Я провела в бегах десять весен – с того ужасного дня, когда погибла мама. Нигде толком не задерживалась. Год в Полесье оказался самой долгой остановкой. Чаще всего я бродила от одной деревни к другой, предлагая услуги травницы, тем и жила. Пару раз меня даже звали остаться, вот только отнюдь не лекарем.
Отряхнув руки, я выпрямилась и заново осмотрела разлапистый куст. Потом оборвала весь сухостой, вытянувшийся уж слишком далеко, и, немного смущаясь, прошептала над растением один из простеньких заговоров, которыми пользовалась, сколько себя помнила. В таких незатейливых песенках была особая сила и искренность, совсем непохожая на велеречивые былины сказителей, таких же бродячих и бездомных, как я, но куда более уважаемых. Произнеся знакомые слова, я будто воочию увидела, как с началом червеня[10] промеж зеленых розеток зажигаются свечки соцветий. Розовые, белые, сиреневые, крапчатые – яркие брызги мелких цветов на долгое время превратят обычный сорняк в настоящее чудо, с которым не каждая садовая красавица потягаться сумеет. И я отступилась.
Но желание заиметь такие же крепкие корни, как у сбереженного волчьего боба, уже проросло в моем сердце.
Осторожное покашливание словно вытянуло по хребту хворостиной. Я резко выпрямилась и повернулась к непрошеному гостю. Точнее, гостье. Та самая Марьяна, которую я спасла от морового червя, робко улыбалась мне через грядки. Памятуя, что только благодаря ей мы с конем не остались встречать осень на тракте, я выдохнула и растянула губы в ответной улыбке.
После избавления девчонки от невесть как попавшей в ее тело навьей твари я еще седмицу жила в доме головы, следя, чтобы выздоровление шло как надо. Впрочем, Марьяна удивительно скоро пошла на поправку. Молодое тело с радостью начало выздоравливать, словно каждая капелька крови торопилась забыть пережитый ужас. Поэтому вот уже седмицы три я только снабжала Артемия снадобьями, а саму девушку видела лишь мельком и издалека.
Я по привычке окинула Марьяну цепким взглядом лекаря: как она двигается, куда смотрит, какое выражение принимает ее лицо. Ничего не напоминало о тени, что грозила ей еще недавно. От моего пристального внимания девушка покраснела, но, против ожидания, не смутилась, а высоко вскинула голову и озорно подмигнула:
– Что, нравлюсь?
– Конечно. А изнутри еще больше. Прекрасно помню это яркое зрелище, – сухо отозвалась я.
И снова удивилась – Марьяна не скуксилась от резких слов, а напротив, заливисто расхохоталась и подошла ближе. Я снова, как в первый раз, залюбовалась ее по-собольи мягкими темными волосами. А о том, что отбрасывала свою надоедливую белую косу испачканными в земле руками, предпочла не думать.
– Я поблагодарить хотела, – Марьяна ковырнула носком сапожка – недешевого, надо заметить, – мерзлую землю и наконец показала руки.
В маленьких ладонях лежал серебристый сверток. По краю мелькнула зеленая нитка. Я неловко приняла подарок и глянула поверх него на девушку. Мои губы чуть шевельнулись, выпуская на свободу пару слов – едва заметных, будто прикосновение перышка к коже. Человек ничего не почувствует, зато я увижу, как на секунду изменится выражение его лица. Станет похотливым, жестким, злым, равнодушным – настоящим.
Или же останется смущенно-улыбчивым, как только что произошло с Марьяной.
Передав мне сверток, Марьяна сцепила пальцы в замок и указала подбородком на мои ладони, сжавшие дар немного сильней нужного.
– Откроешь? Хочу проверить, подойдет ли. Хотя у меня глаз наметанный, но я тебя видела словно сквозь воду, могла и оплошать.
Я не торопилась разворачивать ткань, хотя она так приятно грела кожу, что удержаться было сложно. Смотрела внимательно на девушку, а та не отводила синих глаз: только изогнула тонкую черную бровь, будто спрашивала, что опять мне не нравится.
– Про воду – это жар…
– Да я знаю, кто ты! – перебила она меня, махнув рукой. – Не трудись. Мы здесь в Приречье к раганам относимся так же, как и к иным кудесникам – волхвам или колдунам. Конечно, направо и налево о том не кричим. Сама понимаешь, любопытных ушей и длинных языков вокруг много. Но тебе рады. Ну… почти все…
На последних словах дочка головы наконец-то смутилась по-настоящему и дернула себя за косу тем же жестом, что я часто видела в зеркале. Внутри проклюнулась робкая надежда, что, может, и не только в этом мы с ней похожи.
Я наконец развернула подарок, встряхнула и тихо охнула. Прекрасная тонко выделанная куртка – снаружи кожа, пропитанная составом от намокания, внутри теплый мех, упрятанный в мягкий бархатный подвой, – тускло сверкнула в редких лучах осеннего солнца. Капюшон оказался оторочен тем же мехом, что был вшит внутрь. По краю рукавов и вороту вилась тонкая изящная вышивка. Я провела подушечкой пальца по шелковистым ниткам.
В душе шевельнулось что-то давно позабытое. Какое-то почти незнакомое чувство – когда тебя распирает восторгом, словно ты проглотила облако, и оно теперь ширится внутри, поднимает тебя к небесам, и ты вот-вот взорвешься брызгами радости. И чтобы не разорвало и удалось еще хоть разок пережить нечто подобное, нужно бежать как можно скорее к маме или подружке, рассказать всем, выплеснуть на них хоть немного этой радости. Такое бывает только в детстве – счастье от подарка, который желаешь отчаянно, но знаешь, что никогда не получишь, – и вдруг получаешь.
Марьяна осторожно вытащила куртку у меня из рук и набросила на плечи. Четырехлистники клевера скользнули по щеке, и мне захотелось по-кошачьи потереться о них лицом. Синеглазая девушка улыбнулась и кивнула:
– Тебе очень идет. И с меркой я все же угадала, славно. В наших краях осень подчас не теплее зимы бывает. А если знахарка сама сляжет с простудой, кто же будет других лечить?
– Благодарю, – хрипло выдохнула я, не решаясь тронуть красивейшую вещь грязными руками.
Марьяна кивнула и пошла вкруг дома к калитке. Уже заворачивая за угол, она вдруг обернулась и крикнула мне, все так же стоявшей посреди огорода со сжатыми кулаками:
– Можно я еще загляну? Просто так, поболтать?
Наверно, я все еще была под впечатлением от новой куртки – ничем другим не объяснить то, что мои губы сами собой шевельнулись, а голос дал петуха, говоря:
– Заходи.
Дочка головы радостно помахала и убежала, звонко стукнув калиткой.
А я стояла и качала головой, пытаясь понять: что же витает в воздухе этой деревни, раз я разрешила кому-то приходить в гости?
Проведя целый день в делах, к вечеру я не чуяла ног. Доплелась до пахнущей свежесрубленным деревом кровати и упала на нее ничком, раскинув руки. Сил не осталось ни на что. Надо было встать и сменить грязную одежду на ночную рубаху, но коварный голосок внутри нашептывал, что иногда можно и закрыть глаза на чистоту.
Наверно, он все же добился своего. Потому что стук в дверь вырвал меня из тревожного мутного сна, к счастью, еще не успевшего стать кошмаром. Я кубарем скатилась с кровати и зажгла свечу. Ноги коснулись холодного пола, и я крупно вздрогнула, беззвучно костеря ночных визитеров. Стук не прекращался, до боли напомнив последнюю ночь в Полесье, но я отогнала непрошеные воспоминания и побежала открывать.
Стучали сильно, тревожно, и, прислушавшись, я различила голос Совия. Распахнув дверь, столкнулась с Лисом нос к носу и уже открыла рот, чтобы спросить, какого блазеня ему понадобилось, как из-за его спины выглянул незнакомый парень. На вид – помладше Лиса, худой, с умными, но грустными глазами. Парнишка мял в руках шапку, пламя свечи падало на белое то ли от страха, то ли от переживаний лицо.
– Помощь твоя нужна, – не здороваясь, начал Совий.
– Понятно, что не на свидание пришел позвать, – я фыркнула и открыла дверь пошире. – Заходите и рассказывайте, пока собираюсь.
– Я к ней не пойду, – незнакомец отшатнулся, но тут же замялся и посмотрел виновато. – Батя не велел…
– А я на пороге слушать не буду, холодно. К тому же время тратить на беготню туда-сюда после каждого твоего слова? Уволь. Я еще не настолько проснулась.
Я натянула расхристанное после сна платье на плечи, собрала волосы в пучок, развернулась и пошла к полкам со снадобьями.
Совий втолкнул товарища в избу – уж не знаю, словом или дружеской зуботычиной, – и теперь парнишка переминался с ноги на ногу, испуганно стреляя глазами по сторонам. Я тоже украдкой осмотрелась, наслаждаясь видом. Впрочем, гостю он, верно, пришелся не по душе, лицо его так и осталось бледным. Я беззастенчиво отодвинула Совия с дороги и сунула его чахоточному приятелю под нос пузырек с едким зельем – купец, у которого я его нашла, сказал, что называется оно нашатырь. После того как гость прочихался и поименно вспомнил всех богов, начиная с Вельнаса[11], я взяла корзину, где уже лежали инструменты, и грозно вопросила:
– Ну?!
– Его отца укусил нетопырь. В шею, вот тут.
– На себе не показывай, – суеверно прикрикнула на Лиса. Белобрысым ураганом пронеслась по комнатке, собирая необходимые травы. Приятель Совия, услышав мои слова, замахал рукой возле шеи и сплюнул через левое плечо.
Надеюсь, не на мои чистые полы.
Собрав все нужное, я сняла с крючка плащ и кивнула:
– Ведите к раненому.
По пути Совий тихо рассказывал мне, как отец бледного парня умудрился налететь на нетопыря. Я уже знала, что приреченцы каждую седмицу прочесывают окрестности в поисках притаившихся навьих тварей. В этот раз они нашли целое гнездо нечисти. Василий убил детеныша, а озверевшая мать пробилась-таки сквозь все заслоны и вырвала кусок плоти из шеи печника. Чудо, что немного промахнулась. Вот только яд нетопыря вполне способен довершить начатое в ближайшие часы.
В отличие от Марьяны, этот недужный в постели не валялся, хотя от опасной раны близ яремной вены уже потекли синие ниточки отравы. Старик сидел прямо, широко расставив ноги и придерживая одной рукой наспех наложенную повязку. Вторая лежала на колене, пальцы были сжаты в кулак, костяшки побелели. Я втянула носом воздух и узнала запахи календулы и подорожника. Неплохо, но слишком слабо для таких повреждений.