— Это… Анатолий Иванович… — увернулась я от губ Тропинина.
Тот резко выдохнул и, прочертив пальцами по спине, точно когтями, отпустил меня. Я не пожалела, что не выключила звук, мне требовалась, как воздух, пауза в этом сумасшествии. Телефон все распевал про крестики и нолики в кармане пальто, мои руки слегка подрагивали, когда я, пригладив выбившиеся из косы пряди, выуживала его, аки опасное насекомое, чуть касаясь пальцами черных глянцевых боков.
Тропинин, похоже, не мог справиться с взыгравшими гормонами или не хотел, его рука легла на мой живот, прижимая к телу, жар его прекрасно ощущался даже сквозь тонкую рубашку.
— Дда… — мне едва ли удалось справиться с дыханием.
— Софья, с вами все в порядке? — голос Варкова был до невозможности громким в окружившей меня тишине, где даже музыка стала лишь призраком, а единственным реальным звуком было дыхания Виты. Губы его переместились на мою макушку, мужчина прекрасно слышал разговор.
— Дда… — очень захотелось оглянуться. — Вполне.
— Вам надо срочно приехать домой. С местного отдела сообщили, что вашу квартиру взломали…
Меня будто окунули в чан с кипятком. Я даже перестала чувствовать руки Тропинина. Мир застыл. А если бы Абрикос… Трубка быстро перекочевала из моих ослабевших пальцев в ладонь Виталия Аркадьевича.
— Толь, поясни, — мужчина отошел к окну. Лицо его становилось все более сосредоточенным, губы поджались.
Я же стояла в ступоре, каждая минута шлепала по темечку, заставляя ощущать себя жертвой китайской пытки. В голове водила хоровод одна и та же мысль: «А если бы Абрикос и Валентина Алексеевна и я…»
Тропинин отключился, на секунду застыл, прикрыв глаза, затем, скинув оцепенение, направился ко мне. Его горячие ладони обхватили мое лицо.
— Соня, — я подняла глаза, взгляд замер на его губах. Он говорил, что-то утешающее, а я словно впала в гипнотический транс. И лишь когда Виталий Аркадьевич наклонился и слегка коснулся моих губ, согревая дыханием, растапливая лед ужаса, сковавший меня толстой коркой, морок развеялся. — Нам надо съездить на твою квартиру, Соня. Анатолий считает, что это связано с делом твоего мужа, а не просто кража со взломом.
— За что мне все это? — совершенно искренне я ожидала, что он даст ответ на этот вопрос.
— В жизни бывает такие ситуации, их просто нужно принять и пережить. Все будет хорошо, Соня! — меня обняли.
— Спасибо. Если бы не вы…
— Соня, — его голос не давал панике подобраться к сознанию. — Поехали. Быстрее разберемся, быстрее окажемся дома.
Дома… Какого дома? Это мысль затмила все прочие. Отпрянув, я выхватила из его руки свой телефон и судорожно начала листать контакты в поисках номера мамы, мне было необходимо услышать голос дочки и родителей. Мама ответила быстро, на заднем фоне Абрикос подпевал заставке какого-то бабушкиного сериала, и ее звонкий голос чуть ослабил тиски ужаса.
Прощание с Романом Васильевичем вышло скомканным. Для меня, пребывающей в полной прострации, связью со всем внешним миром стала рука Виталия Аркадьевича. Его ладонь крепко сжимала мои холодные пальцы, и я послушно следовала за ним, ощущая себя гигантским Титаником, который вот-вот потеряет самообладание, налетит на айсберг, и море проблем сомнет обшивку, заполнит трюмы и потянет на дно. А Тропинин был крохотным корабликом, буксиром из порта, который, как в детской песенке, вел меня плавно вперед.
Он кому-то звонил, говорил тихим, уверенным голосом, а я держалась за его руку, мягко, стараясь едва касаться, боясь причинить боль. Он сам сжимал мои пальцы. Иногда, очень редко, когда рука его чуть поднималась, и рукав пиджака сдвигался, на запястье поблескивали те самые часы, что я сняла, когда Смоляков Тропинина ранил. Они были дополнительным стимулом к движению. Я плохо разбираюсь в мужских часах. Мне как-то не довелось познать прелесть выбирать их в качестве подарка любимому человеку, ведь Дима часов не носил. Может, какой-нибудь Ролекс, или Вашерон. Хотя, нет, может для других случаев такие часы у Виталия Аркадьевича и были: дорогие и красивые, но эти… Я так долго держала их в руках в нашу первую встречу с Анатолием Ивановичем, что заметила: они уже достаточно старые, простые, без нескольких циферблатов, поглощавших один другой, без камней, лишних бегущих стрелок. Обычные, по-армейски простые. Может, семейная реликвия… Память…
Оказавшись на улице, я вдохнула морозный воздух, пытаясь прийти в себя, но помогло мало. Страх только нарастал, а вместе с ним приходила паника. И неверие, что все это происходит со мной.
Артем мчал нас, усевшихся на заднем сиденье автомобиля, по городу, с немыслимой скоростью. За окном мелькнули росчерками набережная Фонтанки, Невский, Московский вокзал, вечно запруженная нерадивыми автомобилистами и оттого узенькая Гончарная улица, со старыми в облупившейся краске домами.
Супруг Анны решил объехать пробки и покатил в направлении Миргородской, где умело подсвеченная сияла Романовская церковь, а в темноте тонула Боткинская больница, о наличии в ней живых говорила лишь пара озаренных светом окон.
Я устало закрыла глаза и привалилась лбом к холодному стеклу, на кочках зубы стучали, но я бы еще так сидела, если бы не Тропинин, его руки мягко притянули меня в мужчине, устроив мою многострадальную голову на его плече. Я глаз открывать не стала, лоб быстро согрелся, а вот сердце нет.
В квартире было разрушено и переломано все. Кому-то хватило сил и времени даже отрывать дверцы шкафчиков на кухне и разламывать на части. Мебель, ламинат, игрушки Абрикоса…
Это было так страшно, что ноги в комнате дочки меня держать отказались. Я упала на колени и, уткнувшись в ладони лицом, заревела. Куски любимого Настиного медвежонка (слава Богу, зайца дочка увезла к родителям) валялись под слоем мусора. Дима купил на рождение нашего сокровища огромного плюшевого щенка, от него тоже ничего не осталось кроме воспоминаний и наполнителя. А ведь папа больше никогда и ничего дочери не подарит. На свою спальню мне было плевать. Я могла представить, что там сейчас. Но как можно было так изуверствовать над вещами ребенка?
Насколько же отвратительно чувство: чужой, злой человек, вор копается в твоих вещах, дотрагивается до самого сокровенного! Еще в бытность институтской практики в милиции я не раз читала протоколы и заявления, слушала показания граждан, столкнувшихся с этой бедой. Понимала, конечно, что со временем можно обрасти коркой цинизма и безразличия. Можно… Но это не мой случай! Видеть, как люди переживают за вещи, за воспоминания, за то, что было связано с украденным или уничтоженным, было выше моих сил. А ведь это просто вещи, а если теряют человека…
— Софья? — голос Анатолия Ивановича вытолкнул меня из трясины мыслей, и я с шумом втянула воздух, будто и правда была близка к тому чтобы начать задыхаться. — Вы можете определить, что пропало?
Я потерла лицо руками.
— Все.
Комнату затопило молчание. Несчастные несколько украшений не сравнятся с тем, что моя налаженная жизнь превратилась в хаос. Я растеряно поднялась с колен.
— Мне, похоже, придется квартиру продать и уехать. Я просто всего этого не потяну.
— Софья, — Анатолий Иванович остановился возле меня пытаясь разглядеть в моих глазах зачатки разумного существа. — Соображайте быстрее, — выглядел мужчина очень даже интеллигентно, но в голосе появлялись нотки недовольства тем, что я игнорирую его вопросы, а до этого оперативника и участкового.
— Якорь! — Тропинин стоял в дверном проеме, который лишился косяков и обналички.
Варков поджал губы.
— Софья, давайте соберемся. Что пропало?
— Денег я дома не держу, только украшения. Несколько золотых и серебряных колец и сережек, ничего особенного. Они лежали в специальном боксе в моей спальне с замочком, чтобы малыша, когда маленькая была, случайно не открыла и не проглотила, — я махнула рукой в сторону спальни. — На комоде в спальне стоял. А технику… Он все разбил… Это же был он? — я посмотрела на Анатолия Ивановича. — Смоляков?
— Мы еще не получили видео с камер в лифте и в парадной, но я предполагаю, что да, — Варков тяжело опустился на то, что осталось от кроватки Абрикоса: бамбуковый матрас ныне представлял кучу хвороста. — Он искал то, что забрал Дмитрий. Соня! Нам важно знать. Дмитрий действительно не пытался связаться с вами за пару месяцев до своей гибели? Может быть, он посещал или интересовался у вас какими-то объектами, квартирами, дачами, гаражами, которые вам не принадлежат, но вы имеете к ним доступ, например, в принадлежащих друзьям гаражах некоторые хранят резину.
— Я не знаю ничего. У него было достаточно друзей. Спросите у них.
— Валентина Алексеевна, сказала, что в последние три месяца он практически ни с кем не общался. А кто-нибудь из его друзей связывался с вами?
Я покачала головой. Друзья Димы придерживались решения бывшего супруга, и с нами тоже не особо общались. Даже в соцсетях обычные поздравления с днем рождения сменились полным «игнором».
— Нет, никто. Они считали меня виноватой в разводе.
— А доступ к вашей квартире у него был? — Варков перебирал какие-то бумаги в кожаной папке с замочком.
— Где-то через пару лет после развода я сменила замки. Не специально. Сломался нижний, а дверь была еще на гарантии, приехавший мастер осмотрел и предложил и верхний сменить, у него там тоже что-то расшаталось. Комплект ключей был у меня, родителей и у моей подруги Томы.
Тома! А вдруг и к ней!
Я судорожно полезла за телефоном и набрала номер подруги.
— Мама родная, — все, на что хватило Томулю. Она была дома с Андреем и детьми, и у них все было нормально.
— Ты где мотаешься?
— Живу у Тропинина, — сказала я тихо, хотя в этом не было нужды, мужчины вышли из комнаты: Виталия Аркадьевича затребовал его телефон, а Варков пошел командовать операми и следователями.
— Может лучше к нам? — глухо спросила Тома.
— Смеешься. Такое творится. Тома, это так ужасно, — я не выдержала и заплакала.