– Тихим, безобидным, добропорядочным ворам, – добавил лорд Торнэби. – Смиренно занимавшимся своим скромным ремеслом.
И когда он повернулся к Раффлсу с улыбкой на своем одутловатом лице, я понял, что началась отрепетированная часть программы: она была рассчитана так, чтобы начаться как раз в тот момент, когда подадут шампанское, – и я честно признаю, что оценил этот небольшой жест сострадания. Однако Раффлс с такой готовностью рассмеялся шутке его светлости и при этом смеялся с такой естественной сдержанностью, что не осталось никаких сомнений в том, что он оказался в том положении, в котором когда-то был я, и, уже в свою очередь, столь неподражаемо изображал невинность, потому что действительно был невиновен. Это было воистину поэтическим воздаянием старине Раффлсу, и, порадовавшись какое-то мгновение новой ситуации, я сумел насладиться некоторыми первоклассными блюдами, которые подавали к столу этого богача. Седло барашка было в меню более чем уместным, однако оно не испортило мне удовольствие от фазаньего крылышка, и я уже настроился съесть десерт, когда замечание литературного светила вернуло меня от стоявших на столе блюд к разговору, который за ним шел.
– Но, полагаю, – сказал он Кингсмиллу, – что вы помогли многим ворам вновь предстать перед глазами их друзей и родственников?
– Я бы предпочел говорить о множестве бедолаг, обвиненных в воровстве, – ответил жизнерадостный К. А. – Это, знаете ли, не одно и то же, да и «многие» – слишком громкое слово. Я никогда не брался за уголовные дела в городе.
– А меня интересуют только они, – ответил писатель, поедая желе ложкой.
– Полностью с вами согласен, – вмешался в разговор наш хозяин. – И уж если бы мне довелось слушать речь преступника, произносимую им в свою защиту, я бы предпочел, чтобы это была речь ловкого вора.
– Должно быть, это самая интересная сторона подобных дел, – заметил Раффлс, в то время как я и вздохнуть не смел.
Однако его речь была легкой как пушинка, а его бесхитростная манера держаться стала апофеозом его и без того большого артистизма. Я заметил, что он отказывался от шампанского, в то время как я сам успел выпить два бокала. Впрочем, опасность для нас не была одинаковой. У Раффлса не было причин бояться такого поворота в беседе, посвященной криминалистике; должно быть, ему все казалось настолько же неизбежным, насколько мне оно казалось зловещим в свете возникших подозрений. А в поведении его соперников, державшихся почти столь же непринужденно, как и он сам, мало что могло насторожить его.
– Мне не очень-то нравится мистер Сайкс, – объявил юрист тоном человека, понявшего намек.
– Но это же когда было, – возразил милорд. – Много крови пролилось со времен милейшего Уильяма.
– Верно. Установился мир, – сказал Пэррингтон и пустился в описание столь ярких подробностей последних минут жизни этого преступника, что я уже начал надеяться, что разговор больше не вернется к предыдущей теме.
Однако лорд Торнэби привык стоять на своем.
– И Уильям, и Чарльз – умершие монархи, – сказал он. – Теперь в их землях правит тип, обчистивший дом бедняги Дэнби на Бонд-стрит.
Трое заговорщиков виновато замолчали – я уже давно решил, что Эрнест не был посвящен в их секрет, – а затем у меня кровь застыла в жилах.
– Я хорошо его знаю, – сказал Раффлс, взглянув на них.
Лорд Торнэби в ужасе уставился на него. Впервые за вечер улыбка на наполеоновском лице юриста стала выглядеть вымученной и застывшей. Наш писатель, задумчиво евший сыр с ножа, порезался, и на его бороду упала капля крови. Пустоголовый Эрнест вновь затрясся от смеха.
– Что?! – вскричал милорд. – Вы знаете вора?!
– Если бы! – ответил Раффлс, хохотнув. – Нет, лорд Торнэби, я говорил лишь о ювелире, Дэнби. Я иду к нему, когда хочу купить свадебный подарок.
Я услышал три облегченных вздоха, прежде чем вздохнул сам.
– Довольно необычное совпадение, – сухо заметил наш хозяин. – Как я понимаю, вы также знаете людей из Милчестера, где у леди Мелроуз украли ожерелье несколько месяцев спустя.
– Да, я был там тогда, – охотно ответил Раффлс.
Сложно представить себе сноба, который бы похвастался присутствием в обществе сильных мира сего с большей готовностью.
– Мы считаем, что это был один и тот же человек, – сказал лорд Торнэби, очевидно имея в виду Клуб криминалистов. При этом его тон стал гораздо менее строгим.
– Хотел бы я до него добраться, – продолжил Раффлс с жаром. – Как по мне, то он в гораздо большей мере преступник, чем ваши убийцы, сквернословящие на эшафоте и обсуждающие крикет в камере смертников!
– Возможно, он сейчас здесь, – сказал лорд Торнэби, глядя Раффлсу в лицо.
Однако его поведение уже напоминало поведение актера, осознающего, что он играет неубедительно, но полного решимости доиграть свою роль до горького финала. В нем появилась ожесточенность, которую при проигрыше пари ощущает даже богач.
– Вот смеху то было бы! – воскликнул менестрель Дикого Запада.
– Absit omen![73] – пробормотал Раффлс, обладавший лучшим чувством вкуса.
– И все же, думаю, вы понимаете, что это очень благоприятное время, – заявил Кингсмилл, К. А. – И это было бы вполне в духе этого типа, судя по тому, что о нем известно: нанести небольшой визит председателю Клуба криминалистов, выбрав для этого вечер, в который он будет развлекать других членов этого клуба.
В его реплике было гораздо больше убежденности, чем в словах нашего благородного хозяина, но я списал это на отточенный за годы практики адвокатский блеф. Лорд Торнэби, однако, был явно недоволен подобным развитием собственной идеи, и, когда он обратился к дворецкому, торжественно наблюдавшему за тем, как со стола убирали скатерть, в его голосе слышались резковатые нотки:
– Леггетт! Просто пошли людей наверх, чтобы увидеть, все ли двери открыты и во всех ли комнатах порядок. Ваша – или моя – идея, Кингсмилл, просто ужасна! – добавил милорд, с заметным усилием заставляя себя вновь говорить вежливо. – Наверное, мы выглядим дураками. Не знаю даже, кстати, кто из нас соблазнил остальных покинуть бурную реку кровопролития и отправиться в эту воровскую заводь. Вы знакомы с «Убийством как одним из изящных искусств», этим шедевром де Квинси, мистер Раффлс?
– Полагаю, читал однажды, – с сомнением ответил Раффлс.
– Значит, вы должны прочесть его еще раз, – продолжал граф. – Это последнее слово в сем интереснейшем вопросе. Мы можем лишь надеяться добавить мрачную иллюстрацию или запятнанное кровью примечание, которые будут достойны текста де Квинси. Ну так что, Леггетт?
Почтенный дворецкий стоял прикрыв рот локтем и тяжело дыша. До того момента я не замечал, что он был астматиком.
– Прошу прощения у вашей светлости, но я думаю, что ваша светлость забыла.
Его голос сопровождало тяжелое дыхание, однако сложно было представить более деликатный упрек.
– Забыла, Леггетт! Могу я спросить, что же моя светлость забыла?
– Закрыть дверь гардеробной вашей светлости за вашей светлостью, милорд, – запинался несчастный Леггетт, с усилием произнося всего по несколько слогов за раз из-за одышки. – Я сам поднимался наверх, милорд. Дверь спальни… дверь гардеробной… обе закрыты изнутри!
К этому моменту благородный хозяин выглядел хуже своего слуги. На его красивом лбу вздулись синевато-багровые сосуды, его мешковатая челюсть надулась, словно шар. В следующее же мгновение он вскочил из-за стола, выбежал из комнаты и, совершенно позабыв о нас, своих гостях, очертя голову помчался наверх.
Раффлс был не менее взволнован, чем все остальные, и обогнал нас всех. Розовощекий адвокат и я неслись наперегонки, сражаясь за предпоследнее место в гонке, в которой в итоге победил я. Тяжело дышавший дворецкий и его спутники не спеша шли за нами. Однако первым свои помощь и совет предложил наш необычный писатель.
– Нет смысла бросаться на дверь, Торнэби! – крикнул он. – С клином и буравчиком ее можно было бы сломать, но так вы эту дверь никогда не вышибете. Здесь есть лестница?
– Полагаю, где-то лежит веревочная, на случай пожара, – неопределенно сказал милорд, критически разглядывая нас. – Где она, Леггетт?
– Уильям принесет ее, милорд.
Пара почтенных ног зашагала наверх.
– Какой смысл нести ее вниз? – крикнул Пэррингтон, пребывавший в состоянии дикого возбуждения. – Пусть он свесит ее из окна этажом выше, а я спущусь по ней и сделаю все остальное! Я открою эти двери в два счета!
Запертые двери располагались с правой стороны площадки, на которой мы столпились. Лорд Торнэби, мрачно улыбнувшись нам, кивнул и спустил писателя, как гончую, с поводка.
– Хорошо, что мы кое-что узнали о нашем друге Пэррингтоне, – сказал милорд. – В отличие от меня ему все это, похоже, в радость.
– Это его хлеб насущный, – снисходительно произнес Раффлс.
– Именно! Думаю, все это окажется в его следующей книге.
– Надеюсь, сначала оно окажется в Олд-Бейли[74], – заметил Кингсмилл, К. А.
– Любопытно видеть столь деятельного литератора!
Из уст Раффлса это замечание звучало довольно банально, однако в его тоне было что-то, что привлекло мое внимание. И внезапно я понял: не будучи сама по себе подозрительной, назойливость Пэррингтона была великолепно рассчитанным ходом, позволившим полностью отвести подозрения от того, на кого они были направлены до этого, и давшим ему возможность отступить в благодатную тень. Авантюрный литератор вытолкнул Раффлса со сцены, и то, что я расслышал в голосе Раффлса, было благодарностью за эту услугу. Не стоит и говорить, какую благодарность чувствовал я. Однако моя благодарность была окрашена необычной догадкой. Пэррингтон был одним из подозревавших Раффлса или, во всяком случае, был посвящен в эти подозрения. Что, если он воспользовался присутствием подозреваемого в доме? Что, если он сам был тайным злодеем, являвшимся злодеем и в нашей маленькой пьесе? Не успел я определиться со своим к нему отношением, как мы услышали его возню в гардеробной, откуда он поприветствовал нас грубоватым окриком. Через несколько мгновений дверь открылась и мы увидели раскрасневшегося и всклокоченного Пэррингтона с буравчиком в одной руке и клином в другой.