Вот что 24 июня 1502 года писал из Урбино официальный посланец в своем рапорте правительству о Цезаре Борджиа: «Герцог так смел, что самое большое дело кажется ему легким. Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе передышки, не ведает усталости и не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услышать о его отъезде из другого. Он пользуется расположением своих солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии. Кроме того, ему постоянно сопутствует везение. Все это, вместе взятое, делает герцога Валентино победоносным и страшным»[24]. Таков первый предварительный набросок словесного портрета знаменитого «Государя», написанного Макиавелли и принесшего автору громкую известность после его опубликования в 1513 году.
По пути следования из Флоренции в Урбино Макиавелли и Леонардо не могли не видеть реки пролитой крови и горы трупов, которыми была устлана дорога к амбициозной цели Цезаря Борджиа. Захватив Урбино, палач и узурпатор распорядился перевезти в Рим значительную часть ценнейших рукописей, собранных Федерико да Монтефельтро, которые вошли в состав ватиканской библиотеки. Тогда-то там и оказалась упомянутая рифмованная хроника Джованни Санти. К счастью, лапы «дракона», как в народе стали называть папского сынка-выродка, не добрались до мастерской Рафаэля и не учинили в доме погром, которому подверглись многие дома горожан, особенно на противоположном холме Поджо. Увидев в том волю Провидения, дон Бартоломео заказал благодарственный молебен.
– Слава богу, – причитал он вместе с перепуганной плачущей Сантой, – что наш бедный племянник не видел этого ужаса!
На рыночной площади, которую горожане обходили стороной, все еще раскачивались на виселице тела.
Глава VIНа перепутье
В те трагические дни, когда о возвращении на родину нельзя было и помышлять, Рафаэль познакомился с художником Бернардино ди Бетто по прозвищу Пинтуриккьо (1454–1513), что означает рисовальщик-коротышка. Одно время он работал вместе с Перуджино и считался его учеником, несмотря на сравнительно небольшую разницу в возрасте. В отличие от надменного старшего товарища Пинтуриккьо был весельчаком и душой любой компании. Вскоре после знакомства он предложил Рафаэлю прокатиться вместе до Сиены, где его ждала большая работа – кардинал Пикколомини заказал ему расписать фресками книгохранилище при кафедральном соборе. В свое время оно было создано его знаменитым дядей – гуманистом и литератором Энеа Сильвио Пикколомини, автором когда-то нашумевшего эротического романа на латыни De duobus amantibus historia. В течение шести лет под именем Пия II он занимал папский престол и вошел в историю как один из самых просвещенных пастырей Римской церкви.
Рафаэль с радостью принял приглашение товарища, чтобы развеяться и отойти от грустных мыслей, вызванных трагическими событиями в родном Урбино. Да и житье в тихом, гостеприимном городке Читта ди Кастелло наскучило, а новых заказов пока не предвиделось. Как поведал Пинтуриккьо, Микеланджело взялся изваять для Сиенского собора 15 небольших скульптур святых. Но вскоре, утратив интерес, прямо заявил, что «на свет родился скульптором не для того, чтобы плодить карликов». Теперь он бьется над укрощением огромной глыбы мрамора, лежащей на хозяйственном дворе за собором Санта-Мария дель Фьоре. От нее отказались все флорентийские ваятели, а сиенский заказ Микеланджело передал своему другу Баччо да Монтелупо.
В путь отправились поутру. Обогнув огромную чашу мрачного Тразименского озера, въехали в Тоскану с ее холмами, сплошь засаженными виноградниками. Всю дорогу Пинтуриккьо потешал молодого коллегу забавными историями о быте и нравах сиенцев, людей смышленых, оборотистых и острых на язык, которые за словом в карман не полезут. В городе появилось немало изворотливых, предприимчивых людей, сумевших сколотить себе крупный капитал, и их банки успешно соперничают с банками Флоренции. Фортуна была особенно благосклонна к банкиру Агостино Киджи, чьи баснословные богатства поражали даже самое смелое воображение, и сиенцы по праву гордились своим земляком, перед которым заискивали папы и короли.
Но кроме зарабатывания денег повальным увлечением сиенцев оставались скачки, или Palio. Дважды в год на центральной площади Кампо, устланной соломой вперемешку с песком, проводились состязания между семнадцатью городскими кварталами, или контрадами. Каждый квартал имел свое название типа Орел, Пантера, Волчица, Сова, Гусеница и т. д. У всех были свои эмблемы, штандарты и фасон одежды. Для сиенцев Палио было почти культовым событием, которым жили и целый год к нему готовились, чтобы на скачках блеснуть силой и сноровкой, доказав выносливость и преданность штандарту. Особенно заботились о лошадях. Каждая команда располагала собственной конюшней, где питомцев холили, чистили и постоянно выводили в ночное на заливные луга вокруг города. Большим спросом пользовались профессии конюха, шорника, кузнеца, ветеринара. И в наши дни сиенское Палио собирает многочисленных гостей, съезжающихся отовсюду и жаждущих острых ощущений. Из сиенского Палио слово «конюшня» перекочевало в современные автогонки «Формулы-1», по которым сходят с ума цивилизованные страны мира.
Рафаэль и Пинтуриккьо остановились перекусить в живописном городке Пьенца, полностью спроектированном и построенном архитектором Бернардо Росселлино по указанию папы Пия II, уроженца здешних мест. Он и переименовал его в Пиев городок, то есть Пьенца, называвшийся прежде Корсиньяно. Все в нем было соразмерно человеку – дома, улицы и площади, где легко дышалось и ничто не подавляло. Здесь каждый чувствовал себя истинно свободным гражданином, и путникам не хотелось оттуда уезжать. Уже ближе к закату дорога резко поползла вверх.
– Еще немного, и мы у цели, – объявил Пинтуриккьо. – Не зря тосканская поговорка гласит:
Едва взойдешь на холм крутой,
узришь Сиену пред собой.
И действительно, с высоты холма открылась великолепная панорама города, раскинувшегося на трех холмах, окрашенных в пурпур закатом с характерной башней Манджа и соборной колокольней. Над крепостными воротами находилась мраморная доска с выбитой на ней надписью на латыни с полустершимися от времени буквами:
Сиена шире городских ворот открывает свое сердце всяк в нее входящему.
Как же это приветствие разнится с грозным предостережением Данте «Оставь надежду…» над вратами ада!
Сразу по прибытии Пинтуриккьо приступил к делу. Наслышанный о том, что молодой собрат по искусству поднаторел в рисунке, он поручил Рафаэлю подготовить несколько эскизов к фресковым росписям, посвященным прославлению деяний Энеа Сильвио Пикколомини и предпринятых им усилий по сплочению христианского мира в жестоком противостоянии наседающему на Европу исламу. Идея не увлекла Рафаэля, но, чтобы уважить Пинтуриккьо, он сделал пару набросков к первой фреске «Отъезд кардинала Капраники на Собор в Базель». На ней молодой еще безвестный Энеа Сильвио Пикколомини в свите кардинала гарцует на белом коне.
Ради этого пришлось побывать на площади Кампо, по форме напоминающей подкову. Там творилось настоящее безумие – нужные в качестве модели лошади во время скачек по кругу подвергались всадниками жестоким истязаниям под гогот толпы. Перед самым финишем одна из лошадей пала, не выдержав напряжения и жары, а неумеха наездник принялся хлестать ее кнутом по морде, пытаясь поднять на ноги. Все было тщетно, и несчастное животное околело. Часть зрителей завопила от восторга, а другая – убивалась из-за проигрыша. Такое зрелище было не для Рафаэля, он покинул ревущую площадь, оставив Пинтуриккьо одного любоваться диким зрелищем вместе с вошедшей в неистовство публикой. Нет, туда он больше ни ногой!
Как-то за ужином у него с Пинтуриккьо зашел разговор о его товарище Перуджино.
– На первых порах, – вспоминал тот, – с ним еще можно было ладить, но со временем он стал невыносим из-за своего сволочного характера.
Он немного помолчал, стараясь найти подтверждение сказанному.
– Да зачем далеко ходить? Достаточно взглянуть на его автопортрет в той же Меняльной бирже, чтобы убедиться в правоте моих слов. Надеюсь, ты его видел?
– Видел, конечно, – ответил Рафаэль, – а что из того? Напрасно на него дуешься. Признайся, зависть тебя заела, вот ты и не последовал за ним.
– При чем тут зависть? – возразил Пинтуриккьо. – Если бы ты знал, как его попреки и придирки мне осточертели! Уж я не говорю о его мелочности при расчетах за работу, которую вместе делали. Он готов был удавиться из-за каждого сольдо. Слава богу, я вовремя одумался, иначе влип бы с ним в жуткую историю и не сидел бы тут с тобой.
Если верить рассказу Пинтуриккьо, на что, кстати, намекает и Вазари, после успеха в Риме Перуджино оказался во Флоренции. Там он обзавелся бравым помощником по имени Аулисте д’Анджело, который ловко владел не только кистью, но и кастетом. С его помощью удалось выколотить должок за выполненную работу с одного несговорчивого заказчика. Лишившись кошелька под угрозой ножа и кастета, тот обратился в суд Otto, то есть трибунал Восьмерки, с которым шутки были плохи. Судьи узрели в поступке художника не что иное, как разбойное нападение. Говорят, что в ходе дознания мастера и его помощника, отрицавшего свое участие в ограблении, дважды вздергивали на дыбу (по другим версиям – четырежды), чтобы выбить у обоих признание в содеянном. Приговорив к крупному штрафу, Перуджино с позором выдворили из города.
В эту историю верится с трудом, хотя известно о скупости мастера, готового ради денег пускаться во все тяжкие. Зато как щедр и великодушен был Перуджино, когда брался за палитру и кисть, создавая подлинные чудеса, а это было самым главным для влюбленного в искусство Рафаэля. Поэтому разговоры о скопидомстве мастера или сетования на его несносный характер для него ровным счетом ничего не значили.