В Саутгемптоне нас уже ждал тендер. Раффлса на борту не было. Впрочем, я его особо и не искал до того момента, когда мы подошли к борту лайнера. Но и тогда его нигде не оказалось. Его лица не было среди лиц людей, выстроившихся у перил; его рука не виднелась среди рук тех, кто махал своим друзьям. С внезапно потяжелевшим сердцем я поднялся на борт. У меня не было ни билета, ни денег, чтобы его оплатить. Я даже не знал номера своей каюты. Мое сердце едва не выскакивало из груди, когда я остановил стюарда, чтобы спросить его, был ли на борту мистер Раффлс. Он был там. Слава небесам! Но где? Стюард этого не знал – он просто шел по какому-то поручению. Значит, на поиски. Однако ни на верхней палубе, ни на палубе первого класса я его не обнаружил; курительная комната тоже была пуста, не считая маленького немца с рыжими усами, закрученными до такой степени, что они едва не касались его глаз. В его собственной каюте, путь до которой я спрашивал, уже пребывая в полном отчаянии, Раффлса тоже не оказалось, однако вид его имени на багаже вселял надежду. Однако зачем ему самому было прятаться, я понять не мог, и в голову лезли лишь мрачные объяснения.
– Вот ты где! Я искал тебя по всему кораблю!
Несмотря на недвусмысленный запрет, в качестве последнего средства я поднялся на мостик. Именно там я и нашел А. Дж. Раффлса сидящим на застекленной крыше. Он склонился над одним из просторных офицерских шезлонгов, в котором полулежала девица, одетая в белый спортивный жакет и юбку. То была худенькая девушка с бледной кожей, темными волосами и довольно необычными глазами. Вот и все, что я успел разглядеть, пока Раффлс вставал и оборачивался. После этого я не мог уже думать ни о чем, кроме мимолетной гримасы, которая предшествовала приступу хорошо разыгранного изумления.
– Почему… БАННИ? – вскричал Раффлс. – А ТЫ-ТО как здесь очутился?
Я начал что-то невнятно бормотать, но он ущипнул меня за руку.
– Ты тоже плывешь на этом корабле? И тоже в Неаполь? Невероятно! Мисс Вернер, могу я вам его представить?
Раффлс врал, не краснея. Он представил меня старым однокашником, с которым он не виделся много месяцев, наполняя свой рассказ такими подробностями и ненужными деталями, что у меня возникло замешательство, подозрение и отвращение одновременно. Я краснел за нас обоих, и мне было совершенно все равно. Я забыл свой собственный адрес и не прикладывал никаких усилий для того, чтобы вспомнить его для придания рассказу Раффлса большей правдоподобности. Все, что я мог, – это бормотать слова, которые Раффлс почти что буквально вкладывал в мои уста, причем делал это, вне всяких сомнений, с чрезвычайной неохотой.
– Значит, ты увидел мое имя в списке пассажиров и пошел искать меня? Старый добрый Банни! Впрочем, я хотел бы, чтобы мы могли жить в одной каюте. Мне посчастливилось заполучить каюту на верхней палубе, однако они не обещали, что я буду ее единственным обитателем. Мы должны что-то сделать, прежде чем они впихнут туда какого-нибудь чужака. В любом случае нам нужно отсюда выбираться.
В рулевую рубку вошел квартирмейстер, а на мостике за время нашего разговора уже успел появиться лоцман; пока мы спускались, тендер отчалил, унося с собой взмахи платков и прощальные возгласы. В момент расставания с мисс Вернер на верхней палубе наши ноги ощутили глубокую, медленную вибрацию. Круиз начался.
И для нас с Раффлсом он начался не самым приятным образом. На палубе он пытался оттенить мое глухое замешательство искусственной, но убедительной веселостью, в каюте же перчатки были сняты.
– Ты идиот, – прорычал он. – Ты выдал меня опять!
– Как я мог тебя выдать?
Я проигнорировал оскорбление, прозвучавшее в последнем слове.
– Как? Я думал, любому дураку будет понятно, что я хотел сделать так, чтобы наша встреча выглядела случайной!
– Взяв с собой оба билета?
– На борту об этом никто ничего не знал. Кроме того, я еще ничего не решил, когда брал билеты.
– Значит, нужно было дать мне знать, когда ты это решил. Ты строишь планы, не говоришь о них ни слова – и ожидаешь, что я их угадаю так, словно это само собой разумеется. Откуда мне было знать, что ты вообще что-то задумал?
Роли поменялись. Раффлс почти что повесил нос.
– Дело в том, Банни, что я не собирался тебе говорить. Ты… Ты с возрастом стал таким ханжеским старым кроликом!
Голос, каким он произнес мое прозвище, заставил меня смягчиться, однако мне еще многое предстояло ему простить.
– Если ты боялся писать об этом в письме, – настаивал я, – то ты должен был намекнуть мне, как только я поднялся на борт. Я бы нормально к этому отнесся. Я не такой уж и ханжа.
Было ли дело в игре моего воображения, или Раффлс действительно выглядел немного пристыженным? Если и так, то это было в первый и последний раз за все годы, что я его знал; впрочем, я и сейчас не могу в этом поклясться.
– Именно это, – сказал Раффлс, – я и собирался сделать: лечь у себя в каюте и ждать тебя, а затем рассказать обо всем. Но…
– У тебя были дела поинтереснее?
– Можно было бы выразиться и по-другому.
– Очаровательная мисс Вернер?
– Она и правда весьма очаровательна.
– Как и большинство австралийских девушек, – заметил я.
– Как ты узнал, что она австралийка?! – вскричал он.
– Я слышал ее речь.
– Вот скотина! – сказал Раффлс, смеясь. – Она говорит в нос ничуть не больше, чем ты. Она из немцев. Училась в школе в Дрездене, а теперь путешествует в одиночестве.
– Деньги? – поинтересовался я.
– Ты все не так понял! – ответил он, и, несмотря на его смех, я подумал, что пришло время сменить тему.
– Что ж, – сказал я, – значит, ты притворился не перед мисс Вернер, не так ли? Ведешь более серьезную игру, а?
– Полагаю, что так.
– Тогда не лучше ли тебе рассказать мне, в чем ее суть?
Раффлс посмотрел на меня своим пристальным, изучающим взглядом, который был так хорошо мне известен. После всех этих месяцев разлуки он вызвал у меня улыбку, которая, вероятно, успокоила Раффлса. Я, пусть и смутно, уже понимал его планы.
– Ты ведь не сбежишь на лоцманском боте, Банни?
– Даже и не думал.
– Тогда… Помнишь жемчужину, о которой ты написал сти…
Я не дал ему закончить фразу.
– Она у тебя! – вскричал я.
Я увидел свое лицо в зеркале каюты: оно пылало. Раффлс, казалось, был ошарашен.
– Еще нет, – сказал он. – Но я планирую заполучить ее еще до того, как мы окажемся в Неаполе.
– Она на борту?
– Да.
– Но как… Где… У кого она?
– У маленького немецкого офицера, молокососа с перпендикулярными усами.
– Я видел его в курительной комнате.
– Да, это он. Он всегда там сидит. Герр капитан Вильгельм фон Хойман, если верить списку пассажиров. Что ж, он – специальный посланник императора, и он везет жемчужину с собой.
– Ты узнал это в Бремене?
– Нет, в Берлине, от знакомого газетчика. Стыдно признаться, Банни, но я здесь по делу!
Я расхохотался.
– Тут нечего стыдиться. Ты занимаешься тем, чем, как я надеялся в тот день на реке, ты предложишь мне заняться вместе с тобой.
– Ты НАДЕЯЛСЯ на это? – произнес Раффлс, широко распахнув глаза.
Теперь была его очередь удивляться, а моя – изображать гораздо больший стыд, чем я на самом деле чувствовал.
– Да, – ответил я. – Мне эта идея понравилась, хоть я и не собирался тебе об этом говорить.
– Но ты бы выслушал меня в тот день?
Я бы выслушал, о чем и сказал ему без тени смущения. Мой тон не был наглым, как вы понимаете, в нем не было вкуса, присущего человеку, который ввязывается в подобные авантюры просто из любви к ним. Это был уклончивый и в то же время вызывающий тон человека, сквозь зубы признающего, что его попытки жить честной жизнью провалились. Впрочем, я сказал ему гораздо больше. С вдохновением расписывал я ему свою безнадежную борьбу и неизбежное поражение, которые и не могли быть иными для человека с моим прошлым, пусть об этом прошлом и знал лишь только я сам. Это была старая как мир история о воре, пытавшемся стать честным человеком. Вор пошел против своей собственной природы, и результат его попыток был предопределен.
Раффлс был совершенно со мной не согласен. Он лишь качал головой по поводу моих обывательских взглядов. Человеческая жизнь была как шахматная доска, так почему было не примириться с самим собой и не стать черно-белым? Откуда это желание быть чем-то одним, подобно нашим предкам на сцене или в старомодной литературе? Сам он наслаждался бытием на всех клетках доски, одинаково любя и свет, и тень. Мои выводы казались ему абсурдными.
– Но в своем заблуждении ты оказался в хорошей компании, Банни. Ты не единственный дешевый моралист, выступающий с пустыми проповедями. Первым и худшим из всех был старик Вергилий. Я же выбираюсь из Авернуса[53], когда захочу, и рано или поздно выберусь из него навсегда. Думаю, из меня не выйдет хорошей компании с ограниченной ответственностью. Однако я смогу уйти на покой и жить совершенно честной жизнью до конца своих дней. Возможно, для этого хватит даже одной-единственной жемчужины!
– Значит, ты уже не думаешь, что она слишком заметна для продажи?
– Мы могли бы наворовать чего-то помельче и продать ее вместе с ним. Можно сделать так, чтобы все выглядело, словно мы продаем последнее. Во имя Юпитера, об этом будет говорить весь Тихоокеанский регион!
– Что ж, сначала нам нужно ее достать. Этот фон Как-там-его – крепкий орешек?
– Крепче, чем выглядит, и он дьявольски в себе уверен!
Пока он говорил, мимо открытой двери каюты проплыла белая спортивная юбка, за ней промелькнули рыжие, закрученные вверх усы.
– Но действительно ли наша цель – он? Разве жемчужина не у казначея?
Раффлс стоял в двери, хмуро всматриваясь в воды Те-Солента[54]. На мгновение он, фыркнув, повернулся ко мне.