Все же, зная о телеграмме Ушакова в Москву, я с большим волнением записывал текст:
«11 апреля. 4.45 московского. Аварийная. Правительственная.
Ванкарем. Ушакову, Петрову, копия Шмидту.
Правительственная комиссия предлагает в срок по вашему усмотрению вне очереди переправить Шмидта на Аляску. Ежедневно специальной радиограммой доносите о состоянии здоровья Шмидта. Сообщите ваши предположения о его отправке.
Не успел я, как говорится, очухаться, как поступило новое сообщение:
«4.57 московского. Правительственная. Аварийная.
Архангельск. Радио Ванкарем. Шмидту, Боброву.
Ввиду вашей болезни Правительственная комиссия предлагает вам сдать экспедицию заместителю Боброву, а Боброву принять экспедицию. Вам следует по указанию Ушакова вылететь в Аляску. Все приветствуют вас.
Тут было над, чем призадуматься. С одной стороны, надо доставить телеграмму немедленно, тем более что адресат лежит тут же рядом, в палатке. С другой — давняя дружба со Шмидтом, огромная любовь к нему начисто лишили меня дара речи. Я понял, что прочитать такую телеграмму Отто Юльевичу у меня просто язык не повернется. Я решил доложить о принятых сообщениях Алексею Николаевичу Боброву.
Шмидт лежал с закрытыми глазами. Состояние его было очень тяжелым. Пряча радиожурнал за спиной, чтобы не привлечь внимания Отто Юльевича, если он откроет глаза, (журнал выносился из штабной палатки лишь в тех редких случаях, когда Шмидту нужно было огласить на наших собраниях те или иные телеграммы), я выскользнул из палатки. Бобров был в палатке Копусова. Дабы не привлекать к нашей беседе всех, кто находился там вместе с ним, я вызвал Алексея Николаевича и конфиденциально сообщил ему важные новости, подкрепленные телеграммой Ушакова:
«Мобилизовать для убеждения Шмидта общественное мнение челюскинцев и, если это нужно, подкрепить его даже решением партийного коллектива».
Бобров выслушал меня и решил задачу в высшей степени деликатно. Под предлогом секретных разговоров со Шмидтом он попросил из палатки всех посторонних и сообщил ему о правительственном решении. Прочитав Шмидту телеграмму Куйбышева, Бобров сказал:
— Отто Юльевич, теперь вы мой подчиненный и обязаны выполнять приказы!
Не откладывая дела в долгий ящик, Бобров решил тотчас же отправить Шмидта из лагеря. Сразу же возник вопрос: кто же будет сопровождать Отто Юльевича. Так как я знаю немного английский язык, то была выдвинута моя кандидатура. Но Шмидт сразу же запротестовал:
— Нельзя оставить лагерь только с одним радистом!
Решение было правильное, ну, а поскольку других больных в лагере не было, то выбор остановился на нашем докторе Никитине. Никитина вызвали в штабную палатку и сказали:
— Будешь сопровождать Шмидта в Америку!
Наш симпатичный доктор не возражал:
— Я согласён. Только, Отто Юльевич, если можно, распорядитесь, чтобы мне выделили новый полушубок, а то в таком ободранном виде в Америку лететь как-то не очень прилично!
Все засмеялись. Никитина одели в новый полушубок — пусть щеголяет на Бродвее. Отто Юльевича закутали, засунули в спальный мешок и уложили на нарты, соорудив под головой мягкую меховую подушку. Затем челюскинцы в сопровождении Никитина, который в новом полушубке выглядел просто франтом, повезли своего начальника на аэродром. Дорога после многочисленных торошений была трудной. Нарты часто поднимали и несли на руках, чтобы не трясти больного Шмидта. На руках внесли его и в самолет. Это были очень трогательные и волнующие проводы. У многих были мокрые глаза. Наш славный дядя Вася увез Шмидта, Никитина и плотника Юганова.
По возвращении с аэродрома Бобров радировал Куйбышеву, что распоряжение об эвакуации Шмидта выполнено через десять часов после отправки распоряжения из Москвы, а вскоре, разойдясь с этой телеграммой в пути, пришла удивительно теплая, человечная телеграмма Куйбышева, адресованная лично Шмидту:
«Правительство поставило перед всеми участниками помощи челюскинцам с самого начала задачу спасти весь состав экспедиции и команды. Ваш вылет ни на йоту не уменьшит энергии всех героических работников по спасению, чтобы перевезти на материк всех до единого. Со спокойной совестью вылетайте и будьте, уверены, что ни одного человека не отдадим в жертву льдам.
Куйбышев».
Вылетая далеко не последним из лагеря, Шмидт рисковал ничуть не меньше. Маврикий Трофимович Слепнев, доставивший Отто Юльевича из Ванкарема на Аляску, в город Ном, рассказывал мне, что американские механики, осмотрев самолет, сказали:
— Вам очень повезло! Это чудо, что вы долетели… Дело в том, что во время прыжков самолета на нашем аэродроме лопнули крепления в фюзеляже самолета. Целостность конструкция была нарушена, и все держалось только на обшивке.
В дальнейшем у Шмидта все было хорошо. Американские врачи вылечили его, а после того, как его здоровье привели в порядок, он на обратном пути заехал в Вашингтон и был представлен Рузвельту — президенту Соединенных Штатов. А когда мы возвращались в Москву, на станции Буй в наш поезд сел Отто Юльевич, и на Белорусском вокзале Куйбышев встречал уже всех нас вместе. Но прежде чем наступил этот радостный день, произошло везде много самых разных событий.
Возвращение
Челночные операции. Последняя ночь. В яранге у чукчей. Как мы с Леваневским спасали Боброва. Свиток Водопьянова. Поезд идет в Москву. Кортеж «линкольнов». Митинг на площади. Рассказ Василия Ивановича Качалова. Встреча с Кировым. Банкетная лихорадка. «Чудесные гости». Прощай, Москва моей юности. Каждый год, 13 февраля…
С отлетом Шмидта ничего в нашем лагерном ритме не нарушилось. Четко и уверенно совершали свои челночные операции Молоков, Каманин, Доронин и Водопьянов.
План эвакуации четко предписывал, кому и когда надлежит покинуть лёд, но, тем не менее, все здоровые рвались к высокой чести улететь последними. Энтузиастов набралось так много, что один из наших руководителей предложил: во избежание споров не десять, а пятьдесят челюскинцев считать последним десятком. К вечеру 12 апреля на льдине осталось всего шесть человек.
Был незабываемо прекрасный вечер. Полнейший штиль. С вышки отличная видимость на десятки миль. Абсолютная тишина. Изредка чуть-чуть похрустывает лёд. В этом огромном ледяном царстве нас шестеро — исполняющий обязанности начальника экспедиции Бобров, капитан Воронин, начальник аэродрома Саша Погосов, боцман Загорский, Сима Иванов, я и наши лохматые друзья — ушаковские собаки. Как положено, я сижу за приемником в ожидании сообщений из Ванкарема, что самолеты пошли к нам, и вдруг сообщение другого сорта: «Летчики устали, машины требуют осмотра. Поспите последнюю ночь. Самолеты прилетят за вами завтра».
Нельзя сказать, что от этой радиограммы мы пришли в неописуемый восторг. Признаться, мы рассчитывали, что успеем 12 апреля добраться до материка. Но деваться некуда — надо ждать! Никто так не интересовался погодой, как мы в этот вечер. Последние дни держалась на редкость хорошая летная погода с отличной видимостью. В тех местах, где мы бедовали, такая погода — большая редкость. Стоял устойчивый антициклон, и не нужно было быть особенно догадливым, чтобы сообразить: рано или поздно отличная погода кончится и начнется плохая.
Начнется подвижка льда и торошение. Поломает нашу посадочную площадку, а восстанавливать ее уже некому. Одним словом, «ВВ» — возможны варианты, в том числе и весьма неприятные. Воронин каждые пять минут выскакивал и смотрел, не меняется ли погода. Да не он один. Последнюю ночь мы провели без сна.
Что же делать, чтобы быстрее прошло время? Покормили собак. Поговорили немного, но беседа не клеилась. Решили покушать. Продовольствия в лагере было много, но кормились мы в последнее время неважно. Шмидт экономил. Мало ли что произойдет при очередном сжатии? Теперь же, когда все улетели, в нашем распоряжении остался весь склад продовольствия. В такой обстановке мы могли доставить себе удовольствие и предаться обжорству в лучших традициях древних римлян. Одним словом, мы не растерялись!
Возник спор, что есть и в каком количестве. Остановились на мясных консервах. Труднее, оказалось, договориться о другом — один ящик или два? Одни говорят — один ящик мало, другие возражают — два ящика много. Приняли соломоново решение: съесть один ящик, а если не хватит, приняться за второй. В ящике 72 банки, едоков шесть. При такой расстановке сил одного ящика оказалось более чем достаточно.
В лагерном имуществе оказался эмалированный таз. В нем купали детей. Мы решили использовать его в новом амплуа котла, чтобы разогреть консервы.
Мебели у нас не было. Вилок тоже не было. Уселись вокруг этой бывшей детской ванны на корточках и перстами, легкими как сон, но не мытыми два месяца, стали уничтожать этот ужин. Остатки достались собакам.
Итак, в эту ночь нам не спалось. Да и ночь была короткой, начинался полярный день. На востоке стало брезжить, и небо зарозовело. Ванкарем вызвал меня и начал подробный репортаж по вопросу, занимавшему нас более всего:
— Летчики проснулись. Летчики одеваются. Летчики завтракают. Моторы греются. Самолеты пошли к вам!
Тут же телеграмма Боброву: «Отправляем три самолета. Осмотрите лично лагерь, чтобы в нем не осталось ни одного человека. Свободное место догрузите собаками…»
Новое дело! Да как же можно забыть собак? Мы отлично понимали, что представляют собой эти собаки.
Когда для нашего лагеря понадобились собаки, председатель Чрезвычайной тройки Петров обратился к чукчам и сказал:
— Советская власть прислала меня и летчиков спасать челюскинцев. Возможно, им придется выбираться пешком. Я очень прошу вас от имени Советской власти дать две упряжки собак!
Петров гарантировал, что собаки вернутся в полном порядке. Чукчи, получив такое заверение, дали две упряжки. Петров дал вексель от имени Советской власти, нам же надлежало его оправдать. За собак мы боялись больше, чем за себя.