– Чудесно! Пусть попробует найти эту жемчужину.
– Ты выбросил ее за борт?
– Я даже не снизойду до ответа на такой вопрос.
Он повернулся на каблуках, и оставшуюся часть дня я видел его в компании неизменной мисс Вернер. Она выглядела одновременно дерзко и изящно в довольно простом костюме из коричневого полотна, прекрасно подходившем к ее коже и элегантно украшенном алыми деталями. Я и правда любовался ею в тот день – у нее действительно были очень красивые глаза и зубы. Впрочем, я бы никогда не позволил себе восхищаться ею более открыто. Так что я проходил мимо них вновь и вновь, чтобы сказать Раффлсу пару слов и напомнить ему об опасности, однако, казалось, его это не слишком волновало. Наконец я сдался. В следующий раз я увидел его уже в каюте капитана.
Его вызвали первым. Он улыбался, входя туда, и, когда они вызвали меня, на его лице была все та же улыбка. Каюта была просторной, какой и положено быть каюте командира корабля. Маккензи сидел на диване, положив бороду на полированный стол, но перед капитаном лежал револьвер, и, когда я вошел, вызвавший меня главный офицер закрыл дверь и оперся на нее спиной. Также в каюте присутствовал фон Хойман, нервно теребивший свои усы.
Раффлс поприветствовал меня.
– Это просто какая-то шутка! – воскликнул он. – Помнишь жемчужину, о которой ты написал замечательное стихотворение, Банни? Жемчужину императора, которую нельзя купить ни за какие деньги? Похоже, ее вверили нашему присутствующему здесь маленькому другу, чтобы он отвез ее папуасскому королю, а бедолага возьми да потеряй ее, и, само собой, раз мы британцы, они думают, что ее взяли именно мы!
– Я знаю, что это вы, – вставил Маккензи, кивая себе в бороду.
– Вот он, знакомый голос патриота, – сказал Раффлс. – Братец, да эт’ ж наш стародавний знакомец Маккензи из Скотленд-Ярду да с самой Шотландии!
– Это есть достаточно! – вскричал капитан. – Вы проходить обыск добровольно или я заставлять вас?
– Как хотите, – сказал Раффлс. – Однако вам не будет вреда, если вы сначала дадите нам хотя бы высказаться. Вы обвиняете нас в том, что этой ночью мы вломились в каюту капитана фон Хоймана и похитили оттуда эту проклятую жемчужину. Что ж, я могу доказать, что был у себя в комнате всю ночь, и я не сомневаюсь, что мой друг сможет доказать то же самое.
– Разумеется, смогу, – возмущенно произнес я. – Ребята из команды будут тому свидетелями.
Маккензи рассмеялся и покачал головой своему отражению в столе красного дерева.
– Это было очень умно́, – сказал он, – и сработало бы, если б я не появился на борту. Но я только что взглянул на их воздуховоды, и я думаю, что знаю, как они сработали. Как бы там ни было, капитан, это не важно. Я просто защелкну браслеты на этих молодых щеголях, и тогда…
– По какому праву?! – взревел Раффлс. Его голос звенел, и я никогда не видел, чтобы его лицо так пылало. – Обыщите нас, если хотите. Обыщите каждую складку и каждый шов нашей одежды, но не смейте и пальцем к нам прикасаться без ордера!
– Я не посмею, – сказал Маккензи, шаря в своем нагрудном кармане.
Раффлс полез в свой.
– Держите его! – заорал шотландец.
Огромный кольт, бывший нашим неизменным спутником столько ночей, однако ни разу не стрелявший в моем присутствии, с лязгом лег на стол, и капитан убрал его в ящик.
– Ладно, – сказал Раффлс, яростно глядя на первого помощника. – Вы можете успокоиться. При мне больше нет оружия. Теперь, Маккензи, взглянем на ваш ордер!
– А вы с ним ничего не сделаете?
– А какой смысл? Дайте взглянуть, – сказал Раффлс властно, и детектив повиновался.
Читая документ, Раффлс приподнял брови, его губы сжались, но внезапно расслабились. Когда он, пожав плечами, вернул бумагу, на его лице уже была улыбка.
– Сойдет? – поинтересовался Маккензи.
– Возможно. Поздравляю, Маккензи. Как бы там ни было, это сильный козырь. Две кражи со взломом и ожерелье Мелроуз, Банни!
И он повернулся ко мне с печальной улыбкой.
– И все легко доказать, – сказал Маккензи, убирая ордер. – У меня и для вас есть, – добавил он, кивая мне. – Просто не такой длинный.
– Подумать только, – произнес капитан с укором, – мой корабль превратиться в воровской притон! Это быть очень неприятно, я есть обязан заковывать вас в кандалы, пока мы не прибывать в Неаполь.
– Ни в коем случае! – воскликнул Раффлс. – Маккензи, замолвите за нас словечко. Не сдавайте своих соотечественников раньше времени! Капитан, нам некуда бежать. Вы ведь можете не поднимать шум до вечера? Взгляните, вот все, что лежит в моих карманах. И ты свои выверни, Банни. Они могут нас хоть догола раздеть, если считают, что мы прячем оружие в рукавах. Все, о чем я прошу, – это не надевать на нас кандалы.
– Возможно, у вас не быть оружие, – сказал капитан. – Но что насчет жемчужина, который вы красть?
– Вы получите ее! – вскричал Раффлс. – Вы получите ее сию же минуту, если вы гарантируете, что избавите нас от публичного унижения на борту!
– Я согласен, – сказал Маккензи. – Если вы не будете делать глупостей. Так где же она?
– На столе, прямо у вас перед носом.
Я взглянул туда вместе со всеми остальными, однако никакой жемчужины на столе не было. Рядом с уже упомянутыми револьверами на его полированной поверхности лежало лишь содержимое наших карманов: часы, записные книжки, карандаши, перочинные ножи и пачки сигарет.
– Вы надули нас, – произнес Маккензи. – В чем смысл?
– Ничего подобного, – рассмеялся Раффлс. – Просто хотел посмотреть на вашу реакцию. В этом есть что-то дурное?
– Шутки в сторону. Она здесь?
– На столе, клянусь всеми своими богами.
Маккензи открыл сигаретные пачки и потряс каждую лежавшую в них сигарету. Раффлс взмолился, чтобы ему дали закурить, и, когда его мольбы были услышаны, заметил, что жемчужина находилась на столе гораздо дольше, чем сигареты. Маккензи немедленно схватил кольт и заглянул в его барабан.
– Не там, не там, – сказал Раффлс. – Но уже горячо. Проверьте патроны.
Маккензи высыпал патроны себе в ладонь и потряс каждый из них, поднеся его к уху. Безрезультатно.
– Ох, дайте сюда!
Раффлс нашел нужный патрон мгновенно, зубами вытащил из него пулю и торжественно положил императорскую жемчужину в центре стола.
– Теперь, надеюсь, вы проявите немного понимания, ведь это полностью в ваших силах. Капитан, как видите, меня можно назвать злодеем, потому я готов провести всю ночь в кандалах, если вы считаете, что это необходимо для безопасности корабля. Прошу лишь оказать мне сначала одну небольшую услугу.
– Это зависеть от того, о какой услуга идти речь.
– Капитан, я совершил на борту вашего корабля гораздо худшую вещь, чем известно любому из вас. Я заключил помолвку и теперь хочу попрощаться!
Полагаю, мы все были в равной степени ошеломлены, однако единственным, кто выразил свое удивление вслух, был фон Хойман, чье утробное немецкое ругательство стало его едва ли не первой репликой за все следствие. Сразу после этого он стал бурно протестовать против подобного прощания, но его протесты были отклонены, и ловкий узник добился своего. У него должно было быть пять минут на разговор с девушкой, в то время как капитан и Маккензи должны были стоять поблизости (однако не в пределах слышимости) с револьверами за спиной. Когда мы выходили из каюты, он остановился и взял меня за руку.
– Что ж, в конце концов я все-таки довел тебя до тюрьмы, Банни, после всего, что было! Если бы ты знал, как мне жаль… Но много тебе не дадут – я вообще не уверен, за что тебе можно дать хоть какой-то срок. Ты сможешь простить меня? Быть может, мы расстаемся на годы, а быть может, и навсегда, знаешь ли! Ты всегда был хорошим другом, когда становилось туго. Думаю, настанет день, когда тебе не стыдно будет вспомнить, что ты оставался им до конца!
В его глазах был намек, и этот намек был мною понят. Мои зубы сжались, нервы напряглись, и в последний раз в жизни я крепко пожал эту сильную ловкую руку.
Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами и воистину будет стоять перед ними до конца моих дней! Я вижу каждую деталь, каждую тень на залитой солнцем палубе! Мы проходили мимо островов, которыми усеян весь путь от Генуи до Неаполя, и фиолетовым клочком земли, за который садилось солнце справа по борту, была Эльба. Каюта капитана тоже выходила на правый борт, и его омытая солнечным светом верхняя палуба, которую уже начинали окутывать тени, была пустынна, если не считать той группы, частью которой был я сам, да бледной, стройной фигурки в коричневом, стоявшей на корме вместе с Раффлсом. Помолвка? Я не мог в это поверить и до сих пор не могу. И все же они стояли вместе в лучах заката, а искрящаяся водная гладь тянулась от Эльбы до самой обшивки «Улана»; их тени удлинились настолько, что почти достигали наших ног.
Мгновение – и дело было сделано. Я до сих пор не знаю, восхищаться этим поступком или презирать Раффлса за него. Он схватил ее, поцеловав так, чтобы мы все это видели, а затем отшвырнул с такой силой, что она почти упала. Следующий его шаг был ясен. Первый помощник ринулся за ним, а я – за первым помощником.
Раффлс уже успел вскочить на перила.
– Держи его, Банни! – крикнул он. – Держи крепко!
И я, вложив всю свою силу в то, чтобы выполнить это последнее повеление, и даже не задумываясь о том, что делаю, но лишь помня, что сделать это приказал мне он, смотрел, как его руки взметнулись вверх, голова качнулась вперед, а гибкая худощавая фигура прорезала закат с такой легкостью и точностью, словно он совершал увеселительный прыжок с трамплина.
То, что произошло на палубе после этого, я описать не смогу, поскольку меня там не было. От того, что я опишу наказание, которое получил в итоге, свое долгое заключение, свое вечное бесчестье, вам будет мало толку – вы разве что сможете удовлетворить свое праздное любопытство и, слушая этот рассказ, узнать, что я получил по заслугам. Но прежде чем закончить свое повествование, я должен упомянуть еще одну вещь, и ваше дело – верить мне или нет.