Выглянув из землянки, я скорчила рожу застывшим охранницам. Они безучастно смотрели перед собой, не замечая меня. А я выплыла из дома и побежала прочь, не удивляясь тому, что следов в песке не остается. В мире, который я видела сквозь туман, все было иначе. Мне не нравилось увиденное. От встреченных лаум веяло потусторонней жутью. Домишки скривились и оплыли, как свечные огарки или сбежавшая из кастрюли квашня. Промеж водяниц сновали тени, и я отвернулась, испугавшись того, что могу увидеть, если всмотрюсь в них внимательней.
Туман вел меня к границе Убежища. Я остановилась прямо на ней, не осмеливаясь пересечь невидимую, но ощутимую черту. Нерешительно взглянула на молчаливую Рощу. Как ни странно, новым зрением она виделась такой же: похоже, Навий лес не стеснялся своей сути. Собственные чувства вызывали у меня удивление, но да – я ощутила уважение. Мой страх перед потусторонним миром чуточку уменьшился, как будто уважение стало холодной водой, разбавившей обжигающий кипяток.
Поколебавшись, я все же ступила на сизый мох, скравший звук моих шагов. Я невольно улыбнулась при мысли о том, что снова сбегаю из лагеря, хоть и обещала Марию больше не делать этого.
Туман становился все гуще, в нем терялись очертания деревьев, порой казалось, что между стволов мелькает нечисть, но я не обращала на нее внимания, и она убиралась восвояси, сверкнув зелеными глазами напоследок. Постепенно не осталось ничего, кроме тумана и мягкого мха. Я потеряла счет времени и забеспокоилась, не пропущу ли обряд. А потом рассмеялась собственной глупости: ведь без меня и обряда не случится. Впереди почудилось сияние, и я ускорила шаг, почти побежала. Плащ из тумана соскользнул с плеч в тот же миг, как я выбежала на поляну, покрытую изумрудной травой высотой по щиколотку.
Посередине поляны возвышалась стела. Она вся заросла вьюном, раскрывшим зонтики белоснежных цветов с ладонь размером. Между гибких стеблей виднелся позеленевший от времени камень. Разобрать, какого цвета он был когда-то, не представлялось возможным. Возле камня спиной ко мне стояла женщина. На ней было простое белое платье без каких-либо узоров. Тонкую талию охватывал золотой пояс. По спине незнакомки стекали волны жидкого пламени – так мне показалось. Но, присмотревшись, я поняла, что это были ее волосы, которые светились и переливались всеми оттенками утренней зари. Женщина обернулась, и я невольно залюбовалась ее мягкой, нежной красотой. Словно под ее кожей светило солнце, подсвечивая ее изнутри золотистым сиянием. Лицо незнакомки было молодым, но глаза цвета янтаря хранили мудрость, недоступную смертным.
– Здравствуй, – улыбнулась она.
Я молча поклонилась, чувствуя, как сердце в груди бьется пойманной птицей. Она выглядела иначе – более теплой, более земной, – нежели на картинках и фресках святилищ. Но не узнать Сауле, богиню утренней зари, было невозможно.
– Не нужно церемоний. Лишь с твоей помощью я наконец смогла проникнуть в этот мир-в-мире. Благодарю, что стала тем золотым лучом, который указал мне дорогу.
– Да не за что… вроде, – хрипло отозвалась я.
Богиня снова отвернулась и протянула руку, коснувшись одного из белых цветов. Над поляной поплыл густой запах водяных лилий.
– Белых лилий цветы серебристые вырастают с глубокого дна, где не светят лучи золотистые, где вода холодна и темна[21], – нараспев произнесла Сауле. – Давным-давно, когда один слишком ответственный огненный колдун еще не пожертвовал собой, здесь был мой храм. Когда мир вывернулся наизнанку, поглотив человеческие земли, храм остался – я слишком любила в нем бывать, и он пропитался моей энергией. Но смотреть за ним больше было некому. Я не могла попасть в тюрьму, сотворенную силой души и огня, и помочь своим дочерям. Как жаль… Мне больно видеть, во что превратились те, кого я создавала, чтобы защищать жизнь. Теперь все, чего они хотят, – отнимать ее ради мести.
Сауле наклонила голову, и по ее щеке скатилась золотая слеза.
Я не знала, что сказать. Всю жизнь я просила ее лишить меня сновидений, в которых я либо видела, как умирает мама, либо бежала на голос, но так ни разу и не сумела увидеть зовущего. Но ни одной ночи не прошло в благословенной темноте. Признаться, себя мне было жальче, чем златоволосую Деву.
– Я чувствую твою злость, – прозвенел ее голос, и мои щеки опалило жаром стыда. – И не буду отрицать своей вины. Не в моих силах избавить тебя от кошмаров. Ты сама должна пройти этот путь и увидеть, что ждет тебя в его конце. Знаю, ты представляла нашу встречу по-другому, но это мне придется просить тебя о помощи.
В душе нарастала та самая злость, выжигая стыд и сомнения. Всем что-то от меня надо. Марию я нужна, чтобы зачать одаренного наследника. Совию – чтобы вернуться в Школу и получить грамоту ведьмака. Лаумам – чтобы провести обряд и открыть дорогу в мир живых. Богине – чтобы вызволить лаум. Даже деревенским я нужна была, чтобы лечить их хвори, и никому не было дела до того, чего хочу я. Впрочем, нет. Откровенно говоря, стоит признать, что с жителями Приречья у нас был справедливый уговор. Они мне – дом и зимовку, я им – лечение. Самая честная сделка из тех, что я волей или неволей заключила в последнее время.
Я не заметила, как Сауле возникла рядом со мной, но то, что она это расстояние не пешком преодолела, – точно. Богиня оказалась ниже меня почти на голову. Волосы текли с ее белых плеч живым огнем, в который хотелось запустить обе руки и позволить выжечь себя дотла. Порыв ветра растрепал мои собственные волосы, и прикосновение жестких прядей к лицу странным образом успокоило и прояснило разум.
– Вы хотите, чтобы я выпустила лаум, верно?
– Нет, – ее голос звякнул грустью.
Я опешила и даже, кажется, рот открыла от удивления.
– Тебе придется самой выбирать, как поступить, но прежде чем ты примешь решение, позволь, я расскажу тебе одну историю. Она произошла много весен назад, и все, что будет сказано, – истина…
Глава 26Огонь и вода
Сауле медленно крутила лилию, поглаживая тонко пахнущие лепестки. Я ждала, пока богиня соберется с мыслями, исподтишка оглядывая поляну со стелой. В густой короткой траве, такой яркой, что глазам, привыкшим к серости Чащи, становилось больно, взаправду виднелись остатки домов. Заросший козырек крыши. Две палки от забора, лежащие бок о бок, точно пара влюбленных, не пожелавших расставаться и после смерти. Черепки кувшина. Кости…
Они выступали из-под травяного ковра едва заметно, если бы я не вглядывалась, то не обратила бы внимания на отблеск чего-то белого. Но я заметила – и уже не могла отвести глаз от вылизанных временем осколков. Все, что осталось от живых людей.
Густой как мед голос Девы пробился сквозь бешеный стук сердца в ушах. Она говорила нараспев, точно рассказывала сказку, и я невольно поддалась чарам ее речи.
– Когда-то, на заре мира, мертвые не уходили от живых. Они бродили промеж тех, кого не могли коснуться, и тосковали – о жизни, которая им больше не принадлежала, о поступках, которые не успели совершить, о возлюбленных, с которыми оказались разлучены. Их скорбь и ярость были так сильны, что дали им силы причинять вред живым. Люди обратились к богам с мольбой о защите. Ведь мертвые не чувствовали боли или сожаления, им не нужен был отдых – зависть и ненависть поддерживали их, кормили и согревали. Род людской слабел, а беспокойников становилось все больше.
Тогда я собрала своих верных жриц из всех святилищ и дала каждой испить свет утренней зари. Вместе с ним девы обрели умение лечить любые болезни и увечья, даже те, что наносили мертвецы. А еще те из них, кто сумел овладеть своим даром в совершенстве, научились управлять водой. Ведь вода свободно течет между Жизнью и Смертью, из воды когда-то зародился весь наш мир. Тех дев стали называть лаумами.
Супруг мой, Перкунас, зачерпнул огня из Небесной Кузницы, разбил его на сотни искр и одарил этими искрами своих жрецов. Так появились дейвасы – огненный щит живого мира и опора лаум. После Перкунас разделил мир на три царства – Навь, Явь и Правь – и запечатал границы, отделив живых от мертвых, а богов от людей. Мертвые остались в Нави. Живые поселились в Яви. Домом богов стала Правь. Лаумы и дейвасы тоже остались в Яви, чтобы защищать людей от тех навьих тварей, что укрылись от взора Перкунаса. На века воцарился мир.
Сауле помолчала, будто собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. Я слушала едва дыша. Что-то говорило мне, что ни в одной книжке я не прочитаю правды, которую сейчас с грустью рассказывала златовласая богиня, и я боялась пропустить хоть слово.
– Лаумы всегда приходили на помощь, откуда бы ни прилетал Зов. Они отдавали свои силы до последней капли, порой жертвуя собственной жизнью. Я не делала их такими – они сотворили себя сами, возведя жертвенность во главу угла, – Сауле горестно покачала головой. – И сами же обожглись об этот пламень.
Многие водяницы, особенно те, кто успел воспитать учениц, с болью наблюдали, как девушки, ставшие им родными, не выдерживают и ломаются на пути к овладению даром. Их губила та самая жертвенность, непонимание, что порой можно и нужно отступить, чтобы вернуться с новыми силами и выиграть бой со Смертью. Некоторые из лаум пытались оставлять девочек при себе, но свет зари, пылающий в их крови, не позволял юным водяницам жить спокойно. Порой борьба сводила их с ума. Тогда одна из старших лаум обратилась за помощью к дейвасу. Она попросила освободить ее ученицу от света – от моего дара. Ей казалось, что девочка будет счастлива прожить обычную жизнь, в которой не понадобится рисковать своим телом и разумом день за днем, до последнего вздоха… Я вижу тоску и понимание в твоих глазах. Ты бы тоже хотела, чтобы я забрала свой дар обратно?
Я смотрела на богиню, пытаясь облечь в слова дикую свистопляску, творящуюся в душе. Молчать было невозможно, но и сказать никак не получалось. Мысли путались и обжигали рот, едва я начинала думать, что нашла нужный ответ. Она стояла передо мной – вечно юная, невыразимо прекрасная, одетая лишь в тонкую белую ткань, украшенную туманной вышивкой, и я должна была сказать ей…