Внутри царил живописный беспорядок. Ящики стояли вертикально, а их содержимое было высыпано на пол. Двери гардероба были распахнуты, пол был усыпан футлярами для запонок, обмотанные полотенцем часы были брошены в кресло в последний момент. Однако из стоявшего в углу шкафа выглядывала длинная оловянная крышка. И одного лишь перекошенного лица лорда Торнэби было достаточно для того, чтобы понять, что эта крышка принадлежала оловянному сундуку, в котором кто-то основательно порылся.
– Да уж, славная добыча! – сказал хозяин, мрачно улыбнувшись уголками своего бульдожьего рта. – Мое пэрское одеяние вместе с пэрской короной!
Мы стояли вокруг него в почтительном молчании. Я думал, что наш писец что-нибудь скажет. Но даже он был шокирован или, по крайней мере, выглядел таковым.
– Наверное, это место кажется вам странным для хранения подобных вещей, – продолжил лорд Торнэби. – Но где бы вы, джентльмены, стали держать своих белых слонов? А мои слоны были белее снега. Во имя Юпитера, в будущем мне придется брать их внаем!
Несмотря на свою потерю, он выглядел веселее, чем любой из нас мог вообразить еще минуту назад, однако причина этого стала мне ясна немного позже, когда мы все спускались, оставив место преступления прибывшей полиции. Он шел с Раффлсом под руку, и его шаг был легче, а веселость больше не была сардонической; он теперь даже выглядел лучше. И я понял, какой груз свалился с гостеприимного сердца нашего хозяина.
– Я лишь хотел бы, – сказал он, – чтобы это помогло нам стать на шаг ближе к разгадке личности джентльмена, которого мы обсуждали за ужином, хотя, разумеется, мы можем лишь предполагать, что это был он.
– Кто знает! – сказал старина Раффлс, бесстрашно подмигнув мне.
– Но я уверен в этом, мой дорогой сэр! – воскликнул милорд. – На такую дерзость способен лишь он. Достаточно того факта, что он почтил меня своим визитом в ту самую ночь, когда я развлекал своих братьев-криминалистов. Это не совпадение, сэр, но намеренная ирония, которая не пришла бы в голову больше ни одному преступнику во всей Англии.
– Возможно, вы правы. – Раффлсу хватило осторожности ответить в этот раз, и я польстил себе предположением, что это выражение моего лица заставило его поступить подобным образом.
– В чем я убежден еще больше, – продолжал наш хозяин, – так это в том, что ни один преступник в мире не сумел бы осуществить столь великолепный замысел с такой безупречностью. Уверен, что инспектор согласится с нами.
Главный полицейский постучал, и его впустили в библиотеку как раз в тот момент, когда лорд Торнэби произносил эти слова.
– Я не слышал, что вы сказали, милорд.
– Лишь то, что человек, совершивший эту занимательнейшую выходку, – это тот самый щеголеватый ворюга, который избавил леди Мелроуз от ее ожерелья, а беднягу Дэнби – от половины его товара год или два назад.
– Полагаю, ваша светлость попала в точку.
– Человек, стащивший бриллианты Тимблби и вернувший их лорду Тимблби, знаете ли.
– Возможно, он поступит и с вашей светлостью так же.
– Только не он! И я не собираюсь рыдать над пролитым молоком. Я лишь желаю парню сполна насладиться всем, что он взял. Какие-нибудь новости?
– Да, милорд. Ограбление было совершено между четвертью и половиной девятого.
– Как вообще вы это узнали?
– Часы, замотанные в полотенце, остановились в двадцать минут девятого.
– Вы допросили моего человека?
– Допросил, милорд. Он был в комнате вашей светлости примерно до без четверти восемь, и, когда он уходил, все было в порядке.
– Значит, как я понимаю, вы считаете, что вор прячется в доме?
– Это невозможно, милорд. В доме его сейчас нет, поскольку он мог бы находиться лишь в спальне или гардеробной вашей светлости, а мы обыскали каждый дюйм в обеих.
Когда инспектор удалился, поглаживая свою фуражку, лорд Торнэби повернулся к нам.
– Я сказал ему выяснить это в первую очередь, – объяснил он, кивая в сторону двери. – У меня были причины думать, что мой человек пренебрег своими обязанностями. Рад, что я ошибался.
Я тоже был рад оказаться неправым. Свои подозрения в отношении нашего назойливого автора оказались такими же дикими, как и он сам. Мне не за что было на него злиться, и все же где-то в глубине своей человеческой души я ощущал смутное разочарование. Моя теория начала обретать цвет ввиду его поведения с того самого момента, когда он впустил нас в гардеробную. Фамильярность в одно мгновение уступила место замкнутости, и лишь тогда я осознал, что лорд Торнэби, терпевший эту фамильярность, пока Пэррингтон оказывал ему услугу, немедленно и безжалостно осадил его, когда услуга была добросовестно и полностью оказана.
И точно так же, как Пэррингтон был мысленно оправдан мною, Раффлс восстановил свое доброе имя в глазах тех, чьи подозрения были гораздо серьезнее и опаснее. Это было истинным благоволением удачи, совпадением из совпадений – то, что Раффлс был обелен в их глазах в то самое мгновение, когда их наметанные взоры собирались подвергнуть его скрупулезнейшему анализу. Однако чудо произошло, и его результат был виден на каждом лице и слышен в каждом слове. Не считая Эрнеста, который никогда не был посвящен в секрет. Более того, этот смешливый криминалист был явно потрясен своим первым столкновением с преступным миром. Однако остальные трое наперебой старались исправить допущенную ими несправедливость. Я слышал, как Кингсмилл, К. А., назвал Раффлсу лучшее время, чтобы застать его в коллегии, и пообещал ему место на любом процессе, который тот мог бы захотеть послушать. Пэррингтон заговорил о подарке в виде собрания своих сочинений, чем заслужил прощение в глазах нашего хозяина. Что касается лорда Торнэби, то я услышал название клуба «Атеней»[75], упоминание его друзей в комитете и шепот, в котором мне почудились слова о правиле II.
Полиция все еще оставалась в доме, когда мы начали расходиться. Мне пришлось буквально силком тянуть Раффлса к себе, хотя, как я уже говорил, мой дом был расположен прямо за углом. Наконец он согласился, посчитав это меньшим злом, чем обсуждение кражи посреди улицы. Когда мы вошли в мою квартиру, я рассказал ему о подстерегавшей его опасности и о своей дилемме, о словах, которые я подслушал в самом начале, о том тонком льде, на котором он выписывал сложнейшие фигуры, не оставив ни трещинки. Ему-то было хорошо: он даже не осознавал опасности. Не то что мне, слушавшему, наблюдавшему и при этом не имевшему возможности и пальцем пошевелить или предупредить его хотя бы словом.
Раффлс дослушал меня до конца, однако последнее аккуратное колечко дыма, пущенное им из сигареты, окурок которой он бросил в камин, сопровождалось тяжелым вздохом.
– Нет, я больше не буду, спасибо. Нам нужно поговорить, Банни. Ты что, всерьез считаешь, что я не видел этих умников насквозь с самого начала?
Я отказался верить, что это было правдой. Почему он в таком случае не сказал об этом мне? Мне-то ни о чем подобном не было известно, и я тут же с возмущением напомнил об этом Раффлсу. Он что, полагал, что я сочту его человеком, готовым сунуть голову в пасть льву ради развлечения? И если так, то зачем он затащил туда меня? Чтобы посмотреть представление?
– Ты мог мне понадобиться, Банни. И это почти что произошло.
– Из-за моего выражения лица?
– Оно всегда приносило мне удачу, Банни. А еще оно придавало мне намного больше уверенности, чем ты готов поверить. Ты служишь для меня гораздо большим стимулом, чем можешь представить.
– Твоя личная галерея и будка суфлера – и все в одном человеке?
– В точку, Банни! Однако эта ситуация и для меня не была смешной ни в коей мере, мой дорогой друг. Риск был велик. Я мог позвать тебя в любую минуту, и для меня было важно знать, что мой призыв не будет напрасным.
– Но позвать для чего, Раффлс?
– Для того чтобы с боем пробиться к выходу и сбежать! – ответил он с серьезным выражением лица и веселым блеском в глазах.
Я вскочил с кресла.
– Ты ведь не хочешь сказать, что и ты приложил руку к этому делу?
– Моя рука была в нем единственной, мой дорогой Банни.
– Нонсенс! Ты в тот момент сидел за столом. Нет, ты мог сговориться еще с кем-нибудь. Я всегда думал, что ты так и поступишь!
– Одного было вполне достаточно, Банни, – сухо сказал Раффлс.
Он откинулся в кресле и взял новую сигарету. Я тоже взял одну из предложенного им портсигара: смысла злиться на Раффлса не было в принципе. К тому же мои мысли полностью захватило его невероятное признание.
– Конечно, – продолжил я, – если ты провернул все это в одиночку, то уж точно не мне критиковать твои методы. Ты не просто одержал верх над многократно превосходившей тебя силой, намеревавшейся одержать верх над тобой, но и вынудил их составить о тебе ложное впечатление, в результате чего они будут есть у тебя с рук до конца своих дней. Но не проси меня поверить, что ты все это сделал в одиночку! Во имя святого Георгия, – вскричал я, охваченный внезапной вспышкой энтузиазма, – мне совершенно все равно, как ты это сделал или кто тебе помогал! Это величайшее дело в твоей жизни!
Вне всяких сомнений, я никогда не видел Раффлса более сияющим или более довольным окружающим миром и самим собой; он был близок к тому состоянию восторга, который из нас двоих обычно испытывал только я.
– Тогда ты услышишь, как я провернул это, Банни, если сделаешь так, как я тебе скажу.
– Проси, старина, и можешь считать, что дело уже сделано.
– Выключи электрическое освещение.
– Все?
– Полагаю, что да.
– Готово.
– Теперь вернись к окну и отодвинь штору.
– И?
– Сейчас я к тебе подойду. Замечательно! Никогда не смотрел на него в столь поздний час. В доме горит всего одно окно!
Прижавшись щекой к оконному стеклу, он указывал слегка вниз и сильно наискось, мимо сидевших в ряд чаек, на маленький освещенный квадрат, напоминавший кусочек желтого изразца. Однако мне пришлось открыть окно, прежде чем я увидел все сам.