— Софья, я могу помочь, — он был уже в пальто (хорошо не в ботинках!)
— Спасибо, не стоит.
Он поджал губы.
— Как пожелаешь, — его лицо опять стало «злым» и холодным.
Дверь щелкнула, и я, полная обиды, пожелала, чтобы больше он на пороге моей квартиры и моей жизни не появлялся.
В восемь утра я позвонила медсестре в клиническую больницу Великого Новгорода. Но мне было сказано, что Валентину Алексеевну сегодня не выпишут. Ее тошнит и головные боли сильные. Я оказалась резко свободной и резко одинокой.
Побродив по квартире, безуспешно прячась от воспоминаний о Тропинине, я сдалась. Это было выше моих сил. Все на работе, податься было некуда. А дома безумно холодно и страшно, воспоминания о сне и Диме были слишком свежи.
Бывшего мужа похоронили на Ковалевском кладбище, Варков снял мне копию справки с места захоронения из дела, и я решила съездить туда, в конце концов, Дима — отец Насти, он дал мне самое дорогое, что у меня есть.
Само кладбище располагалось в области, недалеко от КАДа. Решив не заморачиваться с маршрутом автобусов, я вызвала такси. Ездить на кладбище, видимо, не любили владельцы приличных иномарок: шкоды и мазды с шашечками на крыше мой заказ проигнорировали, мне назначили старую, дышащую на ладан шестерку с хмурым мужчиной за пятьдесят в роли возничего. В машине было безумно холодно и неудобно, она гудела и стонала, требуя вечного покоя.
Серость и дождь на улице вполне соответствовали цели моей поездки. Я смотрела в окно на толпящиеся в небольших пробках машины, черные росчерки деревьев, грязь на дорогах, и тонула в собственной печали.
Мне вдруг жутко захотелось вернуться домой, на Юг. В тепло родительского дома. В комнату с большим камином, который отец любовно выкладывал своими руками, как, впрочем, и весь дом. В сад с грушами, вишнями и виноградом по забору, пихтами возле беседки, мамиными клумбами, высокому небу полному солнца, правда, сейчас там тоже зима…
Мне так захотелось влюбиться, как в молодости, как каких-то десять лет назад, когда для едва закончившей институт девчонки мир был полным надежд и ярких эмоций. Все было проще и легче.
Мне, как обычно «апосля», стало стыдно. Тропинин предлагал вполне разумные вещи, это была некая степень заботы с его стороны, только я восприняла это в штыки. А все практично и прозаично, как и должно быть в реальной жизни.
Водитель хмуро буркнул что-то на мое «спасибо» и погнал страдалицу-машину дальше. А я, купив две гвоздики, отправилась искать Диму. Народу было удивительно много для зимы и для буднего дня.
Диму похоронили вместе с отцом, Федором Николаевичем. На памятнике пока значился лишь старший Мизерный, о том, что там теперь и Дима, свидетельствовала лишь тонкая пластиковая табличка на штыре, вогнанном в мерзлую землю.
Вот, чем заканчивается любая жизнь, если ты не Ленин, конечно.
Воспоминания нахлынули, и они были светлыми, радостными, и оттого безумно трогательными.
Я действительно очень сильно любила мужа. Но мы не смогли преодолеть кризиса, особенно после появления ребенка. Кто из нас сдался первым, не понятно. Мы оба были виноваты, дело было и в моем дурном характере, и в его.
Слезы потекли, и я уселась на крохотную лавочку у могилы. Две дурацкие гвоздики на гранитном постаменте были приговором, я и Дима уже ничего не могли исправить.
Телефон забубнил веселую несуразную в этом месте песенку. Звонила мама. Я, хлюпая носом, взяла трубку и пять минут выслушивала, что все хорошо, что надо успокоиться. Мобильный на середине разговора опять запиликал, я еле расслышала за собственными всхлипами новый вызов.
О нет! Только не это!
Тропинин!
Нет! Не буду брать! Что ему-то от меня надо?
Но вызов все шел. Я извинилась перед мамой и переключилась.
— Да, — получилось вымученно, хотя совсем того не хотелось.
— Софья, где ты? — голос был жестким.
— На планете Земля, — выдала я, не задумываясь.
— Варков велел тебе сидеть дома или находиться в людных местах, — господин Тропинин был зол.
— Кладбище более чем людное место! — меня проперло на сарказм.
— Что случилось? Где ты, Софья? — его голос вдруг стал сиплым.
— Виталий Аркадьевич, что вам надо? — я вскочила с лавки и пошла от могилы по дороге к выходу с кладбища. Мне показалось кощунством разговаривать с Тропининым на могиле Димы. И обида, отметая все доводы рассудка, вновь затопила.
— Я хочу, чтобы с тобой все было в порядке! — рявкнули мне.
— А вы не заметили, что и благодаря вам тоже в моей жизни коллапс. Вы обвиняете меня в похищении вашего сына, ваш друг— следователь мне безосновательно угрожает, я чуть не потеряла близкую подругу, потому что все это могло затронуть ее мужа, который со мной привез Сережу в тот вечер. Вы приходите и уходите, когда хотите, в мой дом. Со мной все будет в порядке, если вы просто будете держаться от меня подальше!
Я отключилась и вырубила телефон, швырнув трубочку в сумку.
От ворот кладбища уходил автобус, и я даже не знала, куда он шел, главное в город, а остальное не важно. Мне было глубоко наплевать. Сев на заднее сиденье и накинув капюшон, я прижалась боком к окну и смотрела в окно. Автобус прибыл на Ладожский вокзал.
Домой я брела медленно, как во сне, сделав пару лишних кругов. На Питер накатывал вечер, ведя за руку ранние зимние сумерки, полил отвратительный холодный дождь. Хотелось пойти к Томе, погреться в уюте их семьи: ребячьей возни, запаха еды и красок, которыми рисовала Натка.
Подруга просила позвонить, а я не нашла в себе сил, да и сама Тома еще была на работе.
Надо прийти и лечь спать! Так будет гораздо легче! А завтра уже на работу!
У самой двери парадной, спрятавшись от лившейся с неба воды под козырьком, пришлось рыться в сумке в поисках ключей. Но едва пальцы коснулись холодного металла, как чужие руки развернули меня волчком.
— Виталий Аркадьевич! — я смахнула с головы капюшон.
— Пошли! — меня не особо деликатно потащили к символу проблем — белому Гелеку.
— Куда? Я не хочу! — я уперлась каблуками в мокрый асфальт, наивно полагая, что застопорю движение. Какое там! Тропинин накаченным не был, но в нем чувствовалась сила, даже с учетом его пострадавшей руки. Да и не драться же мне с ним!
На мои возмущенные реплики никто не среагировал, и через пару секунд я уже сидела на заднем сиденье машины, Тропинин не стал садиться вперед, а, обойдя машину, занял место рядом со мной.
— Лёнь, на Фонтанку! — приказал шеф.
Всю дорогу до загадочного пункта назначения под названием «Фонтанка» Лёня проявлял чудеса вождения, а Тропинин общался по телефону, меняя языки и темы, интонации и стиль. Но говорил он отрывисто, ограничиваясь больше короткими фразами. Край его пальто лежал рядом с моей ладонью и иногда задевал мои пальцы, когда хозяин, елозя по кожаному сиденью, менял положение.
Я не стала с ним спорить. Во первых, без толку, а во-вторых, мне жутко не хотелось домой. И это 'похищение' было мне на руку, отдаляя момент, когда я опять окажусь в плену стен и страхов.
Город стоял. Разномастные машины упорно двигались к победе, сантиметр за сантиметром покоряя дорогу. Крохотные малявки, чьи колеса больше походили на велосипедные, и огромные монстры типа нашего, стояли в одном ряду, Питер иной возможности не давал.
Машина, поплутав по городу остановилась возле одного из особняков, бесконечной линией вытянувшихся вдоль набережной, охраняя и без того закованную в гранит реку.
Лёня встал на аварийке. Дверь с моей стороны открыл, покинувший автомобиль минутой раньше, Тропинин. Пришлось взяться за предложенную руку, боясь заполучить еще пару синяков от его цепких пальцев. Лёня же в этот момент кинул вежливое 'До свидания'. Вильнув огромным белым задом, Гелек исчез в переулке.
Я последовала за Виталием Аркадьевичем. От верной комбинации набора цифр тяжелая дверь тихо щелкнула и открылась, представив взгляду изысканную парадную, которая выглядела значительно лучше, полагаю, чем в момент, когда архитектор сдавал свое детище первому хозяину, какому-нибудь графу. Лепнина, витая лестница, все было сохранено и отреставрировано с любовью. Но современные материалы заставляли старинные элементы выглядеть еще более роскошно.
— Проходи!
Я открыла рот, дабы возразить.
— Соня, я очень устал, давай не будем спорить, хотя бы на улице!
Вздохнув, последовала за ним. Четырехэтажный особняк с высоченными потолками был счастливым обладателем хромированного лифта, который, как ни странно, не портил общего впечатления, искусно спрятанный в специально встроенной трубе, и он был, видимо, еще и поквартирный.
Большой блестящий короб домчал нас на второй этаж с одной единственной дверью на весь длинный загнутый полумесяцем коридор. В руках Тропинина я только заметила кожаную папку с документами, которую он положил на столик в прихожей, где при появлении хозяина загорелись настенные лампы.
Что и сказать, квартира была как с обложек журналов. Каждый штрих был выверен, и ему придана своя уникальность и необходимость, каждый элемент кричал о своей нужности, в тоже время не выбиваясь из общей «симфонии».
Гостиная огромная, но до жути уютная. Резной стол поблескивал лаком на фоне узких шести окон, задрапированных мастерски подвернутыми шторами. Диваны, торшеры и журнальный столик, на котором сгрудилась куча книг. Дубовые панели придавали всему этому очарование и аристократичность. Все это дополняли потолок с розетками, картины в аккуратных неброских рамах.
Я замерла на пороге этой красоты. Тропинин же, спокойно скинув в кресло пальто, и, что удивительно, ботинки, оставив у входа (к своим домам он проявлял уважение) прошел куда-то в дальний угол этого уголка старой Англии и исчез за незаметной дверью, доставая на ходу телефон.
Возникла мысль смыться, но на двери стоял электронный, требовавший для выхода специальную карту, которая устроилась в кармане брюк хозяина.