Я понял, что мне еще раз повезло, когда уже вскоре услышал, что мой дорогой Юбэнк храпит подобно фисгармонии. Это музицирование не прекращалось ни на мгновение, в особенности громким оно стало, когда я выскользнул из своей комнаты и закрыл за собой дверь. Убедившись в непрерывности этого аккомпанемента, я перестал к нему прислушиваться. Впрочем, самый главный концерт мне еще только предстояло услышать. Этот малый продолжал храпеть, когда я выходил из банка, и все так же храпел, когда я остановился под его открытым окном.
Зачем я сначала вышел из банка? Чтобы поймать кобылу, оседлать ее и привязать к одному из деревьев неподалеку. Я хотел, чтобы все было готово к побегу еще до того, как я возьмусь за дело. Я потом еще долго удивлялся инстинктивной предусмотрительности этого шага. Я бессознательно совершил то, что впоследствии станет одним из моих главных принципов. Для этого требовалось немало терпения: нужно было взять свое седло так, чтобы не разбудить Юбэнка, а я вдобавок еще и не умел ловить лошадей в загоне. Затем в приступе недоверия к несчастной кобыле я вернулся в конюшню, набрал в шляпу овса и оставил его у тех деревьев, к которым я ее привязал, вместе со шляпой. Также не следовало забывать о псе (наши худшие враги, Банни), с которым я за время ужина успел подружиться. Он вилял хвостом не только тогда, когда я спустился по лестнице, но и когда я вновь появился у черного хода.
Как самозваный новый заведующий, я сумел, не вызвав и малейших подозрений, выведать у бедняги Юбэнка каждую мелочь, связанную с работой банка. Особенно много я узнал в те бесценные последние двадцать минут, когда с каменным лицом расспросил его о том, где он хранил ключи и где бы посоветовал хранить их мне. Само собой, я думал, что он заберет их в свою комнату, но нет, он прятал ключи гораздо более надежно, пользуясь специальной уловкой. Не важно, что это была за уловка, достаточно сказать, что чужой человек ни за что не нашел бы их и за полгода.
Я, разумеется, достал их за несколько секунд, а еще через несколько мгновений уже был в хранилище. Забыл упомянуть, что встала луна, весьма неплохо освещавшая банк, однако я прихватил из своей комнаты небольшую свечу. Оказавшись в хранилище, в которое вела расположенная за стойкой кассы узкая лестница, я, ни минуты не колеблясь, зажег ее. Там было окно, и хотя я больше не мог слышать храп старого Юбэнка, неприятностей с этой стороны можно было не опасаться. Я подумывал о том, чтобы запереться на время работы, но, хвала небесам, у железной двери не было замочной скважины с внутренней стороны.
Что ж, в сейфе были целые груды золота, однако я взял только то, в чем нуждался, и лишь столько, сколько мог легко унести. Это было не больше пары сотен. К ассигнациям я не прикасался, а моя естественная осторожность подсказала мне рассовать соверены по карманам, уложив их так, чтобы я не звенел, как старуха у Банбери-Кросс. Если ты считаешь, что я сегодня слишком осторожен, то тогда моя осторожность доходила до сумасшествия. И в тот самый момент, когда я собирался уходить (хотя на самом деле я мог уйти еще за десять минут до этого), кто-то начал с силой колотить во внешнюю дверь.
Колотили во внешнюю дверь кассы, Банни! Мою свечу, должно быть, заметили! Там я и стоял со стекавшим по пальцам свечным салом, оказавшись в ловушке в этом кирпичном склепе, каким мне теперь казалось хранилище!
Оставался только один выход. Я должен был положиться на здоровый сон Юбэнка, открыть дверь, сбить незваного гостя с ног или застрелить его из револьвера, который мне хватило рассудительности купить перед отъездом из Мельбурна, и рвануть к деревьям, к одному из которых я привязал кобылу доктора. Решение я принял мгновенно и уже успел подняться по лестнице хранилища под непрекращающийся аккомпанемент ударов в дверь, когда в коридоре послышался новый звук, заставивший меня вернуться обратно, – топот босых ног.
Узкая лестница была каменной, так что я промчался по ней практически бесшумно. Ключи я оставил в сейфе, и мне оставалось лишь просто толкнуть железную дверь. Не успел я это сделать, как услышал звук поворачивающейся дверной ручки, возблагодарив своих богов за то, что закрыл все остальные двери. Видишь, старик? Предосторожность никогда не повредит!
– Кто там стучит? – послышался сверху голос Юбэнка.
Я не сумел разобрать ответ, но он мне показался бессмысленными мольбами какого-то доходяги. Единственное, что я сумел разобрать, – это звук взвода курка револьвера, за которым последовал звук открывавшихся задвижек. Затем послышались нетвердые шаги, прерывистое дыхание и полный ужаса голос Юбэнка:
– Боже! О господи! Что с вами случилось? У вас хлещет кровь!
– Уже нет, – прозвучал ответ, за которым последовал вздох облегчения.
– Но ведь вы весь в крови! Что произошло?
– Бушрейнджеры.
– На дороге?
– На полпути от Уиттлси… привязали к дереву… стреляли ради забавы… оставили… истекать кровью…
Слабый голос отказался повиноваться своему хозяину. Послышался звук удаляющихся шагов босых ног. Если бедолага потерял сознание, то мне нужно было спешить. Однако я не мог быть в этом уверен и потому притаился в темноте у приоткрытой железной двери. И дело было не только в том, что я боялся выйти, – я был словно зачарован. Впрочем, меня это спасло, поскольку Юбэнк вернулся меньше чем через минуту.
– Выпейте это, – послышались его слова, и, когда раненый заговорил вновь, его голос стал сильнее:
– Я начинаю чувствовать себя снова живым…
– Не разговаривайте!
– Мне от этого становится лучше. Вы и представить себе не можете, каково мне было идти все эти мили в одиночестве, там, по одной в час! Не думал, что дойду. Я должен рассказать вам – на случай, если не выкарабкаюсь!
– Что ж, сделайте еще глоток.
– Спасибо… Я сказал “бушрейнджеры”. Разумеется, в наши дни их уже не осталось.
– Тогда кто же они были?
– Грабители банков. Тот, что стрелял по мне, был той самой скотиной, которая сбежала, получив от меня пулю при попытке ограбить банк в Кобурге».
– Я знал!
– Конечно знал, Банни. Как и я тогда, сидя в хранилище.
«Но старый Юбэнк этого не знал, и я думал, что снова он не заговорит.
– Вы бредите, – сказал Юбэнк наконец. – Кем вы себя, черт возьми, считаете?
– Я – новый заведующий.
– Новый заведующий спит в своей постели наверху.
– Когда он прибыл?
– Этим вечером.
– Назвался Раффлсом?
– Да.
– Вот ведь проклятье, – прошептал настоящий У. Ф. Раффлс. – Я думал, это было простой местью, но теперь я все понимаю. Мой дорогой сэр, человек наверху – самозванец. Если он все еще наверху! Он должен быть одним из бандитов. Он ограбит банк – если уже не ограбил!
– Если уже не ограбил, – пробормотал Юбэнк вслед за ним. – И если он все еще наверху! Клянусь богом, если он все еще там, ему несдобровать!
Его тон был довольно спокойным, однако мне едва ли доводилось слышать в жизни слова, которые звучали бы столь угрожающе. Говорю тебе, Банни, я был рад, что прихватил с собой револьвер. Дело шло к перестрелке.
– Для начала лучше осмотреться здесь, – сказал новый заведующий.
– И дать ему выскочить в окно? Нет, здесь его нет.
– Найти его здесь будет просто.
Банни, если ты спросишь меня, что было самым ужасающим моментом в моей преступной карьере, я отвечу, что им был именно этот момент. Я стоял там, в конце узкой каменной лестницы, в хранилище, дверь которого была открыта на добрый фут, и не знал, скрипнет ли она, если я попытаюсь ее закрыть. Свет приближался – а я этого не знал! Оставалось только рискнуть. И она не заскрипела, она была слишком прочной и хорошо подогнанной, и я не смог бы хлопнуть ею, даже если бы захотел: дверь была слишком тяжелой. И закрывалась она так плотно, что в лицо мне ударил поток воздуха. В хранилище больше не проникало ни лучика, не считая полоски света внизу. И она стала ярче. Ты и представить себе не можешь, как горячо я благодарил эту дверь!
– Нет, ВНИЗУ его нет, – услышал я голос, звучавший так, словно кто-то говорил сквозь вату. Полоса света померкла, и через несколько секунд я решился открыть дверь вновь, услышав, как они крадутся в мою комнату.
Нельзя было терять ни мгновения, однако я с гордостью скажу, что поднялся по той лестнице, опираясь на кончики пальцев рук и ног, и выскользнул из банка (они оставили дверь открытой), соблюдая все меры предосторожности так, словно я никуда не торопился. Я даже не забыл надеть шляпу, из которой кобыла доктора ела овес, поскольку оставлять ее было слишком рискованно. И я даже не пустил кобылу вскачь – я ехал спокойной трусцой по пыльной обочине (хотя, признаюсь, мое сердце готово было выскочить из груди) и благодарил звезды за то, что банк располагался на самой окраине поселка, в котором я так толком и не побывал. Последним, что я слышал, были голоса двух заведующих, будивших Кейна и кучера. А теперь, Банни…»
Он встал и потянулся с улыбкой, которая перешла в зевок. Тьма за окнами начинала переливаться всеми оттенками индиго, окна дома напротив казались застывшими и мертвенно-бледными в первых лучах рассвета, газовые светильники уже давно погасли.
– И это все? – вскричал я.
– Увы, – сказал Раффлс извиняющимся тоном. – Такая история, несомненно, должна была закончиться захватывающей погоней, но по какой-то причине погони не было. Полагаю, они решили, что я ушел с пустыми руками. К тому же они считали, что я был членом банды, действовавшей всего в нескольких милях оттуда, да и в довершение всего один из них уже порядком пострадал от бандитов. Впрочем, с уверенностью я ничего утверждать не могу и должен признаться, что у меня и без этого хватало поводов для веселья. Мой бог, каких же трудов мне стоило заставить эту несчастную животину двигаться, когда мы оказались среди деревьев! До Мельбурна было всего миль пятьдесят, однако мы ехали черепашьим шагом. Вдобавок краденый овес привел старушку в такое возбуждение, что она так и рвалась отправиться на юг. Во имя Юпитера, это те