— Я несу полную ответственность за средства профсоюза, — сказал он, — ни сколько не меньшую, чем за свои собственные. Но я не привык пользоваться текущим счетом, просто не выработал в себе такую привычку. У меня никогда не было сколько-нибудь значительных свободных средств, так что я не испытывал особой необходимости открывать текущий счет. Мне нравится расплачиваться наличными — так я всегда и делал. По-моему, тут нет ничего ненормального или незаконного.
— Разумеется, — согласился Эймс. — Однако давайте продолжим. Вы платили мистеру Босуорту проценты по займам, которые вы, по вашим словам, вернули ему?
— Не только по моим словам. Я действительно вернул мистеру Босуорту взятые взаймы деньги, и мистер Босуорт сам это подтвердил на прошлой неделе, когда давал показания вашей комиссии. Он показал также, что я не платил ему процентов.
— Вы внесли ему что-нибудь в залог?
— Мое слово, мистер Эймс, вполне надежный залог!
Эймс кивнул.
— Конечно, конечно. И больше ничего? Ничего более осязаемого? Ничего такого, что любой банк принял бы в качестве залога?
— Я уже говорил, мистер Эймс, что в своих личных делах вообще не прибегаю к услугам банков. И я сам, и мои кредиторы убеждены, что мое слово — самый надежный залог.
Эймс покачал головой и вздохнул.
— Скажите, в течение последних пяти лет занимал ли мистер Босуорт деньги у семьсот второго лос-анджелесского комитета профсоюза транспортных рабочих?
— По-моему, занимал.
— Примерно около двухсот пятидесяти тысяч долларов, не так ли, мистер Рафферти?
— По-моему, да, — чуть помолчав, ответил Рафферти.
— Деньги были выданы из средств, ассигнованных на культурно-бытовое обслуживание членов профсоюза транспортных рабочих, объединяемых лос-анджелесским комитетом, так?
— Да, так. При условии выплаты шести с половиной процентов годовых.
— Чем мистер Босуорт гарантировал выплату займа? Что он внес в залог?
— Если не ошибаюсь, кое-какие акции и облигации.
— Акции «Трайстейт эксплорейшн компани» и «Мур сити троттинг ассошиэйшн»?
— Весьма вероятно.
— Но разве эти фирмы не обанкротились? Разве их акции не превратились в простые бумажки?
— Когда мистер Босуорт вносил свой залог, фирмы еще не обанкротились, и акции не были простыми бумажками. О положении этих фирм в настоящее время я ничего не знаю.
— Вот именно, мистер Рафферти. Позвольте теперь спросить: не вы ли тот функционер семьсот второго комитета, кто устроил мистеру Босуорту заем и утвердил его представление?
В знак отрицания Рафферти энергично затряс головой.
— Нет. Ни один функционер профсоюзной организации не имеет права самостоятельно решать вопрос о предоставлении займа, а тем более выдавать его. Заем был предоставлен по решению финансовой комиссии.
— Но как председатель лос-анджелесского комитета профсоюза транспортных рабочих членов этой комиссии назначили вы?
— Да.
— Иными словами, мистер Рафферти, члены комиссии являются вашими креатурами?
— Я возражаю против употребления слова «креатура» и против того, что под этим подразумевается, — заявил Рафферти, обращаясь непосредственно к сенатору Феллоузу. — Назначенные мною члены финансовой комиссии в такой же степени мои «креатуры», как мистер Эймс «креатура» человека, назначившего его на должность главного юрисконсульта этой следственной комиссии.
В зале послышался шум, и Феллоуз дважды стукнул молотком.
— Мистер Эймс, я уверен, не хотел сказать ничего оскорбительного, — любезно заметил он. — Но все же, может быть, главный юрисконсульт перефразирует свой вопрос?
Эймс слегка улыбнулся и кивнул.
— Не находились ли члены финансовой комиссии лос-анджелесского комитета профсоюза транспортных рабочих под вашим влиянием?
— Не находились и не находятся. Да и вообще ни один из членов лос-анджелесского комитета, как и любой другой профсоюзной организации, входящей в юго-западный региональный комитет, ни один из членов исполнительною комитета нашего профсоюза не находится под моим влиянием.
Эймс снова улыбнулся, а в зале опять послышался шум. Кто-то в задних рядах засмеялся, и Феллоузу пришлось снова постучать по столу.
— Мистер Босуорт все еще не погасил этот заем? — продолжал Эймс.
— По-моему, нет.
— А бумаги, которые он внес в обеспечение выплаты займа, никакой ценности теперь не представляют. Правильно, мистер Рафферти?
— Я не говорил, что они не представляют никакой ценности, — быстро ответил Рафферти. — Я сказал…
— Позвольте, позвольте, мистер Рафферти! Разве не верно, что заем был краткосрочным и что срок его погашения давно прошел?
— Не знаю. Этот вопрос целиком относится к компетенции финансовой комиссии.
— Но вам известно, что обычно предпринимается для возвращения отданных взаймы средств? Возбуждено ли судебное дело или приняты какие-нибудь другие меры?
— Не знаю.
— Да? Хорошо, давайте продолжим. Если не ошибаюсь, вы говорили, что мистер Босуорт маклер, через которого проходит пенсионное обеспечение членов лос-анджелесского комитета. Так?
— Так.
— И как маклер он получает значительный гонорар?
На лице Рафферти мелькнуло раздражение.
— Мне не известны гонорары мистера Босуорта, ему платят те страховые фирмы, которые он представляет. Я полагаю… Нет, я уверен, что он получает точно такой же гонорар, как и любой другой маклер.
— Вы не ошибаетесь. Кстати, для вашего сведения: гонорар этот довольно значителен. Однако давайте вернемся к вопросу о чеках, приобщенных к материалам в качестве вещественного доказательства. Как вы утверждаете, это деньги, полученные вами взаймы от мистера Босуорта и, по вашим словам, возвращенные ему. Однако у вас нет документов, которые подтверждали бы, что вы их действительно возвратили. Во всяком случае, при проверке бухгалтерских книг мистера Босуорта наши ревизоры не смогли обнаружить никаких…
Морт Коффман быстро поднялся с места.
— Я возражаю! — крикнул он. — Я возражаю, господин председатель, против подобной тактики…
— Слово имеет адвокат свидетеля, — объявил сенатор Феллоуз, поворачиваясь к Коффману.
— Я возражаю против намеков главного юрисконсульта комиссии, — заявил Коффман. — Мы не в суде, разбирающем уголовное или гражданское дело. Ни один судья не допустил бы таких намеков и подобной тактики вообще. Если главный юрисконсульт намерен представить какие-то доказательства, он не может не знать о существовании определенной процедуры, предусматривающей…
— Я могу аннулировать последний вопрос, — любезно предложил Эймс.
— Вся ваша линия допроса… — пытался было продолжать Коффман, но его прервал Феллоуз.
— Вопрос снят, — объявил он. — Продолжайте, мистер Эймс.
Расстроенный Коффман медленно опустился на стул.
— Независимо от того, возвращен заем или нет, — заговорил Эймс, — не кажется ли вам, мистер Рафферти, весьма необычным, что бизнесмен дает взаймы огромную сумму — больше ста тысяч долларов — и не требует ни обеспечения, ни процентов?
— Комиссии известно, что в прошлом я неоднократно занимал у своих друзей крупные денежные суммы. И я никогда не испытывал никаких…
— Это нам совершенно понятно, — не дал ему договорить Эймс. — Мы знаем, вы действительно занимали деньги у близких друзей, многие из которых так или иначе связаны с профсоюзом транспортных рабочих. Однако в данном случае положение несколько иное. Выступая на прошлой неделе перед нашей комиссией, мистер Босуорт под присягой показал, что ваше знакомство носит случайный и чисто деловой характер. Он якобы знает вас лет пять или шесть, причем познакомились вы при посещении частной школы, где учатся ваши дети. Это не так?
— Я не интересовался тем, что сказал или что не сказал мистер Босуорт в своих показаниях. Я лишь заявил, что часто занимал деньги у своих близких друзей.
— И вы считаете мистера Босуорта своим близким другом?
— Да, считаю.
— Только на основании того, что вы познакомились с ним всего несколько лет назад при…
— Если главный юрисконсульт разрешит мне… — заговорил Рафферти, но умолк — сенатор Феллоуз поднялся и дважды с силой стукнул молотком.
— Прошу прощения, я должен прервать заседание, — объявил он. — Мне стало известно, что в сенате сейчас происходит голосование. Объявляю перерыв, чтобы сенаторы, члены комиссии, могли принять в нем участие.
Глава восьмая
Худощавый, но крепко сложенный Хэдн Босуорт поднялся из тяжелого, обитого красной кожей кресла, неуверенно, словно чем-то одурманенный, прошел по комнате, протянул руку к портативному телевизору и выключил звук, оставив лишь изображение. Нерешительно взглянув на экран, он вернулся в кресло у большого дубового письменного стола и только тут заметил, что красная лампочка телефонного аппарата внутренней связи мигает: секретарша давала знать, что кто-то хочет с ним говорить. Он поднял трубку и устало произнес:
— По-моему, я сказал, мисс Драббин…
— Вам сегодня уже третий раз звонит миссис Босуорт, — торопливо проговорила секретарша. — По ее словам, ей нужно сообщить вам что-то важное.
— Свяжитесь с ней и скажите, что я позвоню ей вечером; вернуться домой к обеду я не успею. Скажите, что я просил не беспокоиться.
— Сказать ей, что вы просили не беспокоиться…
Босуорт несколько раз тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. Он понял, что говорит не то, и с трудом взял себя в руки.
— Да, да, не беспокоиться по поводу того, что не мог переговорить с ней. Объясните, что я задержусь и к обеду домой не приеду. Если у вас ко мне больше ничего нет, вы тоже можете…
— Было еще шесть звонков, мистер Босуорт. Вы хотите знать, кто и зачем звонил?
— Нет, нет, мисс Драббин, спасибо. Позвоните только миссис Босуорт, а потом можете быть свободной. Все равно сейчас уже пятый час.
— Я могу задержаться, мистер Босуорт, если вы…
— Нет, нет, не нужно. Пожалуйста, позвоните миссис Босуорт и можете идти домой. Я еще поработаю. Отключите мой телефон — я не хочу, чтобы мне мешали.