Должна…
– Да, – в горле будто проклюнулись колючки, и я сухо сглотнула, прежде чем повторить уже более уверенно: – Да, хотела. Я мечтала об этом с детства. С той первой деревни, которую нам с мамой пришлось оставить по приказу головы, не желающего «терпеть ведьм у себя под боком». Со дня, когда лучшая подруга, узнав, кто я, бежала прочь с белым от страха лицом. С горсти чешуек, полученных мамой за лечение, – брошенных в пыль и придавленных каблуком расписного сапога. Потому что «только на коленях рага-нам должно принимать плату от честных людей».
Я говорила, выталкивая из себя всю накопившуюся злость. Говорила, сжимая кулаки и не замечая, как тускнеет ореол света вокруг Сауле, как ее прекрасные волосы становятся безжизненными и лишь на концах едва заметно мерцают последние искры. Как опускается взгляд богини, а розовые губы кривятся в болезненной ухмылке. Я выплескивала гнилую черноту и ненависть, наконец найдя источник моей боли и боли множества других беловолосых девушек, живших до меня.
И когда я почувствовала, что освободилась, на месте боли родилось что-то новое.
– Но не будь я раганой, я не обрела бы Марьяну и никогда не узнала бы что такое настоящая дружба.
Теперь мой голос звучал ровно, набирая силу. Сауле вскинула голову, цепляясь за меня взглядом. Она снова наполнялась цветом и сиянием, а я ясно видела на ее месте рассвет – нежный и сливочный, с прожилками сусального золота, купающийся в пухе утреннего тумана.
Вот солнце высунуло первый любопытный луч…
– Не будь я раганой, множество людей уже обратились бы в пепел на погребальном костре. Не владей я силой, и навьих тварей стало бы куда как больше, а значит, и смертей бы прибавилось.
Вот показался теплый край…
– Без твоего дара я бы никогда не попала в Приречье и не встретила тех, кто отнесся ко мне по-доброму. Не узнала того, кто тронул мою душу.
Между мной и Сауле оставался всего лишь шаг. И я легко преодолела его – для того чтобы заключить богиню в объятия, погладить ее по голове, как маленькую девочку, и долго шептать «ш-ш-ш» в золотистую макушку, чувствуя, как вздрагивают в рыданиях мягкие округлые плечи.
– Прости меня, – плакала она. – Я не желала, чтобы все так обернулось…
Я снова провела ладонью по теплым волосам.
– Мне нужно было не бежать от своей силы, а развивать ее. Возможно, тогда я нашла бы другой способ помочь лаумам. Не пытаться убить свет, но принять его и обратить во спасение. Ведь ты создала наш дар именно ради него.
И вот огромный желтый круг с белой каймой выплыл на нежнорозовый небосвод, прогоняя ночных тварей и вычерчивая мир лучами-дорогами.
Богиня утерла слезы и отстранилась. Завтра я проснусь и либо сойду с ума, осознав, что дерзнула коснуться божества, либо пойму, что это был лишь сон. Но пока я все еще спала. А во сне – известное дело – нет границ между тремя мирами: явным, тайным и божественным.
– Ты догадалась, верно? – Сауле принялась теребить край золотого пояска. – Дейвас попытался, но у него ничего не получилось. Юная лаума сошла с ума. А через нее безумие проникло и в остальных. В каждую водяницу, хоть однажды задумавшуюся о том, что она хотела бы стать обычным человеком. Когда огненосец понял, что натворил, то попытался исправить содеянное. Заманил всех, кого коснулось проклятие, в непроходимую чащу и высвободил искру. Никто до него не делал ничего подобного. Мы с мужем и не подозревали, до каких невероятных высот он сумел развить свой дар. Ах какой из него мог бы получиться исследователь!
Сауле мечтательно улыбнулась, но улыбка тут же погасла под тяжестью воспоминаний.
– Он думал, что сумеет побороть собственное колдовство, но вместо этого вывернул мир наизнанку. Лаумы оказались в когтях навьих тварей, и никто не сумел им помочь. Даже мы, боги, оказались бессильны. Дейвасов же тогдашний князь объявил спасителями и поставил по правую руку от себя. В тот день мы потеряли слишком многое. Среди дейвасов нашлись те, кто жаждал большего, чем быть щитом при лаумах. Они быстро поняли, что остались единственными защитниками мира живых, и не спешили на помощь водяницам. Прошло совсем немного времени, и огненосцы стали силой, с которой невозможно не считаться. Князь был далеко, в высоком тереме у подножия Белых гор, а дейвасы – повсюду.
Простой люд стал бояться огненных колдунов, а где страх – там и власть. Вот только дейвасов становится все меньше, хоть они и берегут эту тайну пуще собственных жизней.
– Потому что одаренные дети рождаются только в браке дей-васа и лаумы, – вспомнила я.
Сауле кивнула.
– Чтобы восстановить щит из огня и льда, нужно вернуть лаум в Явь. Но я не могу позволить им забрать с собой те ярость и ненависть, что годами копились в их душах. Мне придется превратить их в чистый лист, а кому-то – заново обучить водяниц жить и чувствовать. Иначе все может закончиться еще страшнее, чем в прошлый раз.
– Что же мне делать, Дева? – подняла я на богиню сухие воспаленные глаза.
Кожу продрало морозом, и я обхватила себя руками за плечи, пытаясь согреться.
– Ты единственная, кто вхож в оба мира, – взгляд Сауле проникал до самых темных уголков моей души, безжалостно высвечивая все, что в них скопилось. – Думаю, ты уже знаешь, как поступить.
Слова опадали белыми лепестками с запахом лилии. Я изумленно смотрела на богиню, она же виновато улыбнулась мне от стелы. Как она туда попала, я снова не заметила.
– Я не вправе просить тебя об этом, дитя, но мне придется. Задуманное Яросветой не должно воплотиться. Твоя рука не должна пролить кровь дейвасов. Иначе круг замкнется и все вернется к началу. Границы исчезнут, и в мир живых явятся мертвые, а лаумы будут идти впереди них. Стань хранительницей границ. Сбереги равновесие.
Туман взвихрился с земли, размывая фигуру Сауле. Ее голос все еще звучал, когда озаренный солнечным светом силуэт растворился в мареве, как капля меда в горячем молоке. Белым-бело было повсюду, вокруг меня, во мне, в моих мыслях, я сама стала туманом и понеслась так быстро, как только могла, наслаждаясь небывалой легкостью и свободой. И вскрикнула, больно ударившись о землю, словно упала с большой высоты. Вокруг меня снова серели знакомые стены. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, внутрь заглянула Ртуть.
– Все в порядке? – поинтересовалась лаума, шаря взглядом по землянке.
Я, стараясь не кривиться, поднялась с пола и поспешила ее успокоить:
– Просто споткнулась.
Охранница еще раз осмотрела меня, окинула взглядом жилище и вышла, чеканя шаг. Пусть лучше решат, что я неуклюжая, чем поймут, что мгновение назад меня тут и вовсе не было.
Или это все же был сон?
В ноздри проник знакомый аромат, и, оглянувшись, я увидела на полу что-то белое. Я подобрала лепесток лилии и размяла в пальцах, вдыхая нежный запах. Значит, все было на самом деле. И встреча с богиней, и правда о лаумах и дейвасах, и мое непочтительное поведение…
И мольба, ради которой Сауле устроила эту встречу.
Я не должна проливать кровь дейвасов, но только кровь проложит путь между мирами. Значит, ею поделится кто-то другой. И я, кажется, знаю, кто именно.
Три дня пролетели, словно в забытьи. Я пыталась пробраться к Совию, но мне удалось лишь посмотреть на него издалека: Яросвета больше не хотела рисковать и поставила охрану возле клетки. Лис выглядел изможденным, но ран на нем я не увидала. Марий несколько раз пытался со мной поговорить, но я сбегала, не дослушав даже колкое приветствие огненосца. Он снова начал бы зубоскалить или напоминать, что я сама хотела найти лаум, а мне слышать это было так же больно, как если бы он вгонял кинжал в мое сердце.
Лаумы смотрели на меня, где бы я ни появилась. Их шепот напоминал шорох листьев. Он преследовал неотступно, даже в беспокойных снах, которыми мне с трудом удавалось забыться. Близился день Купалы, и я поняла, что имела в виду Яросвета, говоря, что границы истончаются. В Серой Чаще появился ветер. Он трепал закостеневшие кроны и сек лицо, не оставляя ран, которые можно было бы излечить. Иногда его дуновения приносили запах тлена. Но порой… порой в нем чувствовался сладкий аромат луговых трав и нагретых солнцем камней.
Этот ветер прилетал из Яви, и лаумы с тоской поворачивали к нему лица. Я присматривалась к ним издалека, сидя на пороге своей землянки или возле потухшего костра, рядом с которым они танцевали в ту ночь, когда притащили нас в Убежище. С тех пор я не видела танцев и не слышала, чтобы хоть одна беловолосая дева пела. Зато лязг точила об острые клинки звучал с утра и до темноты, падающей на Чащу голодным зверем.
Стоило мне опустить руку на серый песок, как он начинал вздрагивать из-за бьющихся в оковах источников, спрятанных под толщей земли. С каждым днем вода ярилась все сильнее, и ее биение напоминало сердечную дрожь. Казалось, будто под Чащей мерно стучит огромное сердце, ритм которого все убыстряется, грозя проломить сковавшую его клетку.
В день Купалы я проснулась от сжимавшей грудь тревоги. Выглянув из землянки, я впервые не обнаружила своих стражниц. Не успела я порадоваться долгожданной свободе, как из теней выскользнул лесной гость и ткнулся широколобой головой в мой живот. Я охнула, но успела ухватиться за корни на его спине и потому устояла.
– Эй, дружище, что-то неладно? – спросила я зверя, хотя и сама чувствовала: все не так.
Одуванчик осторожно ухватил зеленоватыми зубами край моей рубахи и потянул за собой. Зверь привел меня к окраине Убежища. Я с недоумением оглядела выстроившихся вдоль полосы выжженной земли лаум – в полном боевом облачении, натянутых как струна. Все они не отрываясь смотрели на Чащу, будто ждали чего-то. Меня заметила Яросвета и, пройдя сквозь ряды своих воительниц, остановилась напротив, с недовольством глядя на то, как моя рука лежит на боку лесного гостя. Корни медленно извивались, щекоча ладонь, а не мертвенно затихали, как это было с той, другой лаумой.