– В таком случае, – сказал он, – вы имеете честь быть знакомым с одним из самых отпетых юных мерзавцев, а также fons et origo[37] всех бед. Раз вы знаете сына, то, возможно, знаете и отца или, во всяком случае, наслышаны о его репутации. Если так, то мне не нужно говорить, что он очень необычный человек. Он живет на груде сокровищ, взглянуть на которые не смеет никто, кроме него самого. Говорят, у него лучшая коллекция картин на юге Англии, хотя, разумеется, оценить их некому. Картины, скрипки, мебель – все это его хобби, и он, вне всяких сомнений, чрезвычайно эксцентричен. И никто не сможет отрицать, что он весьма эксцентрично обращается с сыном. Годами сэр Бернард оплачивал его долги, однако на днях он без малейшего предупреждения отказался это делать, да не просто отказался, а полностью прекратил выдавать сыну содержание. Что ж, я рассказал вам, что случилось. Однако прежде всего вы должны знать – если, конечно, помните, – что пару лет назад я помог юному Дебенхему выпутаться из небольшой неприятности, в которую он влип. Я вытащил его из этой неприятности, за что сэр Бернард немедленно выплатил мне кругленькую сумму. Больше я не слышал и не видел ни одного из них вплоть до прошлой недели.
Юрист подвинул свой стул поближе к нашим и наклонился вперед, уперев руку в колено.
– В прошлый вторник мне пришла телеграмма от сэра Бернарда: мне следовало явиться к нему немедленно. Когда я добрался до него, он уже ждал меня на подъездной дороге. Не говоря ни слова, он повел меня в свою картинную галерею, которая была заперта и погружена в полную темноту. Там он поднял штору и указал на пустую раму от картины. Прошло довольно много времени, прежде чем я сумел выудить из него хотя бы слово. Наконец он сказал мне, что в раме была одна из редчайших и самых ценных картин в Англии – да и во всем мире – оригинал Веласкеса. Я это проверил, – сказал юрист, – и похоже, что его слова – чистая правда. Речь идет о портрете инфанты Марии Терезы, который считается одной из самых ценных работ художника и который превосходит лишь портрет одного из Римских Пап. Так мне сказали в Национальной галерее, где историю этой картины знают наизусть. Они говорят, что картина практически бесценна. А юный Дебенхем продал ее за пять тысяч фунтов!
– Вот болван, – заметил Раффлс.
Я поинтересовался, кто ее купил.
– Квинслендский законодатель по фамилии Крэггс – достопочтенный Джон Монтегю Крэггс, Ч. З. С.[38], так звучит его полный титул. Не то чтобы мы знали о нем что-нибудь в прошлый вторник, мы даже не были уверены, что юный Дебенхем похитил картину. Однако вечером в понедельник он приходил за деньгами, получил отказ, и было вполне очевидно, что он помог себе подобным образом. Он угрожал отомстить, и такова была его месть. И правда, когда я выследил его в городе во вторник вечером, он во всем признался самым наглым образом, какой только можно было вообразить. Однако он не собирался называть мне покупателя, так что на то, чтобы выяснить все остальное, у меня ушла неделя. Но я все же это выяснил, и с тех пор нет мне покоя! Я ношусь туда-сюда между Эшером и «Метрополем», в котором остановился квинслендец, иногда дважды на дню. Угрозы, предложения, мольбы, увещевания – и все без толку!
– Но, – сказал Раффлс, – все ведь и так ясно. Продажа была незаконной, вы можете вернуть ему деньги и заставить отдать картину.
– Безусловно, но это потребует принятия мер юридического характера и спровоцирует публичный скандал, на что мой клиент категорически не согласен. Он готов потерять даже эту картину, лишь бы история не попала в газеты. Он отказался от сына, но он не опозорит его. Однако эту картину он должен заполучить любыми средствами, и в этом-то и заключается проблема! Я должен вернуть ее чистыми или грязными методами. В этом вопросе он дал мне карт-бланш, и я вполне уверен, что при необходимости он выпишет незаполненный чек[39]. Он уже предлагал такой чек квинслендцу, но Крэггс просто разорвал его пополам. Оба они – старики крайне упрямые, а между ними оказался и я, отчего уже потихоньку начинаю сходить с ума.
– И вы поместили объявление в газете? – спросил Раффлс все тем же сухим тоном.
– Как последнее средство. Я поместил его.
– Значит, вы хотите ВЫКРАСТЬ эту картину?
Это прозвучало великолепно, юрист залился краской.
– Я знал, что вы мне не подойдете! – прорычал он. – Я и не рассчитывал на людей вашего пошиба! Но это не кража! – воскликнул он с горячностью. – Это возвращение украденной собственности. Кроме того, сэр Бернард заплатит ему его пять тысяч в тот же момент, как только получит картину. И знаете что? Старый Крэггс не желает огласки в той же степени, в которой ее не желает сам сэр Бернард. Нет, нет, это предприятие – авантюра, если хотите, но не кража.
– Вы сами заговорили о законе, – прошелестел Раффлс.
– И о риске, – добавил я.
– Мы его покроем, – сказал он еще раз.
– Но в недостаточном объеме, – заметил Раффлс, качая головой. – Мой дорогой сэр, задумайтесь о том, что это означает для нас. Вы говорили о клубах. Нас не просто могут вышвырнуть из них – мы можем попасть в тюрьму как обыкновенные воры! Мы и правда в сложном финансовом положении, однако это не сумма, за которую стоит идти на такой риск. Удвойте ставки, и я – однозначно ваш человек.
Эдденбрук колебался.
– Вы действительно думаете, что у вас это получится?
– Мы могли бы попробовать.
– Но у вас нет…
– Опыта? Вот уж вряд ли!
– И вы в самом деле пошли бы на такой риск за четыре тысячи фунтов?
Раффлс взглянул на меня. Я кивнул.
– Пошли бы, – сказал он, – и к черту шансы!
– Это больше, чем я могу попросить моего клиента заплатить, – сказал Эдденбрук, его голос стал тверже.
– Тогда это больший риск, чем тот, готовности пойти на который вы можете ожидать от нас.
– Вы говорите серьезно?
– Бог тому свидетель!
– Тогда три тысячи, если вы преуспеете!
– Наша цифра – четыре, мистер Эдденбрук.
– В таком случае при провале вы не получите ничего.
– Удвоение или ничего?! – вскричал Раффлс. – Вот это по мне. По рукам!
Эдденбрук раскрыл рот, привстал, но затем вновь откинулся на своем стуле, окинув Раффлса долгим проницательным взглядом. В мою сторону он даже не смотрел.
– Я знаю ваш стиль игры в крикет, – произнес он задумчиво. – Я иду в «Лордс» каждый раз, когда хочу по-настоящему отдохнуть, и смотрю, как вы играете, вновь и вновь. Да уж, вы берете калитки при бросках на выбивание лучше, чем кто бы то ни был в Англии. Никогда не забуду последних «Джентльменов» и «Игроков». Я был там. Вы готовы на любой трюк – на любой… Я начинаю думать, что, если кто-то и смог бы выбить этого старого австралийца… Проклятье, я считаю, что это именно вы!
Сделка была заключена в кафе «Ройял», куда не желавший слушать никаких возражений Беннетт Эдденбрук пригласил нас на весьма необычный обед. Я помню, как он все время пил шампанское с нарочитой раскованностью человека, находящегося в большом нервном напряжении, а я, вне всяких сомнений, от него не отставал. Однако и без того сдержанный в таких вещах Раффлс был еще более сдержан, чем обычно, представляя собой весьма никудышную компанию. Я до сих пор вижу его, уставившегося в тарелку и без остановки о чем-то размышлявшего. Я помню адвоката, опасливо посматривавшего то на него, то на меня, помню, как я пытался изо всех сил успокоить его ободряющими взглядами. Наконец Раффлс извинился за свою задумчивость, попросил принести ему алфавитное расписание поездов и объявил, что собирается сесть на поезд, отправляющийся в 15:02 до Эшера.
– Вы должны простить меня, мистер Эдденбрук, – сказал он, – однако у меня появилась идея, которую я в данный момент очень хотел бы оставить при себе. Она может закончиться провалом, так что пока я не хотел бы говорить о ней ни с одним из вас. Но с сэром Бернардом поговорить я должен, так что не напи́шете ли вы ему несколько слов на своей визитной карточке? Разумеется, если вы этого хотите, вам следует поехать к нему со мной и услышать мои слова, хотя, правда, я не вижу в этом особого смысла.
Как обычно, Раффлс добился своего, однако после его ухода Беннетт Эдденбрук даже не стал скрывать своего недовольства, и я в значительной мере разделял это чувство. Я лишь мог сказать ему, что упрямство и скрытность – это часть натуры Раффлса, что, однако, никто из тех, кого я знал, не обладает и половиной его смелости и решительности и что лично я всецело доверился бы ему и не мешал следовать своим путем. Большего сказать я не решился даже для того, чтобы развеять мрачные предчувствия, которыми, несомненно, был охвачен юрист, когда мы с ним прощались.
В тот день я больше не видел Раффлса, но, когда я собирался садиться ужинать, мне пришла телеграмма: «Будь у себя в квартире завтра с полудня и не планируй ничего на оставшуюся часть дня. Раффлс».
Телеграмма была отправлена из Ватерлоо в 6:42.
Это означало, что Раффлс вернулся в город. Раньше я бы старался разыскать его изо всех сил, но теперь я знал его лучше. Такая телеграмма означала, что он не нуждается в моем обществе ни этой ночью, ни в первой половине следующего дня, – в тот момент, когда я ему понадоблюсь, он сам быстро меня разыщет.
Он и правда пришел к часу следующего дня. Я видел из окна своей квартиры на Маунт-стрит, как он яростно выскочил из кэба, не сказав извозчику ни слова. Через минуту я встретил его у дверей лифта и он буквально втолкнул меня обратно в квартиру.
– Пять минут, Банни! – вскричал он. – Ни мгновением больше.
Сорвав с себя пальто, он рухнул на ближайший стул.
– Я действительно очень спешу, – сказал он, отдуваясь. – Мчусь наперегонки со временем! Ни слова, пока я не расскажу тебе обо всем, что я сделал. Я выработал план действий вчера за обедом. Прежде всего нужно подобраться к этому Крэггсу. Вломиться в место вроде «Метрополя» не получится, придется действовать снаружи. Проблема номер один: как добраться до этого парня. Тут подойдет лишь один предлог – связанный с нашей драгоценной картиной. Я должен понять, где он ее хранит, а также все, что с этим связано. Что ж, я не могу ни прийти к нему и попросить мне ее показать просто из любопытства, ни явиться в качестве еще о