А что же волчонок? Волки рыщут в чащобах разума. Люди слышат в темноте вой, яростную музыку, торжествующую перекличку многих голосов. Невидимые, на быстрых и тихих лапах волки мчат сквозь лес под черепом Имира, под каждым черепом. Там, в мозгу, тоже щетинится шерсть и жадно тычется клыкастая морда, почуяв кровь. Свет костра или полной луны отражается в глазах, ярко горящих из темноты. Люди уважают волков, уважают близость и тепло стаи, хитрое искусство погони, мудрую глотку, воем и рыком доносящую весть. У Одина в Асгарде было двое ручных волчат: сидели у ног, а он бросал им мясные объедки. Волки – свободные чудища, но волки же – прародители собак, служащих охотнику и дому, человека избравших вожаком. Люди и боги сходились в стаи, загоняли и истребляли стаи волчьи. Может, однажды охотники взяли волчат из логова, убив их отца и мать. Кормили мясом, поили молоком, отучали от воли. А может, сидел волчонок на краю лесной прогалины и выл, а какая-то женщина подобрала его, накормила и приручила. Но и сейчас собаки воют, глядя на луну.
Бог Тюр был воин и охотник. Вместо плаща на голове и плечах носил волчью шкуру, и над бородатым его лицом слепо глядела мохнатая оскаленная волчья морда. Один не мог сразу решить, как избавиться от волчонка Фенрира, и Тюр сказал, что возьмет его к себе, будет кормить, а может, и приручит, чтобы с ним охотиться. Фенрир заворчал из глубины глотки и прижал уши. Тоненькая девочка, рано узнавшая войну, не могла понять, почему всеведущий Один попросту не уничтожил волчонка со змеей, раз они были так злы, и мерзки, и враждебны асам. Но Один, конечно, уничтожить их не мог. Была и над ним сила – та самая, что правит этим причудливым сказом. Сила решила пока сохранить жизнь детям Локи, поэтому боги могли лишь пытаться обезвредить их. Тюр знал все о диких тварях и думал, что понимает волчонка. Взял его с собой в Мидгард, кормил, бегал с ним по лесам. Вместе они играли, и Тюр думал, что со временем вместе будут и охотиться.
Волчонок рос. Он уродился в отца – не был похож ни на кого. Его голос сделался глубже и развернулся вширь от рыков и воя до хохочущего лая. Все громче и громче слышался этот голос в далеком Асгарде. Для Тюра в нем звучала музыка дикого мира, но иначе думали другие боги. Игривый волчонок вырос с вепря и продолжал расти. Он шастал по лесу и убивал ради забавы, а Тюр думал, что это он шалит по малолетству. Фенрир оставлял на снегу зайцев истекать кровью, в лесу вспарывал животы оленятам. Он вырос с жеребенка, с лосенка и, наконец, с молодого бычка. Когда он забавлялся, весь Мидгард гудел эхом, а тишина теперь казалась зловещей: в тишине он выслеживал добычу, и даже боги не знали, кого он выберет на сей раз. Тюр приносил ему дичь и кабаньи окорока, чтобы задобрить и привязать к себе, Фенрир жадно заглатывал мясо, выл и снова убегал убивать.
Наконец пришел день, когда боги решили волка связать. О богах северяне говорили теми же словами, какими обозначали связи и путы – то, что скрепляет мир, увязывает вместе, не дает прорваться хаосу. Один правил копьем, выточенным из ветви Иггдрасиля, с древком, покрытым рунами правосудия. Ударом копья он начинал войны, разрешал споры, добивал героев на поле битвы, чтобы вознести в Вальгаллу, где вечно едят жареную вепревину, пьют мед и играют в тавлеи. Боги желали крепко держать мир в руках, а волк был буйный сын непостижимого и непредсказуемого Локи, потешавшегося над их торжественной спесью и предрекавшего им дурной конец. Но таково было их понимание порядка вещей, что они не убили волка, а решили обездвижить его и поглумиться. Для этого нужна была хитрость. Нужно было так обмануть волка, чтобы он сам помог богам.
Боги сковали прочную цепь и назвали ее Лединг. Все вместе пошли в лес к волку, льстили, говорили, что принесли ему новую игрушку позабавиться и показать свою мощь. Они, мол, свяжут его для шутки, а он разорвет цепь и всех удивит своей силой и проворством. Волк вздыбил шерсть на загривке, посмотрел на них холодно и расчетливо и зрачки сузил с булавочную головку. Что ж, сказал он, это мне под силу, но только зачем? Мы побились об заклад, отвечали боги. (Дело было на краю прогалины, и волк мог кануть обратно в темный лес, а мог и прянуть на богов)…Мы бились об заклад, сказали они, о том, как быстро ты разорвешь цепи. Хеймдалль-глашатай, охранявший высокие врата Асгарда, мог расслышать, как трава выходит из земли и шерсть растет на овце. Он слышал, как бежит и колотится кровь у волка в жилах, как мышцы натягивают шкуру. Поиграй с нами, сказал он зверю. Тот оценивающе глянул на Лединг, лег на лесной войлок и протянул вперед большие когтистые лапы. Тогда боги взяли цепь, скрутили его всего, завязали пасть, чувствуя, как разит от него жаром и сырым мясом, и бросили на земле, словно быка, предназначенного на вертел. Волк кашлянул, хрипнул перетянутым горлом, помотал головой, потом встряхнулся, напряг мускулы… Цепь лопнула и грудой спала на землю. Волк поднялся, недобро глянул на богов и издал звук между воем и урчанием. Боги знали, что такой у Фенрира смех. Волк словно бы ждал продолжения игры, но боги молча отступили.
Вернувшись в Асгард, они велели кузнецам расстараться получше. У новой цепи были двойные звенья, хитро сплетенные между собой. Имя ей было Дроми. С ней вернулись боги к Фенриру. Он склонил голову набок, оценивая крепость ковки. Добрая цепь, сказал он, но и я подрос с той поры, как порвал Лединг. Ты прославишься среди зверей, сказали боги, коли одолеешь такую отменную штуку. Волк подумал и сказал, что цепь и впрямь крепка, но и он окреп с последнего раза. И снова позволил Фенрир связать себя. Снова он встряхнулся, выгнулся, напрягся, дернул ногами – от цепи только звенья полетели. Фенрир ухмыльнулся, вывалил язык и насмешливо фыркнул. Он продолжал расти, и Хеймдалль все время слышал это.
Боги послали Скирнира, молодого гонца, к карликам, жившим глубоко под землей, в краю темных альвов. И карлики изготовили тонкие путы из вещей небытных. Счетом их было шесть: звук кошачьих шагов, женская борода, корни горы, медвежьи жилы, рыбий вздох и птичья слюна. Длинная, тонкая вышла лента, легче воздуха и глаже шелка. Назвали ее Глейпнир. С лентой пошли боги к волку, сказали, лукавые, что она крепче, чем кажется на первый взгляд, по очереди пытались разорвать ее, но только зря трудили руки. Волк почуял недоброе. Он хотел отказаться, но боялся, что боги посмеются над ним. Поэтому отвечал, что не очень-то им верит, что подозревает двоедушие, но так и быть, сыграет, если кто-то из них положит ему в пасть руку как залог связавшего их честного уговора. Тюр опустил руку на горячую голову зверя, словно успокаивал пса. Потом другую осторожно всунул ему в пасть. Боги невесомой лентой обвили Фенриру бока и ляжки, лапы и когти, шею и зад. Фенрир встряхнулся, изогнулся, рванулся – но чем больше он рвался, тем туже стягивались путы. Это было неизбежно. И так же неизбежно он стиснул челюсти, пронзая кожу, плоть и кость. Боги смотрели, как Фенрир грызет и глотает их залог. Потом перевязали Тюру кровавую культю. Волк с ненавистью обвел их взглядом и сказал, что раз по силам ему сожрать божью руку, то в свое время он их всех убьет. В ответ боги взяли конец ленты, называемый Гельгья, и продели его в отверстие непомерной каменной плиты Гьёлль. Эту плиту они загнали глубоко под землю. Второй конец ленты зарыли, привязав к огромному камню Твити. Волк страшно выл и лязгал зубами. Боги, смеясь, взяли меч и расперли ему пасть, так что рукоять вошла под язык, а лезвие врезалось в нёбо. Великий зверь скорчился от боли, и вместе с воем хлынула у него изо рта пена рекой. Реку назвали Вон, что значит «надежда».
Надежда – на что?
Боги знали, Один знал, что время волка еще придет. В конце всего волк воссоединится с родичами. Предсказаны были ужасы. Ждали, что вырвется на свободу пес Гарм, сторожащий Хель[23]. Гарм был в родстве с двумя волками, вечно гнавшимися за Солнцем и Месяцем под черепом Имира. Тоненькая девочка читала о мире, созданном из растерзанного тела великана, и рассматривала картинку: день и ночь, солнце и месяц в колесницах, запряженных прекрасными конями. Светила мчали отчаянно быстро, и девочка понимала: они живут в бесконечном страхе. Позади у них волки вытянулись в бешеном беге. Загривки вздыблены, языки наружу, неустанная волчья погоня, ждущая: вот споткнется добыча, вот на секунду замешкает… Откуда взялись эти жуткие создания? Девочка не знала. По легенде, они были дети мрачно-свирепой великанши из Железного леса, Фенрировы братья. Девочка думала, что было, наверное, время, когда новенькие светила двигались, как пожелают: блуждали по небосводу, останавливались продлить какой-нибудь дивный денек, или лето, или темную ночь без снов. В одном древнем мифе у волков были имена. За солнцем гнался Сколь, а Хати, сын Хродвитнира, хотел схватить луну. Получается, думала девочка, что ровное движение света и тьмы, смена дня и ночи, зимы и лета – все это от страха, от волков под черепом. Порядок происходит от пут и цепей, от пугающих когтей и клыков. Девочка, окруженная войной, мрачно читала еще одно предсказание: будет волк по прозвищу Лунный пес. Он выпьет кровь всех убитых, проглотит небесные тела и кровью запачкает небосвод вместе с Вальгаллой. От этого обезумеет солнце с его жаром и светом и великие ветры помчат по земле, валя леса и дома, опустошая поля и равнины. Под ветром искрошится морской берег и дрогнет исконный порядок вещей.
Ёрмунганда
1. На мелкоморье
Змейка летела вниз и меняла облик: то, окаменев, превращалась в копье, острую морду направляла вниз, и тогда поблескивали клыки и ветром откидывало назад гриву из мясистых отростков. То, как хлыст, свивалась в кольца и петли, то легкой лентой порхала в воздушных струйках. Она была зла, что ее силком разлучили с братьями, но натура чувственная брала свое: ей нравилось, как ветер шурша гладит ее, нравился запах сосен, вереска, горячих песков, соли. Она смотрела, как море морщится, сине-стальное в желтоватых гребнях, и в нужный миг вошла в него гладко, как ныряльщица, головой вниз, вытянув сильный хвост. И вниз – сквозь новую стихию до самого дна и вдоль, вздымая вихорьки песчинок, гладко скользя меж каменных выступов. Она была земное чудище, росла в Железном лесу, играла в густо-зеленых тенях, лежала, свернувшись в пыли. Теперь она узнала соленую воду и новую легкость в мышцах, всплывала невесомо, серебрясь, как молодой угорь. Поначалу она держалась на мелкоморье, кроваво-красными ноздрями ловя береговой воздух, пробиралась через каменные озерца, скользила вдоль линии прилива. Цапала крабов, морских блюдечек и устриц, острыми клыками вскрывала панцири моллюсков-черенков, раздвоенным языком выуживала сочное мясцо. Ей нравилось искать и находить. Защитный облик добычи ее не обманывал, и напрасно раки-отшельники поспешно прятались в заброшенных раковинах.