Меня немедленно заковали в кандалы и отправили в одну из кают второго класса, расположенных с правой стороны судна, заперев ее столь тщательно, словно я был еще одним Раффлсом. На воду спустили шлюпку, долго рыскавшую вокруг корабля, но поиски оказались столь же безрезультатными, как и все предпринятые впоследствии. Однако либо закатное солнце, заставлявшее волны искриться, ослепило глаза всех находившихся на борту, либо мои собственные глаза пали жертвой странной иллюзии.
Шлюпка вернулась, винт корабля завертелся – а узник все так же смотрел сквозь иллюминатор на залитые солнцем воды, которые, как он думал, навсегда сомкнулись над головой его товарища. Внезапно солнце зашло за остров Эльба. Солнечная дорожка немедля погасла, бесследно сгинув в пустоте. И уж либо мое зрение меня обмануло, либо в тот самый момент во многих милях за кормой посреди серой водной глади вынырнуло черное пятнышко. Звук горна созвал всех к ужину. Было похоже на то, что я остался единственным, кто все еще всматривался в морскую пучину. Вот я потерял из виду это пятнышко, вот оно вынырнуло вновь, вот опять скрылось среди волн. Я бросил это бесполезное занятие, и в тот самый момент пятнышко вынырнуло в серой дали еще раз и, покачиваясь на волнах, направилось к фиолетовому острову под блекнувшим закатным небом, отливавшим золотым и вишневым. Ночь спустилась прежде, чем я успел разглядеть, была ли это голова человека.
Из сборника «Вор в ночи»
Сундук серебра
Как и все то племя, вождем которого я его считал, Раффлс испытывал живейшее отвращение к топорному грабежу любого рода; будь то посеребренная медь, чистое серебро или даже золото, он никогда не взял бы вещь, которую нельзя было спрятать на себе. Однако в этом, как и в любом другом вопросе, Раффлс отличался от всех нас тем, что нередко позволял собирательскому духу простого коллекционера возобладать над профессиональной осторожностью. Старый дубовый сундук и даже ведерко для льда из красного дерева, вне всяких сомнений купленные им вполне честным путем, нельзя было даже сдвинуть с места из-за наполнявшего его гербового серебра, поскольку у него не хватало ни наглости, чтобы его использовать, ни дерзости, чтобы его переплавить или продать. Он, как я ему говорил, мог лишь любоваться им за закрытыми дверьми.
Наконец в один прекрасный день я действительно застукал его за этим занятием. Это было на следующий год после моего безмятежного ученичества в Олбани, когда Раффлс вламывался в каждый дом, а я все время играл вторую скрипку. Я заглянул к нему после того, как получил телеграмму, в которой он говорил, что уезжает из города и хочет увидеться со мной перед отъездом. Видимо, он хотел увидеться еще и с покрытыми бронзой подносами и потускневшими чайниками, в окружении которых я его и застал. Другого объяснения его поведению я найти не мог до тех пор, пока не заметил огромный сундук с серебром, в который он укладывал их один за другим.
– Дай-ка мне, Банни! Я позволю себе закрыть за тобой обе двери и положить ключ себе в карман, – произнес он, впустив меня. – Не то чтобы я хотел пленить тебя, мой дорогой друг, просто есть люди, умеющие поворачивать ключи снаружи, хоть мне это никогда и не удавалось.
– Неужели опять Кроушей? – вскричал я, все еще стоя в шляпе, которую забыл снять.
Раффлс окинул меня взглядом и улыбнулся своей загадочной улыбкой, которая могла ровным счетом ничего не значить, однако часто означала очень многое. Через мгновение я уже был убежден, что ему вновь нанес визит самый завистливый из наших врагов и самый опасный из наших противников, дуайен среди воров старой школы.
– Увидим, – прозвучал лаконичный ответ. – Пока могу сказать, что на глаза он мне не попадался с тех самых пор, как я выпроводил его через окно, притворившись мертвым на этом самом месте. Честно говоря, я думал, что он вернулся в свою уютную камеру.
– Только не старина Кроушей! – возразил я. – Он слишком хорош для того, чтобы попасться дважды. Я бы назвал его самым что ни на есть принцем профессиональных взломщиков.
– Неужели? – спросил Раффлс холодно. Он посмотрел мне прямо в глаза, и его взгляд был столь же холодным. – Тогда приготовься отгонять принцев после моего отъезда.
– Отъезда куда? – спросил я, найдя наконец угол, в котором я смог оставить свои шляпу и пальто, воспользовавшись старинным комодом, который когда-то был величайшим сокровищем одного нашего друга. – Куда ты направляешься и зачем берешь это стадо белых слонов с собой?
Услышав, как я назвал его разношерстное серебро, Раффлс улыбнулся своей фирменной улыбкой. Мы закурили его любимые сигареты. В его графине отражались две фигуры: более высокая – его, более низкая – моя. Раффлс покачал головой.
– Один вопрос за раз, Банни, – произнес он. – Во-первых, я планирую перекрасить в этой квартире стены, а также провести в нее электричество и телефон, по поводу которого ты уже так долго меня достаешь.
– Отлично! – воскликнул я. – Теперь мы сможем говорить друг с другом в любое время дня и ночи.
– И быть подслушанными себе на погибель? Лучше я просто дождусь, когда тебя заметут, – жестко сказал Раффлс. – Однако все остальное – необходимость: не то чтобы я любил свежевыкрашенные стены или жаждал электрического освещения, просто у меня есть причины, о которых я готов сказать лишь тебе на ухо. Ты не должен принимать их слишком близко к сердцу, Банни. Просто дело в том, что в этой дыре под названием Олбани обо мне начинают идти слухи. Должно быть, их пустил этот старый полицейский попугай Маккензи. Пока что ничего слишком неприятного, однако они уже достигли моих ушей. Что ж, у меня был выбор либо совсем отсюда убраться, тем самым подтвердив все, что обо мне болтают, либо на время съехать по какому-нибудь делу, чтобы дать властям повод осмотреть каждый дюйм моей квартиры. Что бы ты сделал, Банни?
– Убрался бы, пока могу! – воскликнул я самозабвенно.
– Так я и думал, – отозвался Раффлс. – Однако преимущества моего плана очевидны. В моем доме не будет заперт ни один замок.
– Кроме замка вот на этом, – сказал я, пихнув ногой огромный, окованный железом дубовый сундук. Сукна, которым он был обит изнутри, практически не было видно из-за тяжелых урн и канделябров.
– Он, – сказал Раффлс, – со мной не поедет, однако и здесь тоже не останется.
– Тогда что ты предлагаешь с ним сделать?
– У тебя есть счет в банке, и ты знаешь своего банкира, – продолжил он.
Это было чистой правдой, хотя открытым этот счет держал сам Раффлс и он же улаживал все вопросы с банкиром, если у меня с ним возникали какие-то проблемы.
– И?
– И ты должен будешь сегодня заплатить эту пригоршню кредитных билетов, сказав, что провел чудесную неделю в Ливерпуле и Линкольне[57]. Затем тебе нужно будет спросить, смогут ли они присмотреть за твоим серебром, пока ты будешь праздновать Пасху в Париже. Я бы посоветовал тебе упомянуть, что сундук довольно тяжелый, – куча семейных реликвий, которые ты хотел бы подержать у них, пока не женишься и не остепенишься.
Мысль об этом заставила меня вздрогнуть, однако со всем остальным я, немного подумав, согласился. В конце концов, причин, по которым такая история выглядела бы правдоподобной, было больше, чем заслуживало упоминания. Сам Раффлс к тому же услугами банков не пользовался. Было бы практически невозможно объяснить кассиру происхождение таких сумм наличности, как те, что периодически попадали в его руки, поэтому вполне вероятно, что он поддерживал мой небольшой счет как раз на случай подобных затруднений. В любом случае я не мог ему отказать, и я до сих пор с гордостью вспоминаю, что дал тогда свое согласие с охотой.
– Но когда сундук будет готов для того, чтобы я его забрал? – просто спросил я, кладя кредитные билеты в свой портсигар. – И как мы сможем вывезти его отсюда в часы работы банка, не привлекая внимания?
Раффлс одобрительно кивнул.
– Я рад, что ты так быстро увидел загвоздку, Банни. Сперва я подумал, что ты мог бы сначала отвезти его к себе под покровом ночи, но заметили бы нас даже в этом случае, так что при дневном свете все будет выглядеть гораздо менее подозрительно. У тебя уйдет двенадцать-пятнадцать минут на то, чтобы довезти его до банка в экипаже, поэтому, если ты будешь здесь завтра без четверти десять, ты отлично уложишься. Однако тебе придется взять кэб прямо сейчас, если ты планируешь успеть оплатить все сегодня!
В те дни Раффлс любил закончить разговор внезапно и немедленно распрощаться со мной неожиданным кивком и коротким рукопожатием. Вот и сейчас он уже протягивал руку. Я бы предпочел, чтобы вместо нее он протянул мне сигарету, поскольку была пара вопросов, по которым он совершенно забыл меня просветить. Я по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, куда он направляется, и мне оставалось лишь ждать, пока он, застегивая пальто и перчатки, не заговорит об этом сам.
– Шотландия, – снизошел он наконец.
– Пасха, – заметил я.
– Чтобы подучить язык, – пояснил он. – Видишь ли, я не знаю ни одного языка, кроме моего собственного, но я стараюсь компенсировать это знанием всех его наречий. Некоторые из них пригодились даже на твоей памяти, Банни. Помнишь, сколь бесценным оказалось знание кокни в ту ночь в Сент-Джонс-Вуде? Я могу изъясняться на идеальном ирландском, настоящем девонширском, очень хорошем норфолкском и трех разных йоркширских диалектах. Однако мой хороший галлоуэйский[58] шотландский мог бы быть еще лучше, и я планирую сделать его таковым.
– Ты все еще не сказал мне, куда тебе писать.
– Я сам напишу тебе, Банни.
– Позволь мне хотя бы проводить тебя, – воззвал я, стоя в двери. – Я обещаю не заглядывать к тебе в билет, если ты назовешь мне поезд!
– В одиннадцать пятьдесят с Юстона[59].
– Тогда я встречу тебя без четверти десять.