— Чего стыдиться? — Эдди резко обернулся, глаза его блеснули. — Дурочка ты, — горько сказал он. — Ей-богу, Энн, порой меня поражает, какая ты…
— Не смей называть меня дурочкой! — крикнула Энн. Она вскочила, подбоченилась, глаза у нее тоже загорелись. — Пусть я глупа, но не настолько же, чтобы не понимать, в чем тут дело. Отец Хэдна Босуорта покончил с собой, потому что потерял все свои деньги да еще стало известно, что он воспитывался в приюте. Ну и что? Наш отец из того же приюта и гордится этим, а не стыдится. Не понимаю, почему?..
Пожав плечами, Эдди снова повернулся к своему чемодану.
— Тебе многое непонятно, сестренка, — сказал он. — Очень многое. Дело вовсе не в приюте, дело в том, как он там очутился. И что случилось давным-давно с его отцом и матерью. Это была его тайна. Он ее тщательно хранил. И что же? Отец лучшего друга его сына, человек, который считался его собственным другом, рассказывает всю эту историю всему миру.
— Папа принял присягу и обязан честно отвечать на вопросы, — упорствовала Энн. — Ты сам прекрасно знаешь…
— Знаю, знаю, — ответил Эдди, — все знаю. Он и сейчас под присягой и, наверное, будет отвечать на все вопросы — тоже честно, не сомневаюсь, — об этой Джил Харт. Как ты думаешь, почему мама отправила тебя наверх? Чтобы ты не слушала его ответы.
Энн покраснела.
— Ты хочешь сказать, что папа и эта женщина…
— Ничего я не хочу сказать, — ответил Эдди. — Ничего и никому я не собираюсь говорить. Я и сам ничего не хочу знать. Мне бы только поскорей собрать свои вещи и выбраться отсюда. Я хочу как можно скорей удрать из этого дома и из этого города. — Он помедлил секунду, потом полез в карман, достал смятую пачку сигарет и кинул сестре. — На, возьми, — сказал он, — и ради бога, уходи отсюда и дай мне закончить мои дела.
Энн, держа сигарету в руке, пристально смотрела на него.
— Значит, ты идешь в армию? — спросила она. — И в колледж не собираешься возвращаться? А как же Кэрол? Разве ты…
— Я ей напишу, — коротко ответил Эдди. — Она, наверное, не очень будет огорчена, — горько добавил он, — после того, что ей довелось услышать про нашу семью за последние дни. Ей и прежде-то было не очень просто объяснить своим, что отец ее жениха — профсоюзный лидер, а что она скажет теперь, когда стало известно, что он якшается с гангстерами и женщинами легкого поведения? Что…
— Папа просто делает то…
— Защищай, защищай его, — сказал Эдди. — Это твой долг. Ты такая же, как он. Всегда поступаешь так, как тебе хочется, а на остальных наплевать. Защищай. А сейчас уходи, беги по своим делам. И, сестренка, — добавил он более мягким тоном, — не говори маме о моем уходе. Я позвоню ей потом. Ей и без того плохо.
В дверях вдруг появилась голова Марты Рафферти.
— Почему мне и без того плохо, Эдди? — спросила она. — О чем это вы здесь толкуете? Такой хороший день, шли бы лучше куда-нибудь. Не понимаю… — Она вдруг замолчала, увидев чемодан на кровати и вещи в нем. — Эдди, что это ты…
Сын покорно повернулся к ней.
— Собираю вещи, — ответил он. — Собираю вещи и ухожу. Я решил пойти в армию. Мне все равно придется когда-нибудь это сделать, так уж лучше я пойду сейчас.
Энн Рафферти стала потихоньку пробираться к дверям, но мать схватила ее за руку.
— Ты останешься здесь, — сказала она; голос ее внезапно обрел твердость. — Эдди, — повернулась она к сыну, — Эдди, ты что, сошел с ума? Что это значит: «пойти в армию»? Ты что, окончательно рехнулся? А как колледж? Ты хочешь сказать, что осенью не вернешься на Восточное побережье, чтобы закончить…
— Я еще успею это сделать. Может, попозже, когда демобилизуюсь…
Марта подошла к кровати и села с краю, беспомощно уронив руки.
— Что с вами случилось? — спросила она, переводя взгляд с одного на другого. — Что на вас всех нашло? Он не вернется в колледж! А что скажет отец? После демобилизации! Ты что, прикидываешься дурачком? Тебе прекрасно известно, что отец ни за что на свете не позволит…
— Отцу сейчас не до меня, — ответил Эдди. — У него и без того хватает забот. Ты извини меня, мама, но будет так, как я сказал. Я уже достаточно взрослый, чтобы самому решать свою судьбу. И я решил, что сейчас мне прежде всего нужно уйти из этого дома и из нашей семьи. У меня есть почти все…
— А чем вам не угодила наша семья, молодой человек? — язвительно спросила Марта. — Чем именно…
— Чем? Посмотри телевизор сегодня и завтра, и ты получишь ответ. А обо мне не беспокойся. Думай лучше об Энн и об этом подонке Эбботе, с которым она шляется. Я сам о себе позабочусь.
— Не трогай Бадда, — кинулась на него Энн. — Сам ты подонок вместе со своей высокомерной девицей из Бостона…
— Дети, дети, — вмешалась Марта, — а ну-ка оба перестаньте. Если бы отец… — Она не договорила.
Сидя на краю постели, она смотрела на своих детей и испытывала чувство беспомощности. Беспомощности и отчаяния.
Глава одиннадцатая
— А теперь, мистер Рафферти, будьте любезны ответить, сколько лет вы знакомы с мисс Харт?
Задав свой вопрос, Джордж Моррис Эймс инстинктивно взглянул туда, где, он знал, сидит Джил Харт. Все присутствующие, за исключением сенатора Феллоуза я самого свидетеля, последовали взглядом за взглядом Эймса.
Джил Харт сидела выпрямившись, ее большие серо-голубые глаза были широко открыты, она смотрела куда-то поверх левого уха главного юрисконсульта, но ничего не видела.
— Около десяти лет, — ответил Рафферти.
— Какого характера отношения у вас были с мисс Харт?
Коффман наклонился к своему клиенту, но Рафферти ответил быстро, не дав адвокату возможности заявить протест.
— У нас были деловые отношения, — объяснил он. — Я бы назвал их отношениями предпринимателя и служащей.
— Кто познакомил вас с мисс Харт?
— Не помню. Это было давно…
— Не Томми Фаричетти?
Рафферти стиснул губы, но ответил быстро:
— Не думаю. Я не уверен даже, знал ли я Фаричетти в то время. Я…
Да, думала она, предприниматель и служащая. Он прав. Он говорит правду. Именно такими были их отношения. Отношения и многое, многое другое.
Странно, думала она. В самом деле, странно. Я, вероятно, единственный человек во всем мире, кто знает и любит его. Любят его, наверное, несколько человек. Может, жена, дети, наверное. Вероятно, Томми Фаричетти. А знают его, конечно, многие. Босуорт знал. Может, и Сэм Фарроу. Знают по-настоящему. Но только я, я одна, сумела и знать его, и любить.
— В то время мисс Харт звали Джейн Кафов, правильно?
— Да.
— Она была актрисой варьете?
— Совершенно верно.
— За какие же достоинства вы приняли мисс Кафов, или мисс Харт, как она себя называет, на работу в комитет профсоюза?
— Мисс Харт стала работать у нас не сразу. Это произошло лишь…
Она сидела с холодным и отчужденным видом, безразличная ко взглядам, безразличная к окружающим, и смотрела лишь вперед, на Эймса, когда он задавал вопросы. Выражение ее лица не менялось. А лицо ее, хотя ей было уже тридцать, с безупречной кожей и без единой морщинки было почти безукоризненно красивым. Бледность ее была заметна, несмотря на тщательный грим, и хотя она, безусловно, чувствовала пристальное внимание окружающих и слышала их шепот, она ни разу не покраснела, ни разу не показала, что вопросы и ответы касаются лично ее.
Ее разум, казалось, раздвоился, мысль работала в двух измерениях. Она сидела и слушала те же самые вопросы, которые только на прошлой неделе задавали ей, когда, стоя на свидетельском месте, застывшими односложными фразами она отказывалась отвечать, ссылаясь на пятую поправку, и назвала только свое имя и адрес. Она слушала вопросы и ответы Рафферти, и они запечатлевались лишь в одной половине ее мозга. А другая была в тысяче миль от этого помещения. В этой половине родились воспоминания о тех десяти годах, в течение которых она была знакома с Джеком Рафферти, а также о том времени, которое прошло до того, как он появился на ее пути.
Те десять лет, которые были связаны с Джеком Рафферти ей помнились превосходно, впрочем все годы ее жизни были в той или иной степени памятными.
Джейн Кафов. Да, так ее когда-то звали. И то, что она стала Джил Харт как раз в то время, когда впервые встретила Рафферти, было просто совпадением. Новое имя не имело никакого отношения к Рафферти, но в какой-то степени знаменовало собой те перемены, которым суждено было произойти. Потому что Джейн Кафов и Джил Харт были совершенно разные люди, и у той девушки, которая стала Джил Харт, кроме внешнего облика, не было ничего общего с той, что была Джейн Кафов.
Джейн Кафов, в сущности, умерла еще десять лет назад, но сейчас, услышав все вопросы, касающиеся Джил Харт, она снова ожила, и та часть ее разума, которая не была отвлечена происходящим, погрузилась в прошлое.
По рассказам она знала, что родилась на Сто второй улице нью-йоркского Ист-энда — так оно, наверное, и было. Но вот вспомнить, когда ей впервые довелось осознать мрачное убожество их квартиры, где не было даже элементарных удобств, она не могла.
Превратившись в Джил Харт, она сознательно старалась вычеркнуть из памяти все воспоминания о своем детстве. Не потому, что ей в те годы было так уж плохо. Только оглядываясь назад, она видела свое детство жалким и безрадостным. А в те времена оно казалось ей вполне обычным и естественным.
Ее отца уже давно не было в живых; он умер, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Она помнила его суровым, вечно всем недовольным человеком, который работал либо слесарем-водопроводчиком, либо уборщиком в тех домах, где они жили. Он никак не мог забыть, что в Европе до переезда в Америку служил в банке, и так и не сумел ни освоиться в Новом Свете, ни выучить чужой язык. Во всех своих бедах он был склонен винить собственную жену, чья жизнь прошла в нищете, тяжком труде и родах. Джейн Кафов не любила отца и мало была привязана к своим четырем братьям, очень похожим на него, но более грубым, безжалостным и гораздо более стойким в борьбе за существование.