Валентину Алексеевну качало, и мне пришлось поддерживать женщину. Хорошо, что сумка не большая и не тяжелая, а то бы остались две немощные в машине отдыхать. В голову пришла шальная мысль — съездить за вещами на ее квартиру, но героизм мой быстренько сдулся при мысли о Смолякове, о том, что двери-то, скорее всего, опечатаны, и о том, что доеду я в лучшем случае до ближайшего столба или, не приведи Господи, машины или пешехода.
Доставив мать Димы к себе домой, я поспешила в магазин, который бессовестно игнорировался мною вот уже пятый день, отчего мой холодильник сидел на жесточайшей диете, в нем даже мыши не на чем было вешаться. Брела домой уже на автомате, натыкаясь на полусферы вдоль тротуара.
Валентину Алексеевну я разместила в своей спальне, она поспорила бы, конечно же, но сил не было и, выпив кружку чая и пряча мокрые глаза, женщина ушла отдыхать. Я старалась, как могла, ее отвлечь, но она едва ли ни плакала от усталости и от воспоминаний. В прихожей, еще очень давно, я разместила коллаж с фотографиями, и он заполнялся постепенно. Небольшое раскидистое дерево с ветками— крючочками позволяло добавлять новые, а старые я не убирала. Мне не от кого было прятать прошлое. Я его не боялась, и не вызывало оно отторжения и желания порвать и сжечь картинки из другой жизни. Валентина Алексеевна задержалась возле «дерева» надолго, почти все время, пока я была в магазине, она стояла и рассматривала фотографии. Там были снимки моих родных, наших общих с Димой и моих друзей, коллег по работе. Но все это занимало лишь процентов тридцать, в остальном это была ода Абрикосу. От фото в роддоме, где темные курчавые волосики чуть выбивались из чепчика с черепашками, а огромные глаза едва помещались в объектив, до нынешних, где маленькая красавица позировала на фоне знаменитого Самсона, побеждающего льва.
Слопав бутерброд, на котором масла и сыра было по объему раз в пять больше, чем хлеба, и, запив все это великолепие жутко сладким чаем, я завалилась на диван, но сон не шел, дрема никак не хотела перейти границы бессознательности. Пришлось встать и, порывшись в аптечке, выпить успокоительное: я перенервничала сильно в дороге.
Сон неслышно подкрался, но едва я смежила веки, как в дверь стали настойчиво звонить. Чуть ли ни рукой колотили. С испугу я грохнулась с дивана, встретившись взглядом с округлившимися глазами матери Димы, выбежавшей из спальни. Подлетев к двери, с удивлением обнаружила за ней нашу рассерженную консьержку. Мне даже поздороваться не дали.
— Знаете что! Вы с полицией и со своими бандитами сами разбирайтесь! Это в мои обязанности не входит, — рявкнула женщина. — Я вам не секретарь, и не девочка на побегушках! — заметив мой непонимающий взгляд и вскинутые брови, она хмуро добавила. — Вас из следственного управления ищут.
Я хлопнула себя по лбу ладонью. Варков! Придется задобрить разозленную женщину, мне тут еще жить. Поблагодарив, я захлопнула дверь и, поставив телефон на зарядку, включила. Смс-извещение «Вам звонили» от Варкова было всего одно, а вот от Тропинина штук двадцать.
Следователь, которому я сразу же перезвонила, обрадовал тем, что приедет через три часа. Три часа! А когда же спать?!
Тропинину я по здравым размышлениям звонить не стала. Размышлять о том, зачем я ему понадобилась, да еще так настойчиво, сил не осталось, и я, успокоив, насколько было возможно, Валентину Алексеевну, а ее до сих пор трясло от попытки вторжения консьержки, залегла в комнате Абрикоса, где кроватка хоть была и не большая, зато плотные рулонные шторы создавали приятный полумрак.
Сон был странным, но теперь я точно знала, что это именно сон. Я стояла посреди зала в квартире Димы. На улице, куда вели распахнутые окна, было лето, и был день. Перегнувшись через подоконник, я выглянула наружу. По Невскому проспекту безумно далеко внизу, ползли редкие машинки пузатые и смешные, точно с открыток шестидесятых годов, и двигались призрачные силуэты. Страшно не было. Скорее, муторно. А еще мне очень не хотелось оглядываться. Но пришлось, потому что на мои плечи легли руки. Я резко развернулась, ожидая увидеть бывшего мужа, но там стоял Тропинин, почему-то в зимнем пальто и шарфе, хотя я была в легком платье и босоножках, себя я, конечно, не видела, но была в своем наряде абсолютно уверена. Тропинин руки переместил мне на талию, но смотрел в окно за моей спиной.
— Соня!
Шепот, заполнивший комнату, заставил нас вздрогнуть. Тропинин резко обернулся к двери. Его руки раскинулись в стороны, будто он приготовился поприветствовать вновь прибывшего доброго друга или защитить… Но вместо этого в нас ударил дикий порыв холодного, зимнего ветра, и полетели огромные хлопья снега.
Я проснулась внезапно, подхваченная этим ветром. Рядом на краешке кровати сидела Валентина Алексеевна.
— Сонечка! Прости, милая! Следователь пришел.
Я потрясла головой и потерла руками лицо. Но действие успокоительного не отпускало, оно, похоже, вошло в саму активную фазу.
— Да я… сейчас.
Проходя мимо зала, кивнула Анатолию Ивановичу, который расположился на диване и доставал бумаги из папки. Умывшись и расчесавшись, я надела чистую майку с медведями, чья вторая половинка уехала к бабушке с дедушкой в чемодане Абрикоса, и, заварив всем чаю, уселась в кресле. Варков же, пригубив ароматный напиток начал опрашивать Валентину Алексеевну.
То, что она рассказала, пробрало до костей. Ведь по дороге мы не говорили практически. Я слишком сильно переживала за то, что безумно устала и давно не водила, посему вцепилась в руль с круглыми глазами новичка. Разговоры бы меня отвлекали.
— Он сначала представился и вел себя спокойно. Все выспрашивал, есть ли у нас еще квартиры, дачи, гаражи. Но у нас ничего нет. Я так и сказала. А он… ударил по лицу и стал трясти, — старушка уткнулась в платок. — Кричал, что Дима где-то спрятал что-то, товар какой-то. Но сын возил продукты?! Я ничего не понимаю!
Я посмотрела на Варкова, тот закатил глаза, намекая на то, что пояснит позже.
— Валентина Алексеевна, а что вы скажите по поводу нападения в квартире Маргариты Николаевны? Помните что-нибудь?
Женщины покачала головой.
— Ничего. Ничего не помню. А что с Ритой? Соня не знает.
— Ей лучше. Она женщина… хм… сильная, — улыбнулся Варков.
Он продолжил разговор, а я, кое-как пообщавшись с родителями заплетающимся языком, начала клевать носом. Напряжение схлынуло, и то, что тут, с нами, сидел Варков, как-то успокаивало. Мир опять стал каким-то призрачным, голоса отдалились.
Когда в дверь позвонили, я еле поднялась с кресла, помотав головой в тщетных попытках стряхнуть сон. На пороге стоял Тропинин. Эффект дежавю — только Сережи не было. А так…
Те же снежинки на плечах черного пальто и темных волосах. Сделав шаг в прихожую, он замер, изучая меня. Кажется, мы оба плохо спали ночью, под глазами у него угадывались темные круги. А потом я задохнулась и серьезно задумалась о лунатизме. Его рука обвила меня за плечи и притянула к мужчине, прижимая голову к его плечу. Решила, что раз я сплю, то можно и возмущаться такой фамильярности и даже… обнять в ответ. А почему бы и нет? В конце концов, все равно проснусь, а так было теплее и уютнее. Ну и совсем я уверилась в своем бреде, когда он, чуть отстранив меня, скинул обувь, чем никогда не страдал и, приобняв за талию, повел в зал.
Варков блеснул глазами за тонкими стеклами очков, подвинулся, и Виталий Аркадьевич, скинув пальто в свободное кресло, уселся на диван рядом с ним, а я оказалась прижата к теплому боку Тропинина.
Таки мне начинал нравиться этот сон все больше!
Приложившись щекой к свитеру Тропинина, ощущая мягкость шерсти, я закрыла глаза. Это было так странно и непривычно, знать, что рядом кто-то сильный, мужчина, для которого ты не совсем чужая-прохожая.
Вот ведь накрыло, так накрыло!
Варков попросил подписать Валентину Алексеевну листы в нескольких местах. А потом заговорил Тропинин. Его голос журчал мягко, без нажима. А я сидела и думала, что как-то не хорошо, даже во сне, смущать пожилую уставшую женщину. Ведь я, вроде как, была за ее сыном замужем. А тут сижу перед ней, в обнимку с кем-то, кого сама едва знаю, он говорит какие-то важные вещи для нас с матерью Димы, смысл которых от меня ускользает, он принимает важные решения, и с ним не хочется спорить мне, по крайней мере. Я пыталась сконцентрироваться на его голосе. Но, как и во многих снах, не могла понять и слова. Может, мне снится, как он на итальянском говорит? Но другие персонажи морока все понимали. Вот Валентина Алексеевна всплеснула руками и заспорила. Вот Варков (от него я, правда, видела только ноги) сказал что-то ободряющее старушке. В тот момент мне подумалось, что я вот-вот приду в себя, но вместо этого провалилась в темноту, сладко заснув.
Когда я открыла глаза, было темно и тепло. Уютный плед мягко хранил мои сны, в них было много солнца и голубого неба. Ветра. Мне снился паром. Мы когда-то ходили на нем в Стокгольм из Питера с друзьями, превратив сие мероприятие больше в дружескую тусовку, благодаря неплохому алкоголю из дьюти фри и посиделкам, собственно, как и большинство пассажиров.
Утром, когда все еще спали по своим каютам, я вышла на палубу. Не спалось, а в телефоне имелось неплохое количество подходящей для созерцания и одиночества музыки. Темно-синяя вода поглощала рассветные лучи, приятный бриз трепал волосы. Сложно переливалась музыка в наушнике, унося в неизведанные дали.
Вот и во сне я стояла, исполненная покоя и какой-то удовлетворенности, только солнце, в отличие от настоящего, не двигалось ввысь. Оно зависло над горизонтом, насыщенным всеми красками живым огнем.
Спустив ноги с кровати в своей спальне, где я оказалась, причем, не помню как, решила пожурить Валентину Алексеевну, за то, что та не разбудила. В зале горел свет, и я направилась туда, пытаясь распутать свалявшиеся волосы. И заорала! Почти. Вовремя прикусив язык. В кресле, закинув ногу на ногу, сидел Леонид и приветственно махал мне пультом.