– Я как раз туда шел, – отозвался я, пытаясь унять дрожь. Моя попытка не удалась; я сразу это понял по его ставшей еще шире улыбке и снисходительному покачиванию головой.
– Пойдем лучше ко мне, – предложил он. – Я расскажу тебе кое-что любопытное.
Я попытался отказаться, поскольку из его тона было вполне понятно, о любопытной вещи какого рода идет речь, – одной из тех, которых я успешно избегал уже несколько месяцев. Впрочем, я уже упоминал ранее и могу лишь повторить, что как по мне, то в мире не было никого и ничего неотразимее Раффлса, твердо вознамерившегося чего-то добиться. Очевидной причиной самого длительного на тот момент периода честной жизни за все время нашего близкого знакомства было то, что после оказания небольшой услуги сэру Бернарду Дебенхему мы не нуждались в преступных доходах и в течение многих дней у изобретательного ума Раффлса не было повода начинать строить подобные планы. И будьте уверены, что я отказался бы, если бы мог. Сама история, которую я собираюсь вам поведать, сделала бы такую похвальбу неправдоподобной. Как бы там ни было, я, как и сказал, попытался.
Но его рука проскользнула под мою, и Раффлс засмеялся с беспечностью мастера. Я спорил, но мы уже поднимались по лестнице в его квартиру в Олбани.
Огонь в камине начинал затухать. Раффлс включил газовый светильник, пошевелил угли кочергой и добавил дров. А я все так и стоял с угрюмым видом в своем пальто, пока он не стащил его с меня.
– Ну что ты за человек! – сказал весело Раффлс. – Можно подумать, что в эту чудесную ночь я предложил тебе еще кого-нибудь ограбить! Что ж, Банни, это не так, а потому садись в кресло, закури и слушай меня внимательно.
Я прикурил от протянутой им зажженной спички, и он принес мне виски с содовой. Затем Раффлс вышел в коридор, и, когда я уже начинал чувствовать себя счастливым, оттуда послышался звук закрывающейся задвижки. Мне стоило усилий остаться сидеть в своем кресле, и через мгновение Раффлс, удобно усевшись в кресле напротив и сложив руки на груди, уже радовался крушению моих надежд.
– Ты помнишь Милчестер, старина?
Его тон был столь же мягок, сколь мой был мрачен, когда я ответил ему, что помню.
– Там у нас произошел небольшой незапланированный матч. «Джентльмены» против «Игроков», помнишь?
– Такое не забудешь.
– В свете того, что тебе, так сказать, не удалось сыграть подачу, я подумал, что ты мог бы это сделать. Что ж, «Джентльмены» провели игру довольно свободно, а вот «Игроков» переловили.
– Бедолаги!
– Не будь так в этом уверен. Помнишь того парня, которого мы видели в трактире? Краснолицего разодетого типа, о котором я тебе сказал, что он – самый ловкий вор в городе?
– Я его помню. Оказалось, его фамилия – Кроушей.
– Что ж, его однозначно осудили под этой фамилией, так что пускай будет Кроушей. И ЕГО уж точно не нужно жалеть, старина: он сбежал из Дартмура[44] вчера во второй половине дня.
– Отлично сработано!
Раффлс улыбнулся, однако при этом высоко поднял брови и пожал плечами.
– Ты совершенно прав, сработано было действительно отлично. Странно, что ты не прочел об этом в газетах. Вчера во второй половине дня под покровом густого тумана болот старый добрый Кроушей вырвался на свободу и ушел без единой царапины, несмотря на плотный обстрел. Что, не спорю, делает ему большую честь. Столь отважный парень заслуживает свободы. Однако подвиги Кроушея на этом не закончились. Они охотились на него всю ночь – и все без толку, об этом и говорили утренние газеты.
Он раскрыл «Пэлл-Мэлл», которую принес с собой.
– Но послушай-ка вот это. Отчет о его побеге – с небольшим примечанием, которое делает его еще более впечатляющим. «Беглеца преследовали до Тотнеса[45], где он рано утром совершил особо дерзкую выходку. Сообщается, что он ворвался в жилище преподобного А. Х. Эллингуорта, местного викария, который, проснувшись в привычное для себя время, не обнаружил своей одежды. Позже тем же утром была найдена аккуратно сложенной в нижнем ящике комода одежда преступника. Тем временем Кроушей скрылся окончательно, однако предполагается, что столь заметный костюм позволит вновь поймать его уже к концу этого дня». Что думаешь, Банни?
– Он, несомненно, спортсмен, – сказал я, потянувшись за газетой.
– И даже больше, – сказал Раффлс. – Он художник. И я ему завидую. Выбрать викария! Восхитительно, просто восхитительно! Но и это не все. Буквально только что я прочел на информационной доске клуба заметку еще об одной его выходке на железной дороге неподалеку от Доулиша. На междупутье был найден без сознания приходской священник. Опять наш приятель! В заметке, разумеется, ни о чем подобном не говорится, но это же очевидно. Он просто вырубил еще одного малого, опять переоделся и в хорошем настроении направился в город. Разве не чудесно? Я считаю, что это одна из лучших выходок в своем роде за все время!
– Но зачем ему направляться в город?
В мгновение ока весь энтузиазм на лице Раффлса испарился, было видно, что я напомнил ему о чем-то очень неприятном, забытом им в приливе восхищения подвигом собрата-преступника. Прежде чем ответить, он взглянул через плечо в коридор.
– Я думаю, – сказал он, – что этот голодранец явится за МНОЙ!
Произнося это, он вновь стал самим собой, спокойно увлеченным и цинично невозмутимым, привычно наслаждающимся ситуацией и моим удивлением.
– Но послушай, что это вообще значит? – спросил я. – Что Кроушею о тебе известно?
– Немного, но он подозревает.
– С чего вдруг?
– Потому что он, хоть и по-своему, практически ни в чем мне не уступает. Потому что, мой дорогой Банни, с такими глазами и с такой головой, как у него, человек не может не подозревать. Он видел меня однажды у старого Бэрда. Вероятно, он меня заметил и в том кабаке на пути в Милчестер, а потом еще и на крикетном поле. На самом деле я это точно знаю, потому что он сам написал мне об этом перед судом.
– Он написал тебе! А ты ничего мне не сказал!
Последовало привычное пожимание плечами в ответ на привычное недовольство.
– А смысл, мой дорогой друг? Это лишь заставило бы тебя волноваться.
– Ладно, что он сказал?
– Что ему жаль, что он попался до того, как ему удалось вернуться в город, поскольку он собирался почтить себя визитом ко мне. Однако он считал, что это лишь временная отсрочка, и умолял меня не попасть на каторгу до того, как он выйдет. Разумеется, ему было известно, что ожерелье Мелроуз исчезло, хотя оно досталось и не ему. Также он сказал, что человек, который мог взять его, оставив все остальное, чрезвычайно близок ему духом. И так далее плюс определенное предложение относительно ближайшего будущего, которое, я боюсь, наступит действительно очень скоро! Меня удивляет лишь то, что он до сих пор не объявился.
Он вновь бросил взгляд на коридор, в котором не зажигал свет, закрыв внутреннюю дверь так же тщательно, как и внешнюю. Я спросил у него, что он собирается делать.
– Дождусь, когда он постучит, если он и правда сюда доберется. Швейцар скажет, что меня нет в городе, и через час это тоже будет правдой.
– Ты уезжаешь сегодня вечером?
– В 7:15 с Ливерпуль-стрит. Я редко рассказываю о своей родне, Банни, но у меня есть самая лучшая сестра, которую только можно представить. Она замужем за приходским священником в одном из графств на востоке страны. Они всегда рады меня видеть и почитать мне проповеди о том, что я должен ходить в церковь. Прости меня, Банни, но в воскресенье мы с тобой не увидимся. В том приходе я спланировал одну из лучших своих затей, и я знаю, что о лучшей гавани, где можно переждать бурю, нельзя и мечтать. Но я должен собираться. Я просто хотел сказать тебе, куда я направляюсь, на случай, если ты захочешь последовать моему примеру.
Он бросил окурок в огонь, потянулся, вставая, и застыл в такой неуклюжей позе, что я немедленно взглянул ему в лицо. Через мгновение я уже смотрел туда, куда был направлен его взгляд, и тоже вскочил на ноги. На пороге двери между спальней и гостиной стоял крепкий мужчина в плохо сидящем суконном одеянии, продемонстрировавший нам в поклоне круглую, коротко стриженную рыжеволосую голову. Мое изумление этим невероятным визитом было недолгим, однако Раффлс за это время уже успел вернуть самообладание. Когда я перевел взгляд на него, он улыбался, сунув руки в карманы.
– Позволь представить тебя, Банни, – сказал он, – нашему выдающемуся коллеге, мистеру Реджинальду Кроушею.
Круглая голова поднялась, обнаружив морщинистый лоб над грубым выбритым лицом, которое, как я теперь припоминаю, было таким же багровым, как и воротник, который был ему на несколько размеров меньше. Впрочем, в тот момент ничего подобного осознавать я не мог. В мгновение ока я понял то, что заставило меня вновь повернуться к Раффлсу, браня его на чем свет стоит.
– Это трюк! – кричал я. – Еще один твой проклятый трюк! Ты привел сначала его, а затем меня. Полагаю, вы хотите, чтобы я к вам присоединился? Так катитесь к дьяволу!
Ответом на эту вспышку гнева был взгляд столь холодный, что мне стало стыдно за мои слова еще до того, как я закончил их произносить.
– И правда, Банни! – сказал Раффлс, отворачиваясь и пожимая плечами.
– Ну тя к богу! – воскликнул Кроушей. – Ниче-то он не знает. Он меня не ждал. Лан. А ты еще та крыса, да уж, – повернулся он к Раффлсу. – Знаю, что эт’ ты скрысятничал, но горжусь тобой. Ты из моего теста!
И он протянул косматую руку.
– Что мне, – сказал Раффлс, пожимая ее, – остается сказать после этого? Однако вы должны услышать мое мнение о вас. Я горд тем, что имею возможность с вами познакомиться. Как, ко всем чертям, вы попались?
– Да ну его, – ответил Кроушей, расстегивая воротник. – Поговорим о том, как мне из всего это выбраться. Ну тя к богу, так-то лучше!
Его бычью шею опоясывал синий кровоподтек, который он осторожно массировал.