В толпе поднялся возмущенный ропот. Хозяева домов, соседних с моим, вытягивали шеи и рвались броситься на защиту своих изб с водой и песком, чтобы не дать огню перекинуться. Но Дарган рыкнул повелительно, и смельчаки, уже побежавшие в сторону пожара, повернули назад.
– Ничего не будет с вашими халупами. Меня не зря Громобоем кличут. Грозовой огонь – мой верный пес.
– Ты грозовая шавка! – выкрикнул Совий, вырываясь из удерживающих его рук. – Прекрати ее мучить! Отзови свой огонь!
– Пожалуйста, пощади, – рыдала я, жалко скривившись и всхлипывая в голос.
Марий был вынужден наклониться, чтобы не сломать мне руки, но я не чувствовала боли – я всем сердцем рвалась туда, где сгорала часть моей души.
Дарган вновь не повернул головы в мою сторону, но снизошел до ответа:
– Ведьмин дух должно выжигать до основания. Все, с чем ведьма связана, будет обращено в прах и пепел. Таков закон, маленькая рагана, – Дарган посмотрел на Болотника и кивнул ему: – Вряд ли тут есть темница, так что запри ее на эту ночь в каком-нибудь подвале.
Громобой повернулся к толпе и воздел руки к насупившимся небесам:
– Мы все равно остаемся людьми, даже под чарами древнего существа, никогда не знавшего, что такое справедливость. Как бы ни хотелось вам, добрые люди, совершить акт правосудия, самым правильным будет вынести приговор ведьме публично. А затем сжечь ее на площади перед Черной школой, развеяв прах над ее любимой бегущей водой, чтобы никогда она не возродилась ни единой травинкой.
Дарган стоял ко мне спиной, и я не видела выражения его лица. Я не знаю, что увидели в нем приреченцы. Один за другим они стали опускаться на колени и склонять голову к земле, шепча его имя. Один за другим все, кого я звала друзьями, кроме Совия и тех, кто его удерживал, пали ниц перед черным служителем. А он сделал знак Марию, и тот повел меня сквозь толпу. Жуткое ощущение, будто они кланяются мне, стало последней каплей, и я тихонько захихикала. Смех бурлил и затапливал меня волной, разрывая горло и выплескиваясь наружу визгливой истерикой. Должно быть, в тот момент я выглядела как настоящая ведьма. Совий с болью смотрел на меня.
Я же смеялась.
Я не переставала смеяться, даже когда над моей головой опустилась крышка подвала, оставив меня в кромешной темноте с запахом влажной плесени.
Смех клокотал и рвался из горла, булькал и хрипел, смешивался со слезами и рвотой, но остановиться я не могла. На ощупь, сотрясаясь всем телом, добрела до стены и свернулась возле нее тугим клубком, продолжая икать и размазывать слезы, сопли и желчь по лицу. Я проклинала скопом богов и Прях, соткавших мне эту судьбу. Я ненавидела себя, такую беспомощную и жалкую.
Потому что именно такой я себя ощущала в тот момент. Жалкой тварью, не нужной даже породившей ее Нави.
Глава 20Цена дружбы
Не знаю, сколько времени я провела в темноте подвала, слушая, как стекают капли воды по заплесневелой стене. Дарган говорил об одной ночи, но для меня она растянулась на целую вечность. Иногда раздавались шорох маленьких лап и неуверенный писк. Пару раз моей голой ноги касалась щетка жестких усов. Я не шевелилась, и крысы убирались прочь. Лишь одна все время норовила задержаться, и я понимала, что ей не терпится попробовать необычное угощение – человечью плоть.
Было холодно. Марий оставил мне свой кафтан, и я закуталась в него, но дрожь все равно колотила меня изнутри. Я подышала в ладони, потом и вовсе свернулась клубком, пытаясь сберечь оставшиеся крохи тепла. При мысли о еде становилось тошно, но жажда мучила меня с первой минуты пленения, а воды дейвасы не оставили. Я надеялась, что мне не придется попробовать на вкус те сводящие с ума медленным течением капли. Пока еще отвращение было сильнее жажды. А если дойдет и до того – будет ли меня волновать, что это сок белесого грибка, облепившего стены подвала?
Ощущение, что я увязла в кошмаре, никак не отпускало. Еще вчера я улыбалась солнцу и пила чай с вареньем Калины на крыльце своей лохматой избушки, а сегодня валялась на земляном полу и тщетно пыталась оттереть руки – мне все казалось, что они по локоть одеты в кровавые перчатки. Там, снаружи, бесновалась толпа, подогреваемая звучным голосом дейваса, а мой дом рассыпался жирным горячим пеплом. Кто бы подумал, что в рыхлом теле Громобоя таится такая сила? Хотя уж я могла бы догадаться – много людей повидала на своем недлинном веку. А все туда же – обманулась внешностью. Впрочем, внешностью ли? Возможно, я слишком хотела зацепиться за этот клочок земли и дом, который даже не был моим…
Новая капля скользнула по отсыревшим доскам.
Я закрыла глаза. Держать их открытыми было слишком страшно: начинало казаться, будто я ослепла. Кисловатый запах настойчиво лез в нос, отчего я то и дело терла его рукой. Бессмысленный жест, но в нем было некое странное успокоение.
В какой-то момент показалось, что я уснула на самом деле и мне грезится свет. Я неуверенно подняла руку к лицу и помахала растопыренными пальцами. Нет, это не сон и не видение. Вправду стало чуть светлее. Глаз различал силуэты – едва-едва, буквально намеками, росчерками теней, но все же я смогла их увидеть.
Опираясь на рыхлую землю, на ощупь похожую на прах, я приподнялась и заморгала, приучая зрение к новому освещению. Я не понимала, откуда оно взялось. Не было ни единой щелочки, ни даже крошечного отверстия в поглотившем меня подземном мешке, откуда мог бы прорваться этот намек на свет. Но он был.
Я снова зажмурилась и помотала головой.
Наверно, это все-таки морок измученного разума. Нужно успокоиться. Дыши, Ясмена. Вдох – выдох. Вот так, умница…
Продолжая уговаривать себя, я все же рискнула приоткрыть глаза. Свечение никуда не ушло, напротив, словно стало ярче. Оно было мягким и двигалось вместе со мной. Как будто источник его был возле меня. Как будто я держала его в ладонях.
Я снова подняла руку и всмотрелась в нее, крутя запястьем и сжимая пальцы. Совсем как когда Марий нес меня в Приречье. Тогда я еще не знала, что ждет меня впереди. Грудь стиснуло болью. Удивительно – как будто там еще было чему биться.
Помотав головой, я заставила себя вернуться из воспоминаний в подвал, где явственно стало светлей. Уже можно было различить квадрат лаза, сваленные в углу мешки из-под репы, полосы грибка на потолке и стенах, горбатые силуэты крыс, мечущихся под ногами, – никаких тварей, кроме тех, что жили во мне. Вот только было похоже, что прямо сейчас я становилась одной из них.
Потому что светились мои руки.
Наверху едва различимо послышалась какая-то возня. Что-то стукнуло, упало, кто-то выругался шипящим голосом. Я представила, как открывается крышка и люди видят меня – грязную, заплаканную, со светящимися холодным лунным сиянием руками, – и вздрогнула всем телом. Меня даже не станут вытаскивать наружу – просто сбросят факел, захлопнут крышку и дверь подопрут. А потом всей волостью хозяину новый дом построят с песнями и плясками.
Что делать?
Заполошный взгляд выцепил пустой мешок, я кинулась к нему и быстро намотала на руки колючую тряпку, стараясь не расчихаться от пыли. Едва последний участок мерцающей кожи оказался скрыт и я снова погрузилась в шепчущую тьму, как в ней прорезался квадрат выхода. Я болезненно прищурилась: кто-то держал факел, видимо, выглядывая меня, и на мгновение показалось, что все мои страхи стали явью. Но вместо того чтобы бросить огонь вниз, человек отвел руку в сторону, и прямо перед моим носом со змеиным шипением вытянулась веревка.
– Ясмена, вылезай скорей! У нас мало времени, а еще Пирожка надо вывести!
Я не поверила своим ушам. Могла предположить все что угодно, кроме этого голоса, сердитого, дрожащего от недавних слез, но такого знакомого.
Марьяна.
– Яся, не молчи! Ты ведь там жива? – голос Марьяны зазвенел паникой, и я поспешила вытереть предательские слезы.
Совсем размякла. Что, если это обман? Вдруг дейвас задумал что-то еще более жуткое, чем выступление на площади? Страшная мысль нежданно обожгла нутро.
Что, если тварь, убившая Анжея, на самом деле подчиняется дейвасам?
Я молчала, не торопясь отвечать. Путь к спасению раскачивался перед самым носом, так и маня уцепиться за него и молниеносно выбраться из земляного мешка. Но страх, кажется, въевшийся в кровь, намертво сковал губы.
– Ясмена! Прости меня, дуру, что не помогла тебе сразу! Отец запер, не дал сбежать. Сказал, что однажды чуть не потерял дочь и не хочет проходить через это снова. А еще сказал, что хоть тебя и уважает, но против дейвасов не попрет, потому что в ответе за всю деревню. Что ж это за уважение такое, что делит людей на нужных и ненужных, а, Ясь?
Марьяна, кажется, собиралась снова расплакаться, и это было настолько не похоже на мою бойкую подругу, что я все-таки решилась и взялась за веревку. Мешковина с рук упала, и я затаила дыхание, вспомнив о подозрительном свечении, но, кажется, Сауле наконец решила дать мне передышку – оно исчезло.
Рывок, неожиданно сильный для изящной Марьяны, вытащил меня из подвала, и в нос ударил запах тушеного мяса, капусты и углей. Воздух был спертым, но после плена он показался слаще, чем в мокром от дождя лесу. Я вдохнула полной грудью, и голова пошла кругом. Нащупала опору, оказавшуюся спинкой стула, и тяжело привалилась к ней, дыша как загнанная лошадь. Передо мной возникло обеспокоенное лицо подруги, и я с трудом сосредоточила на нем взгляд.
– Эх, Яся, надо тебе в лес, там быстро в себя придешь. Я бы рада дать тебе отдышаться, но у нас и правда нет этих минут. Давай, родная, вот так – держись за меня. Совий, чего смотришь? Помогай!
Я вздрогнула всем телом и отшатнулась так резко, что чуть не свалилась обратно в открытый подпол. Марьяна вовремя успела схватить меня за лацкан кафтана, и ткань опасно затрещала.
– Я бы и рад, да она меня не подпустит, – тихо отозвался Совий.
Я снова метнулась прочь от его голоса, но, видимо, зрение все же притупилось, потому что я влетела прямо в его руки. Он чуть сжал мои плечи – и тут же отпустил, будто обжегся. Я смотрела на него, тяжело дыша и сжимая полы кафтана, как оборотница – сброшенную шкуру. Ждала, что вот-вот он улыбнется по-змеиному и сделает что-то, что разобьет меня окончательно. Но Совий молчал, не отводя глаз. Он весь вытянулся по струнке, руки безвольно повисли вдоль тела. Не знаю, чего я ждала: извинения, смеха, признания? В конце концов он все же опустил потемневшие глаза. Указал на выход и тихо сказал: