истолкования данных в опубликованных отчётах об эксперименте и, наконец, их повторения в других лабораториях.
Было бы полезно вернуться в заброшенную научную лабораторию бхавана-марги (практики медитации), которая ведёт к пративедхе (духовному прозрению). Систематическую, продолжительную практику медитации можно понимать как своеобразный эксперимент, призванный определить, способно ли человеческое сознание открыться высшим, более глубоким и надёжным измерениям сознания, чем те, что доступны через дискурсивный разум. Поднявшись над феноменологическим исследованием эмпатии, понимания, интуиции и эстетики, подобное исследование может деконструировать противоречие между созерцательной эпистемологией и посткантианскими ограничениями человеческого познания.
На практике вся история западной философии – повествование об этой фундаментальной проблеме разделения между созерцательными практиками, которые содействуют открытию более высокого измерения сознания, и использованием дискурсивного интеллекта для понимания или объяснения наблюдаемых явлений. Йога противопоставляется прамане (духовная дисциплина – умозаключению). Некоторые формы современной феноменологии стремятся преодолеть это раздвоение западного мышления, и отсюда проистекает искусная попытка Гюнтера использовать Хайдеггера507 для перевода буддийской философии в западные литературные формы. Думаю, подход Гюнтера позволяет нам отбросить гипотезы об основании, а также обсуждения сущности /природы – это эллинистическое наследие, ради более подвижной, диалогической и эволюционирующей формы философии. В сущности, мы подходим к открытию, что человеческая личность – это субъект, неизбежно пребывающий в диалоге с внутренней и внешней средой всю сознательную жизнь, а именно такая позиция отличает традиции, ориентированные на медитацию. Дневники Томаса Мёртона являют собой пример прорыва, который может произойти, когда проницательный созерцатель, чувствительный к философским вопросам, переживает безосновное, бессущностное прозрение, что личность – это процесс:
Возможно, пора вернуться к тому, что я говорил о «реальном Я» и т. д. И показать, что в итоге нет никакого тайного мистического «реального Я», отличного от того Я, которым является человек или которое «спрятано» в нём, но всякое мышление всего лишь наблюдает сущее или объективирует и потому искажает его. «Реальное Я» – не объект, но я предаю его, когда делаю вид, будто допускаю возможность некого его познания, пусть и в награду за проницательность, преданность и смекалку, прыжком обгоняющую реальность. Но эмпирическое Я не следует воспринимать как полноценно «реальное». Здесь мы впадаем в иллюзию508.
Самое главное здесь – то, что наша сконструированная идея о смерти может питать иллюзию Я: словно хорошая смерть подтверждает (а плохая смерть отрицает) глубинную истину личного Я, и словно, отказавшись от поведения, которое двойственным образом связано с условным ложным Я, человек может быть хорошим или плохим мастером по конструированию «истинного Я». Эта дневниковая запись показывает, как серьёзный практик может прийти к такому жизненно важному прозрению: в данном случае это практик созерцательной традиции, ведущей начало от св. Бернара. Она также помогает нам понять, почему Мёртон питал не только академический интерес к буддизму; кажется, что он уже практикует под руководством буддийского мастера, одновременно продолжая христианскую монашескую практику. Такой опыт, безусловно, подготовил его к встрече с лидерами тибетского буддизма в индийском изгнании четыре года спустя. Важно и то, что в этих дневниках есть спонтанные переживания509, которые ориентируют человека на бхавана-маргу, а также феноменальные прорывы, что происходят в процессе созревания марги при усердной практике. Человек редко получает подобные прозрения, когда занимается логикой или диалектикой. Святой Бернард, Иоанн Дальятский, Вайрочана, Нубчен и Лонгченпа постигли нечто важное.
Скит Кхенпо Ачо: две пожилые женщины-ученицы
Пускай последнее слово о воскресении скажет Джерард Мэнли Хопкинс[23]:
Как скоро тает человек – след огневой, печать в уме!
И оба – в бездне, всё – в огромном мраке
Тонет. О скорбь, негодованье! Образ, что сиял,
Исчез, звезда, разъят, чернеют пятна смерти;
И зыбок знак его,
Простор стирает суть, и время прочь несёт.
Довольно же! Клич сердца – Воскресенье!
Стенанья горя, дни пустые, скука – прочь.
Маяк и вечный луч сиял
На мой корабль непрочный. Пусть вянет плоть, и смертный прах
Падёт к червю живучему; а мировой пожар – лишь пепел:
За миг, под гром трубы
Я снова – сам Христос, ведь он был прежде мною,
Сей шут и хохма, бедный черепок, земли клочок, алмаз бессмертный —
Бессмертный он и есть алмаз510.
Примечания
1 [John Lukas, At the End of an Age (New Haven: Yale University Press, 2002), 98].
2 [Ibid., 98].
3 [Ibid.].
4 [Ibid.].
5 [Ibid., 99].
6 [Pier Luigi Luisi, Mind and Life: Discussions with the Dalai Lama on the Nature of Reality (New York: Columbia University Press, 2009), 30–32].
7 [Eloise Meneses, Lindy Backues, David Bronkema, Eric Flett, and Benjamin L. Hartley, “Engaging the Religiously Committed Other: Anthropologists and Theologians in Dialogue,” Current Anthropology 5:1 (February 2014), 82–104]. В этой статье можно найти новый пример спора между наукой и протестантизмом.
8 www.isites.harvard.edu/icb. На этом сайте даётся ёмкий обзор различия между эмическим и этическим.
9 Дневник полевых исследований Фрэнсиса Тизо. 23 августа 2002.
10 [Agganna Sutta, “On Knowledge of Beginnings,” verse 10, in The Long Discourses of the Buddha: A Translation of the Digha Nikaya, Maurice Walshe, trans. (Boston: Wisdom Publications, 1995), 409–410]. (В русском переводе – «Агганья-сутта: о происхождении». – Прим. ред.).
11 [“Examination of the Doctrine of God” in The Tattvasangraha of Shantaraksita with the Commentary of Kamalashila