Всем известно, что зимой богиня Сауле отправляется в Правь погостить у своих родителей. Поэтому солнце совсем не греет – ведь солнечная дева далеко, и все, что мы видим, – это лишь отблеск ее огненных волос. Но если Вечно Юная в хорошем настроении, ее косы сияют так ярко, что мир в их отсвете становится краше. Вот и сегодня случился именно такой день. Пришлось одной сонной рагане, невзирая на нежную любовь к теплой кровати, вооружаться корзинкой и отправляться в лес.
Выйдя за порог, я осмотрелась. Глаз наткнулся на подтверждение моим тревогам, и пальцы невольно сжались на воротнике шубы, как будто я пыталась прикрыть горло от невидимого хищника. О том, что зверь хоть и не показывается, но существует, нахально заявляли следы крупных, больше моей ладони, лап, замыкающие дом в кольцо.
Эти следы стали появляться с той ночи, когда я в первый и последний раз попыталась вести жизнь обычной девушки. Как будто что-то выбралось из моего сна в Явь, да только уйти далеко не смогло. Вот и бродит теперь вокруг избушки, вытаптывая цепочку, которую я чувствую так же, как если бы мне на руки навесили кандалы.
О ногу потерлось что-то теплое и мохнатое, и я испуганно вздрогнула. Одуванчик удивленно воззрился на меня круглыми зелеными глазами, не понимая, почему это хозяйка так шумит и ругается. А хозяйка, продолжая ворчать, крепко вцепилась в ручку корзины и, размахивая ею, будто дубиной, отправилась со двора прочь.
Я долго набиралась духу, не решаясь рассказать Совию о следах, – боялась, что охотник не упустит случая позубоскалить над моими страхами. Но, вопреки ожиданиям, Лис отнесся к ним серьезно и несколько ночей подряд караулил неведомую нечисть в моем дворе. Вот только та и носу не казала, будто чуяла его и знала наперед все охотничьи повадки. Следов наутро, конечно, тоже не было. Скрепя сердце Лис прекратил ночевать в снегу, но взял с меня обещание, что, если тварь как-то проявит себя, я обязательно ему расскажу.
Кроме отпечатков лап, неведомый зверь больше ничем не давал о себе знать. Не выл и не рычал, не скребся в дверь… Лишь одна вещь поменялась, и я была в растерянности, не понимая, радоваться этому или огорчаться, ведь только начала нащупывать новую, нехоженую тропинку.
Когда появился неведомый зверь, мои сны пропали. Он будто украл их, или, быть может, они выбрались в Явь, натянув его шкуру.
Те самые мучившие меня с детства кошмары о тумане вдруг исчезли, словно их и не было вовсе. И это тогда, когда я наконец набралась храбрости заглянуть в них, а не убегать прочь, истошно вопя. Наверно, мне следовало бы радоваться. Но я злилась.
Эти сны были со мной, сколько я себя помнила. Когда я была совсем маленькой, они не внушали мне страха. Я забывала их, едва открывала глаза. Туманные видения были привычны, словно дыхание. Лишь однажды я спросила у мамы, что за тетя меня все время куда-то зовет.
Тогда мама впервые в жизни причинила мне боль. Она сжала мою руку так сильно, что потом на ней остались синяки. Притянула меня к себе и прошептала на ухо едва слышно – может, я и вовсе сама додумала ее слова, – чтобы я никогда и никому не рассказывала о том, что вижу по ночам. Даже ей.
– Но, мама, она же просит помочь, – растерянно возразила я. – Ей больно! А еще я слышала, как она кричала…
Мама на мгновение закрыла глаза, добела сжав губы. Потом положила руки мне на плечи и встряхнула:
– Когда это было? Когда тетя кричала?
Стало очень страшно. Я никогда не видела маму такой. Я устала, хотела спать, рука в месте, где ее стиснули мамины пальцы, неприятно ныла. Но я честно постаралась вспомнить.
– Кажется, это было в день Летеня…[14]
– Вот как.
Мама наконец отпустила меня и выпрямилась. Ее взгляд обратился внутрь нее, и мне показалось, будто ее душа исчезла, оставив только облик – прекрасный, но пустой. Я потянула маму за край платья. Мои глаза наполнились слезами. Но, прежде чем я разрыдалась, мама снова стала собой. Она больше не трясла меня и не ругала. Присев на корточки, она знакомым и таким родным жестом стала перебирать мои волосы. Мама пыталась улыбнуться, но я видела, что ее глаза так же полнятся слезами, как и мои.
– Мамочка, я больше никому не скажу об этой тете. Честное слово, мамочка. Обещаю!
– Я верю тебе, маленькая. Просто знай: так будет лучше для всех. Той тете… уже не помочь. Я не хочу потерять тебя. Ты – мое сердце.
Она обняла меня, и я все-таки расплакалась.
Снег хрустел под ногами, но, вопреки ожиданиям, я почти в него не проваливалась. Я легко шла через молчаливый заснеженный лес, почти не ощущая холода. Чем больше выпадало снега, тем спокойней и теплей мне становилось, а в этом году зима выдалась дивно снежная. Порадовавшись удачно намороженному насту, я забрела вглубь леса и принялась откапывать травы. Маленькие листочки надежно укрылись толстым белым одеялом, и я удивилась его рыхлости. Казалось, в такую кашу уж давно должна была провалиться, ан нет – крепко держала. Пожав плечами, я решила на всякий случай вернуться с угощением для здешнего лешего. Не знаю, почему он не спит зимой, да еще и помочь надумал, но ответить на добро добром для меня было так же привычно, как дышать.
Светило яркое солнце, отражаясь от сугробов брызгами ослепительных искр. Мороз скручивал деревья, и они протестующе трещали в ответ на его самоуправство. Надо мной стайка красногрудых снегирей, похожих на диковинные хвостатые яблоки, возмущенно делила скудный урожай рябины, сладковатой от поцелуев мороза. Внезапно внутри туго натянулась струна, и я медленно закопала потревоженный кустик, не забыв поблагодарить за отданные листочки. Выпрямилась не спеша, убрала добычу в корзину, натянула варежки и лишь потом обернулась к тому, кто дал о себе знать волной болезненной тревоги.
Он стоял за широким ясенем, скрывавшим его почти наполовину. Если на мне были теплая обувка, шуба и варежки, то на нем – только легкая рубашка, льняные штаны и красные сапоги с кисточками. Веснушки сияли на носу так ярко, как будто его обрызгало солнечным светом. Тот самый парень, который угощал меня медом на злосчастных вечорках. Тот, в чьей руке Марьяна задержала тонкие пальчики на мгновение дольше, чем нужно.
Так вот из-за кого подруга сама не своя. Уж не ему ли я задолжала гостинчик?
– Здравствуй, русалка, – кивнул мне натянувший человеческий облик навий, не торопясь приближаться.
– И тебе не хворать, Леший. Отчего не спишь в такое время?
– Узнала-таки, – грустно улыбнулся парень. – А коли узнала, прогонишь?
– Ты плохого не делаешь, – я пожала плечами, – но Марьяну отпусти. Не для тебя она.
– Тебе разве решать, для меня или нет? – на миг его доброе открытое лицо исказилось и сквозь человеческий облик проступил иной.
– Марьяна горит жизнью, светится ею, она живет в ладу с миром. А еще она человек до последней капельки крови – уж поверь, я почитай что каждую пересчитала, когда от навьей твари ее избавляла. У тебя она зачахнет. Лесные чертоги ее погубят.
– А тебя бы приняли как княжну… – окинул меня задумчивым взглядом не ко времени проснувшийся навий.
Я едва не расхохоталась, но сдержалась, только фыркнула по-кошачьи.
– Быстро ты меняешь свои увлечения. Это как же тебе твои лесавки наскучили, что ты в зиму проснулся, лишь бы новую подругу найти?
Леший вышел из-за дерева и подошел чуть ближе. Его облик опять поплыл – кожа потемнела и покрылась наростами, похожими на кору. В волосах зазеленели листочки. Лицо с веснушками не поменялось, только глаза из теплых карих стали светло-зелеными. Ба, а леший-то молоденький совсем!
Тогда понятно, почему он растревожился. Похоже, что его просто-напросто изгнали из родного леса.
Два леших вовек не уживутся в одной чаще. Когда молодой заявлял свои права, то должен был победить старого Хозяина в игрищах, а если плоховал – дороги в родные леса для него больше не было. Неприкаянным духом бродил такой леший-потеряшка по миру, пробуя осесть то тут, то там, тревожа людей и смущая девушек обликом статного молодца. В отличие от матерых леших, молодняк был опасен только тем, что мог увести понравившуюся девушку в лес, и поминай как звали. Но отдавать Марьяну обездоленному навию, решившему скрасить вечерок, я не собиралась.
Пока я раздумывала, как быть, Леший подкрался еще чуть ближе. В нос пахнуло свежей живицей, землей, отсыревшей из-за весенних паводков, прелой листвой и грозой. Глаза навия стали совсем зелеными, а потом вдруг потемнели, налились ореховой теплотой. Я с изумлением смотрела в знакомое лицо, а Леший улыбнулся мне чужими губами и спросил чужим голосом – более высоким и звонким, чем был у того, чью личину он натянул:
– А так – пойдешь?
Я не выдержала и прыснула со смеху, зажимая рот варежкой, чтобы не распугать пирующих снегирей.
Леший обиженно отпрянул и зло оскалился, не понимая, с чего я так веселюсь. А я продолжала ухохатываться, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. Ну надо же, чего удумал – соблазнять меня обликом Совия! Не спорю, парень хорош собой, но отношения у нас с ним как у кошки с собакой – то пирожками друг друга кормим, то проклятиями посыпаем. Да с чего мне о нем думать вообще?
– Так не то что пойду – побегу. Вот только в другую сторону. Эх, жалко тебя, но и помочь ничем не могу. Разве что… В паре дней конской рыси на запад я видела лесок. В нем совершенно не чувствовалась рука Хозяина – может, и нет его там? Попытай удачу. Ведь лучше своим углом обзавестись, чем глушить тоску временной мерой. Чувства смертных девиц для вас, навий, ведь как брага для обычного мужика. Пьянит, кровь веселит, да только пользы в ней нет и разрушает потихоньку ваше естество.
Парень, снова ставший конопатым и голубоглазым, призадумался. Даже вернулся на прежнее место, под ясень. Потом поднял на меня прозрачные, как первый осенний лед, глаза и кивнул:
– Благодарствую, русалка. Попытаю счастья. Но ты подумай еще. Ты ведь не человек, в тебе кровь водяниц. Я правду сказал, ходила бы хозяюшкой, лес берегла.