Она закрыла за ним дверь и защелкнула еще один замок. Вдруг он протянул руки и обнял ее.
— Детка! — сказал он. — Детка моя!
Спотыкаясь, он повернул ее, как в танце, и вдруг приник к ее полуоткрытым губам.
Услышав звонок, она вскочила с постели совершенно нагая и выбежала в переднюю, накинув лишь тонкий прозрачный пеньюар. Когда он обнял ее, слегка наклонив назад, она почувствовала у себя на спине прикосновение его коротких квадратных пальцев. Он целовал ее, плотно прижавшись к ней всем телом, а она была так потрясена, что совершенно не могла двигаться. Наконец ей удалось оттолкнуть его голову, но вырваться из его объятий она так и не сумела.
— Что с вами случилось? — спросила она больше удивленно, чем рассерженно, пристально взглянув на него. — Отпустите меня, ради бога. Вы сломаете мне позвоночник.
Он отпустил ее, пошатываясь, добрался до дивана и бухнулся на него.
— Поди сюда, — сказал он. — Поди сюда, детка, я сейчас тебе все расскажу. Я пьян, — добавил он, словно в объяснение.
— Я сейчас сварю вам кофе…
— Нет, нет. Сначала поди сюда. Я не так уж пьян.
Как только она подошла к дивану, он схватил ее за руку и усадил рядом.
— Детка, — сказал он, — ты сейчас разговариваешь с новым председателем юго-западного регионального комитета ПСТР. Подумай только, с председателем юго-западного регионального комитета. Меня выбрали вчера вечером, и только я освободился от дел, я прихватил первый же самолет и примчался рассказать об этом тебе.
— Вы, по-моему, успели прихватить еще кое-что, — усмехнулась она.
Но он не обратил внимания на ее слова.
— Неужели ты не понимаешь? — спросил он. — Неужели до тебя не доходит? Я стал председателем регионального комитета. Наконец-то я на верном пути. Наконец-то добрался до того, о чем мечтал, ради чего работал, чему служил, как раб. Теперь я пошел вперед, пошел по-настоящему. Я самый большой человек самого крупного союза на Западе. И это только начало. Только начало. Поди сюда и поцелуй меня.
Но он не стал ждать, а притянул ее к себе, усадив чуть ли не на колени, и снова прильнул к ее губам. Это был грубый, неуклюжий поцелуй, от которого ее губам было больно, но она не пыталась вырваться. Она была слишком удивлена, увидев его пьяным, чтобы что-либо предпринять. Только почувствовав его руку на своей груди, она вырвалась.
— От вас пахнет, Джек, — сказала она. — Несет, как из винной бочки. Конечно, то, что вас выбрали, просто здорово, и я очень рада. Но кости ломать мне не надо.
Она встала. Он смотрел на нее, глаза его чуть косили.
— Идите в ванную, — сказал она, — найдите там что-нибудь и прополощите себе рот. В шкафчике лежит новая зубная щетка в обертке. Почистите зубы и умойтесь холодной водой. А я пойду сварю вам кофе.
— К черту кофе, — ответил он. — Рот я прополоскаю и помоюсь немного — я, наверное, и вправду, перебрал — но кофе не хочу. Я не пьян или, по крайней мере, не слишком пьян. Дайте мне виски с содовой или что-нибудь еще, что у вас тут есть. Не будем же мы пить кофе за мой успех.
Вглядевшись в него попристальнее, она убедилась, что он не лжет. Он вовсе не был так пьян, как ей показалось.
— Может, вы и действительно не пьяны, — согласилась она, — но вы меня поцеловали. Понимаете? Вы меня поцеловали.
— Мне уже давно хотелось это сделать, — ответил он. — Не считаете ли вы, что мне давно пора действовать?
— Значит, чтобы решиться на это вам пришлось ждать, пока вас выберут председателем? — бросила она уже у двери.
Она наполнила два стакана, хотя ей вовсе не хотелось пить, но она понимала, что он обидится, если она не выпьет вместе с ним, и пошла обратно в гостиную. Он еще был в ванной, тогда она прошла в спальню, надела халат и туфли и уселась в гостиной ждать. Он отсутствовал долго, и когда наконец появился, волосы его были приглажены, а сам он подтянут и выглядел совершенно трезвым. Но глаза горели по-прежнему, и он был весь взвинчен.
Он схватил стакан и поднял его.
— За ваш успех, — сказала она.
Он проглотил виски одним глотком.
Целый час после этого он говорил, не переставая, пил и рассказывал о выборах. Борьба разгорелась не на шутку, и у него не было уверенности в успехе до самой последней минуты. Но теперь все в порядке, он рад до смерти. Он пытался в подробностях объяснить ей, что же произошло, как все это было подготовлено, на каких делегатов он сумел оказать давление и влияние, но многое из того, что он говорил, она не слышала. Она говорила «да» или «нет», стараясь уловить его мысль, но в действительности его рассказ мало ее интересовал. Ее радовало только, что он счастлив.
Странная у него была манера рассказывать: он не то что хвастался, но и не скрывал, как рад; то был искренне удивлен, что ему все это удалось, то принимал все свершившееся как должное.
Пока он говорил, он цепко держал ее руку в своих руках, отпуская только, когда просил налить ему еще.
Через час он встал, снял пиджак и галстук. Она предложила, чтобы он разулся — ему будет легче.
— Джек, как случилось, что вы приехали сюда? — спросила она. — Почему не отправились домой? Вы могли бы телеграфировать мне. Я…
Секунду он пристально смотрел на нее.
— Мне показалось вполне естественным приехать именно сюда, — медленно ответил он.
Он снова взял ее за руки и на этот раз притянул к себе, продолжая смотреть ей прямо в глаза.
— Я хотел, чтобы ты первой узнала об этом. Я хотел, чтобы именно ты разделила эту радость со мной.
Она ощутила его силу, ощутила силу его рук и, сама не зная, что делает, потянулась к нему. На этот раз ее губы нашли его губы.
Эту ночь они впервые провели вместе. Много позже она попыталась проанализировать свое решение, подвергая проверке свои чувства и стараясь выяснить, что лежит за ними. Но этот самоанализ ничего ей не объяснил, она ответила на его страсть, на его пылкое необузданное желание, и только много позже ей стало ясно, что он ординарен в любви, небрежен и нетерпелив. Но, быть может, именно эти качества по какому-то неведомому капризу и привлекли ее. Он был почти жесток в своем всесокрушающем желании, груб и вместе с тем неистощим.
Наконец они уснули, а когда одновременно проснулись и увидели себя в объятиях друг друга, еще не остывших после любовного экстаза, давно уже наступило утро.
Он заговорил, и на этот раз говорил как любовник. Он тотчас понял, что эта ночь изменила очень многое и что с этой минуты их отношения приобрели совсем иные качества. Он говорил так, будто они не были знакомы прежде, будто только ночью он впервые ее встретил.
— Ты именно то, что я искал всю жизнь, — сказал он, не размыкая объятий и глядя ей в лицо своими трезвыми задумчивыми глазами.
Она молча улыбнулась.
— Наверное, это и называется любовью, — добавил он.
— Разве ты никогда не был влюблен раньше? — не могла не спросить она.
Он тотчас понял, почему она спрашивает.
— Я уже рассказывал тебе о Марте, — ответил он. — Мы были тогда совсем юными, и большую роль в наших отношениях сыграл случай. Если бы не ее отец…
— Да, ты мне говорил, — перебила она его. — Но это не меняет положения вещей. Ты женат на ней, и у вас дети.
— Да, я женат на ней, — согласился он. — Но ты должна понять: это привычка. Что-то такое, что я обязан делать. У нас дети, общий дом, — правда, я провожу там не очень много времени, — но, честно говоря, мы никогда не испытывали друг к другу большого чувства. Такого у нас не было никогда, никогда.
Она понимала, что он говорит правду, но разделяет ли эту правду и Марта Рафферти?
— Наши отношения превратились в привычку, — повторил он. — Такую же, как сигареты или кофе. Это уже не зависит от меня самого, это рефлекс. И близость наша тоже стала рефлексом. Традицией.
Она чуть отодвинулась от него.
— Ты хочешь сказать, — спросила она, — что берешь жену, как берешь сигарету?
В голосе ее звучала горечь. Но если она ждала, что он будет протестовать, ей пришлось разочароваться.
— Да, — ответил он. — Именно это я и хочу сказать. Если человек не влюблен в свою жену, — а я почти не знаю таких, кто сохранил бы чувство любви после десяти лет брака, — именно так и бывает.
Он вдруг расхохотался, притянул ее к себе и куснул за мочку уха.
— Черт с ним, с моим браком, — сказал он, — и с сигаретами тоже. Мне нужна только ты. И сейчас же.
Она начала было протестовать, пыталась вырваться, но оказалась беспомощной, когда его сильные руки удержали ее, а губы нашли ее губы, не дав ей договорить.
Потом они приняли душ и сели пить апельсиновый сок и кофе с поджаренным хлебом, и снова, полный сил и живой, как наступающий день, он сидел напротив нее за столом. Пока они ели, он опять со всеми подробностями рассказывал ей про выборы, про то, как стал председателем комитета, смеялся над теми хитроумными сделками и маневрами, которые помогли ему добраться до этого поста.
— Теперь все будет по-другому, — заявил он. — Совсем по-другому. Я ведь теперь буду действовать почти в масштабе страны. И денег у меня будет больше. Гораздо больше.
Странно, но, думая о нем, она никогда не думала о его деньгах. Вроде, ему всегда их хватало, хотя транжирой его никак нельзя было назвать; она считала, что он получает вполне приличное жалованье.
— Я говорю это не потому, что мне хочется иметь много денег, — поспешно добавил он. — Лично для меня деньги ничего не значат. Просто с ними удобнее. От этой должности я бы не отказался и при старом жалованье. Господи, да я сам бы заплатил, чтобы ее получить.
Она поняла, что он имеет в виду. Она уже достаточно давно его слушала, достаточно хорошо знала, чтобы понять. Союз — это его жизнь, его работа. Его терзало непреодолимое желание стать самым большим боссом в профсоюзном движении. И вовсе не благо рабочих его заботило. Рабочий давно перестал интересовать Рафферти; он превратился для него в символ. Его интересовал сам союз или, скорее, собственное положение в союзе, и это было для него делом первостепенной важности.