. Но они изгнали его в темные леса Мидгарда, и там он жил – днем прятался, а ночью бродил, вооруженный огромным мечом, что ему подарили свирепые лесные демоны. Девочку мучили вопросы: горевала ли Фригг о своем втором сыне? Думала ли, каково ему приходится? Знала ли, что это Локи его обманул? Миф неостановимо двигался вперед, кого-то заливал яркий свет, а кто-то, как Хёд, оставался в тени.
Похороны Бальдра были одним из самых ярких и торжественных мест во всем мифе. Мертвого бога облекли в красивые одежды и отнесли на берег, где стояла на помосте его длинная, стройная ладья, называвшаяся Хрингхорни. У нее был высокий, изогнутый, резной нос в виде дракона и обшивка из черных досок. Бога подняли на ладью и доверху нагрузили ее золотом из Вальгаллы, кубками, сулеями, щитами, кольчугами, алебардами. Все это было усыпано самоцветами, завернуто в меха и шелка. Принесли разные яства, мясо золотого вепря. В запечатанных сулеях принесли вино. Пришел Один, принес волшебное кольцо Драупнир-Капатель. Раз в девять ночей капало с него по восемь таких же колец. Один наклонился к меловому лицу сына и что-то прошептал. Что – никто не знает.
Когда Нанна, вдова Бальдра, увидела его тело на ладье, то глубоко вздохнула и упала наземь.
Боги бросились к ней, хотели помочь, но она уже умерла. Ее тоже одели в лучшие наряды и положили рядом с мужем на погребальный костер, который оставалось только разжечь.
Ладья была очень тяжела. На нее возвели еще и Бальдрова коня-исполина во всей блестящей сбруе. Боги хотели запалить костер и горящую ладью скатить по каткам в море, но они так нагрузили ее, что не смогли даже сдвинуть с места.
Огромная скорбная толпа ждала, когда вспыхнет пламя. Были там Один с Фригг, вороны Хугин и Мунин и валькирии, которым не под силу было спасти мертвого бога. Были великаны, инейные и горные, светлые альвы, темные альвы и дисы, отчаянные духи-плакальщицы, умеющие оседлать ветер. Какой-то инейный ётун сказал, что в их краю есть великанша, которая гору может выдернуть с корнем и перенести на новое место. Один кивнул головой, и тут же кто-то из грозовых великанов полетел в Ётунхейм. Могучую великаншу звали Хюрроккин. Она явилась не на крылах бури, а верхом на чудовищном волке. Вместо поводьев были у нее живые гадюки. Боги и люди, слыша волков в чащах разума, видя змей у корней древа, тех и других уничтожали без жалости, вычищали их логова и норы. И чем больше убивали они серых волков и волчат, чем больше волчиц протыкали пиками, тем злей и страшней становились Фенрировы родичи в Железном лесу. Чем больше крушили змеям головы, чем больше топтали змеиных яиц, тем хитрей и ядовитей делалась Ёрмунганда и ее родня. Волк великанши был мерзок и пугающе силен. Пасть его была растянута в отвратительной ухмылке. Гадюки шипели, извивались и показывали клыки. Великанша спешилась, волк, огрызаясь, закрутился на месте. Один четырем берсеркерам из Вальгаллы приказал усмирить его, но даже великие воины опасались острозубых змей, которых пришлось прижать к земле рогатинами. Твари выли и шипели, а великанша увесисто, но ладно шла к ладье. Она была одета в волчью шкуру, и как у Тюра-охотника, над толстым ее лицом скалилась мертвая волчья голова. Хюрроккин невесело усмехнулась, уперлась рукой в корму черной ладьи и толкнула. Ладья покатилась к черной воде так быстро, что вспыхнули катки. Великанша рассмеялась, и могучий Тор, не сумевший и на волос сдвинуть ладью, взъярился. Замахнулся молотом и хотел размозжить ей голову.
Великанша, защищаясь, вскинула тяжелый кулак, но тут боги взмолились: стойте, уймитесь, там – Бальдр. Тогда Тор снова воздел свой молот по имени Мьёлнир и призвал с небес гром и молнию, чтобы подожгли ладью и все, что на ней было. Синие язычки пламени замелькали на носу и корме, побежали по богатым уборам, по восковым телам Бальдра и его жены, заплелись в гриву охваченного ужасом коня, и вот вспыхнул костер уже не синим, а красным и золотым, и с ревом взметнулся вверх. Ладья с ее страшной ношей медленно выплыла в море. За ней тянулся след, алый, как кровь, и там, где встречалось небо с землей, пролегла полоса, черная на черном, зловеще подсвеченная неимоверным пламенем. Онемевший Тор замер с воздетым молотом, и тут у ног его метнулся какой-то карлик. Тор пнул его, и карлик улетел в самый огонь. Карлика звали Лит. Только это о нем и известно, что его звали Лит и что он сунулся, куда не нужно, за что угодил в костер и зажарился заживо.
Вокруг расползался запах горящего мяса, божьего, конского, карличьего, запах тлеющих пахучих трав и душистого дерева, кипящего вина, плавящегося золота и пара, клубами подымавшегося с воды. Мир еще не погиб, но что-то гибло сейчас у всех на глазах, и впереди маячила неминуемая погибель.
Хюрроккин уехала к себе в Ётунхейм, и Тор не смог свести с ней счеты. Альвы и карлики, герои и валькирии плакали горючими слезами. Фригг не плакала. Она твердо решила повернуть смерть вспять и оживить Бальдра.
Хель
Девять дней и ночей скакал Хермод на восьминогом Слейпнире через царство смерти, по бессветным долинам, по бледным тропам. Все было серо: и вещи, и тени вещей. Все молчало, слышался только ровный стук копыт. Наконец показалась река Гьёль, окружающая замок Хель. У въезда на золотой мост стояла стражница, великанша Модгуд. Она преградила Хермоду путь:
– Кто ты и зачем здесь? От твоего коня больше шума, чем от всех мертвецов, что прошли и проехали по этому мосту. И что-то ты для мертвого слишком румян…
– Я пришел за своим братом Бальдром.
– Бальдр? Проезжал тут такой недавно…
То ли не по себе стало великанше от странного гостя, то ли она его пожалела, но отступила Модгуд, позволила пересечь мост. В темноте перед Хермодом лежал край Хель.
Дворец Хель окружала исполинская железная ограда. Долго ехал вдоль нее Хермод, а ворот все не было. Правда, попалась ему пещера, в которой сидел страж, то ли пес-чудовище, то ли уродливый волк. Звали его Гарм. Он дыбил шерсть, рычал и щелкал окровавленными клыками.
Хермод оглядел лютого стража. Не затем приехал глашатай богов, чтобы драться с ним. Он развернул Слейпнира, чуть отъехал и пошептал ему на ухо. Слейпнир одним скоком перемахнул ограду и как вкопанный встал на другой стороне. Откуда-то доносилось бульканье и треск – это у кипящего котла под названием Хвергельмир дракон Нидхёгг пожирал злодеев. Хермод поехал дальше. Мертвые останавливались и смотрели на него, румяного, дышащего.
На их серых лицах было лишь два выражения: бессильной злобы и холодной отрешенности. Тусклыми глазами вперялись они в Хермода.
Хермод въехал в престольный зал Хель. Спешился, повел Слейпнира в поводу. Страшно было бы потерять ему здесь коня. Зал был убран богато, стены увешаны золотыми и серебряными гобеленами, но как ни блестели они, тускло, серо, туманно было вокруг. Странный был это зал: то узким подземным ходом сдавливал Хермоду плечи, то расступался, распахивался огромной пещерой.
Хель восседала на своем престоле. Мертвая ее сторона была черная, а живая белая, в синих подтеках. Хмуро и строго глядела Хель. На голове у нее была золотая корона в алмазах, которые то ярко вспыхивали, то меркли, как задутое пламя. Рядом с ней на дивно изукрашенном престоле сидел Бальдр, а рядом с Бальдром его жена. Перед мертвым богом стояло богатое блюдо с нетронутыми стеклянистыми плодами. Золотой кубок с медом был не почат… Где твой румянец, прекрасный Бальдр?
Хермод поклонился повелительнице Хель:
– Хель, я пришел молить тебя, чтобы ты отпустила Бальдра обратно в Асгард. Боги, и люди, и все твари земные ослабели от горя и стали беспомощны. Только юный Бальдр вернет им надежду и тепло жизни. А больше всего горюет Фригг. Это она послала меня к тебе. Фригг не может жить без Бальдра.
– Не одна она потеряла дитя. По всей земле матери учатся жить без сыновей. Каждый день умирают юноши и не ропща переходят ко мне по золотому мосту. Только в Асгарде воины гибнут и тут же воскресают, словно это игра, а к вечеру уже снова пируют. В непрощающем мире земном и тут, под землей, смерть не игра.
– Но с этой смертью в мире стало темней.
– Значит, так тому и быть, – отвечала Хель.
Бальдр сидел ко всему безразличный и молчал. Нанна склонилась к нему на плечо, но он не обнял ее.
– Хорошо, – заговорила наконец Хель, дочь Локи, вышвырнутая Одином из Асгарда. – Скажи Фригг, что я отпущу Бальдра, если каждая живая душа на земле и под землей, на небе и в океане заплачет по нем без принуждения. Любовью не спасла его Фригг, может, спасет скорбью? Но если во всем мире хоть один глаз останется сух, Бальдр никогда не покинет моего царства. Как видишь, мертвые почитают его, и за моим столом он первый гость…
Хермод знал, что должен передать этот ответ Фригг, знал и то, куда движется миф. Но может быть, подумал он, свирепая воля Фригг, ярость ее любви и властный голос переведут миф в другое русло, и Бальдр проедет обратно по мосту, по которому никто еще не возвращался…
Он молча поклонился, и тогда Бальдр разомкнул бледные губы и тихо проговорил, протягивая ему волшебное кольцо, что Один положил на костер:
– Возьми, нам оно не нужно. У Хель много золота и серебра.
Асы разослали гонцов: юных богов и мудрых птиц, всадников и скороходов с одной единственной вестью: весь Мидгард, все живое и неживое, смола ли бежит в нем, кровь ли, холодная или теплая, – весь Мидгард должен выплакать Бальдра из-под власти Хель. Хёд Темный плакал в своем лесном логове. Овцы и коровы сопели, ревели и рыдали. Воющие обезьяны и медведи-рыкуны утирали слезы. Гремучие змеи и гадюки жалобно шипели, замирая с глазами, полными слез. Капали сталактиты и сталагмиты. Гейзеры теплые слезы смешивали с обжигающим паром, камни покрывались соленой влагой, словно после морозов настало тепло. Леса исходили туманами, долы – росой. Яблоки, виноград, гранаты, княженика и царская ягода сделались скользкие от слез. Небесную твердь затянуло густым слезным облаком, и твердь плакала. Под водой в зеленых зарослях создания, населявшие Рандрасиль, капали солеными слезами в соленую воду, морские звезды, лиловые кальмары, выдры и слизни, морские уточки и морские ушки добавляли к соли соль. Рыбьи глаза без век и китовьи, глубоко ушедшие в жир, лили воду в воду, и разбухшее море наползало на берега. Плакали ти