– Порядок? – спросил я его.
– Порядок, – ответил он.
И мы немедленно спустились вниз. Встав плечом к плечу, мы зашагали в сторону Олбани.
Но по дороге мы были довольно молчаливы. Со своей стороны, я размышлял, что Раффлс станет делать со студией в Челси, до которой за ним, как бы там ни было, проследили. Мне это казалось делом первоочередной важности, однако когда я заговорил об этом, он ответил, что у него есть достаточно времени, чтобы подумать, как поступить. Во второй раз он заговорил на Бонд-стрит, кивнув юноше, с которым мы недавно познакомились и который уже начинал зарабатывать себе дурную славу.
– Бедный Джек Раттер! – произнес Раффлс, вздохнув. – Нет ничего печальнее, чем видеть парня, стыдящегося собственных преступлений. Бедолага скоро сойдет с ума от своего пьянства и долгов! Ты видел его глаза? Кстати, странно, что нам довелось встретить его этим вечером, ведь именно старый Бэрд, по его собственным словам, обобрал его до нитки. Боже, как бы я хотел обобрать самого старого Бэрда!
Внезапно его речь стала тише, что было особенно заметно в свете другой долгой паузы, продолжавшейся на протяжении всего первоклассного ужина в клубе и еще некоторое время после того, как мы уселись в тихом уголке курительной комнаты с кофе и сигарами. Лишь тогда я наконец заметил, что Раффлс смотрит на меня со своей ленивой улыбкой, означавшей, что его приступ молчаливости подошел к концу.
– Рискну предположить, что тебе хочется узнать, о чем я думал все это время, – сказал он. – Я думал о том, какая это все-таки мерзость – не доводить дело до конца.
– Ну, – сказал я, улыбаясь в ответ, – тебе не хочется держать это в себе, не правда ли?
– Я не уверен, – сказал Раффлс, задумчиво дымя сигарой. – На самом деле я больше думал не о себе, а об этом бедолаге Джеке Раттере. Вот тебе пример парня, не доводящего дела до конца. Он стыдится собственных преступлений – и взгляни на разницу между ним и нами! Он в когтях у злобного ростовщика, мы – платежеспособные граждане. Он спивается, а мы настолько же трезвы, насколько платежеспособны. Он начинает терять друзей, наша главная проблема – удержать друзей, слишком настырно напрашивающихся в гости. Enfin[31], он выпрашивает деньги или берет их в долг, мы же их крадем – и тут же забываем об этом. Несомненно, наш путь честнее. И тем не менее, Банни, мне начинает казаться, что мы сами не доводим дела до конца.
– Почему? Что еще мы могли сделать? – воскликнул я с легкой насмешкой, оглядываясь, однако, чтобы нас никто не подслушал.
– Что еще? – спросил Раффлс. – Ну, например, убить.
– Мерзость!
– Зависит от того, с какой стороны смотреть, мой дорогой Банни. Однако я не имел в виду мерзкие убийства. Я уже говорил тебе, что величайший человек из живущих – это тот, кто совершил убийство и не был пойман. Он мог бы собой гордиться, если бы души подобных людей были на такое способны. Только подумай! Подумай о том, как ты приходишь сюда и разговариваешь с людьми, – весьма вероятно, о самом убийстве. Зная, что это ты его совершил, и размышляя о том, КАК бы они выглядели, если бы знали об этом! О, это было бы великолепно, просто великолепно! Да и к тому же при поимке твой конец был бы милосердным и драматичным. Ты просидишь в тюрьме всего несколько недель, а затем отправишься на тот свет вместе со сливками криминального мира, тебе не придется гнить за решеткой семь или четырнадцать лет.
– Старый добрый Раффлс! – фыркнул я. – Я уже почти готов простить тебе то, что ты был в плохой форме на протяжении всего ужина.
– Да я в жизни не говорил с большей искренностью.
– Да ладно!
– Я серьезно.
– Тебе прекрасно известно, что ты бы не смог совершить убийство. Что угодно – но не это.
– Мне прекрасно известно, что я собираюсь совершить его сегодня ночью!
Он сидел откинувшись в кресле и смотрел на меня своими зоркими глазами из-под полуприкрытых век. Затем он наклонился вперед, и эти глаза метнулись к моим, словно клинок, выхваченный из ножен. Наконец я все понял, выражение этого взгляда было однозначным. Зная Раффлса, я мог безошибочно прочесть убийство в его сжатых кулаках, прочесть убийство в его стиснутых губах и прочесть тысячу убийств в этом твердом взгляде голубых глаз.
– Бэрд? – ужаснулся я, облизывая пересохшие губы.
– Разумеется.
– Но ты ведь сказал, что комната в Челси не важна.
– Я солгал.
– Но ты ведь в любом случае от него ускользнул!
– И это тоже была ложь. Мне не удалось это сделать. Я думал, что у меня все получилось, когда пришел к тебе этим вечером. Но помнишь, когда я выглянул из твоего окна, чтобы удостовериться еще раз? Он стоял на улице через дорогу.
– И ты еще об этом молчал!
– Я не хотел испортить тебе ужин, Банни, и не хотел позволить тебе испортить его мне. Однако он был там и, разумеется, проследил за нами до Олбани. Его любимая игра, столь подходящая его старому черному сердцу, – либо шантажом получить деньги от меня, либо – в качестве взятки – от полиции, так или иначе, но он не остался бы внакладе. Однако со мной этот номер не пройдет, он не переживет эту ночь, а в мире станет одним вымогателем меньше. Официант! Два шотландских виски с содовой. Я уйду в одиннадцать, Банни, больше мне ничего не остается.
– То есть ты знаешь, где он живет?
– Да, на Уиллесденской дороге. Причем живет он один, ко всему прочему он еще и скряга. Я все о нем выведал давным-давно.
Я вновь оглядел помещение. Это был клуб молодых джентльменов, и повсюду были молодые джентльмены, смеявшиеся, болтавшие, курившие и пившие. Сквозь дым сигар я заметил, как один из них кивнул мне. Я машинально кивнул ему в ответ и, тяжело вздохнув, повернулся к Раффлсу.
– И, разумеется, ты дашь ему шанс! – воззвал я. – Сам вид твоего пистолета заставит его одуматься.
– Он не сдержит свое слово.
– Но ты мог бы хотя бы попытаться.
– Возможно, я так и сделаю. Вот твой бокал, Банни. Пожелай мне удачи.
– Я тоже пойду.
– Ты мне не нужен.
– Я должен!
Холодные голубые глаза недобро блеснули.
– Чтобы помешать мне? – спросил Раффлс.
– Нет.
– Даешь слово?
– Даю.
– Банни, если ты его нарушишь…
– Можешь и меня пристрелить!
– Так бы мне, наверное, и следовало сделать, – торжественно произнес Раффлс. – Что ж, ты идешь на свой страх и риск, мой дорогой друг, но если ты все же решил это сделать, не мешкай: я должен еще заскочить к себе.
Через пять минут я ждал его у расположенного со стороны Пикадилли входа в Олбани. У меня были причины для того, чтобы оставаться снаружи. Я чувствовал, надеясь и страшась одновременно, что Ангус Бэрд все еще мог идти по нашим следам и что в случае, если я вдруг встречу этого ростовщика первым, развязка могла наступить быстрее и без хладнокровного убийства. Я бы не стал предупреждать его о нависшей над ним угрозе, однако предотвратил бы трагедию любой ценой. Даже когда эта встреча так и не произошла и мы с Раффлсом двинулись к Уиллесденской узловой, полагаю, что помешать убийству все еще было моим твердым намерением. Я бы не нарушил данное мною слово ни при каких обстоятельствах, и все же было утешением осознавать, что я мог бы это сделать, если бы захотел, даже понимая, чем мне это грозит. Увы! Боюсь, что мои благие намерения начали вытесняться всепоглощающим любопытством и затмеваться восторгом, шедшим рука об руку со страхом.
Я вспоминаю тот час, который потребовался нам, чтобы добраться до дома ростовщика, с почти болезненной четкостью. Мы пересекли Сент-Джеймсский парк (я до сих пор вижу яркие огни на мосту и их размытое отражение) и несколько минут ждали последний поезд в Уиллесден. Помню, что поезд отправился в 11:21 и Раффлс был весьма разочарован тем, что он не доходил до Кензел-Райс[32]. Нам пришлось выйти на Уиллесденской узловой и двигаться пешком в сторону довольно слабо застроенного района, в котором я никогда раньше не бывал. Однако я помню, что мы шагали по темной, окруженной деревьями тропинке, когда часы пробили полночь.
– Разумеется, – сказал я, – мы найдем его спящим в своей кровати.
– Надеюсь, – произнес Раффлс мрачно.
– Значит, ты собираешься взломать его дверь.
– А у тебя есть еще какие-то идеи?
Идей у меня не было никаких, чудовищнейшее из всех возможных преступлений полностью заполонило мои мысли. В сравнении с ним взлом был пустяком, однако все же преступным пустяком. Возражения были очевидны: ростовщик был au fait[33] со взломщиками и их методами, к тому же у него однозначно имелось огнестрельное оружие и он мог пустить его в ход первым.
– Я многое бы за это отдал, – сказал Раффлс. – Это была бы схватка один на один – и пусть дьявол нас рассудит. Полагаю, ты не считаешь, что я предпочитаю грязную игру честной? Но смерти, так или иначе, должен быть предан он, в противном случае мы с тобой сядем надолго.
– Лучше так, чем это!
– Тогда стой, где стоишь, мой дорогой друг. Я тебе говорил, что ты мне не нужен. А вот и дом. Что ж, спокойной ночи.
Я вообще не мог разглядеть дом – лишь угол стены, одиноко возвышавшейся в ночи. Звезды блестели в усеивавших ее зубцах из битого стекла. В стене были большие зеленые ворота, ощетинившиеся шипами и выглядевшие в лучах освещавшего свежевымощенную дорожку далекого фонаря так, словно могли выдержать удары стенобитного орудия. Казалось, что вдоль дороги располагались сплошные стройки и лишь этот дом был полностью завершен. Впрочем, ночь была слишком темна, чтобы судить об этом с определенностью.
Раффлс, однако, раньше видел это место в дневном свете и пришел готовым ко всем препятствиям. Он уже насаживал пробки из-под шампанского на шипы; еще одно мгновение – и он набросил на них свое пальто. Я отступил, чтобы не мешать ему подтягиваться, и увидел небольшую черепичную пирамидку над воротами. Как только он перелез на другую сторону, я ринулся вперед и в свою очередь тоже перевалился через обезвреженные пробками шипы и покрывавшее их пальто, которое затем стянул за собой.