Анжела: Палочка. Палка. Кинуть палку. Выражение такое. Дошло?
От такой логики, даже не логики – а прямо пошлости, Таня задохнулась. Ей захотелось взять банку варенья и швырнуть в подругу. Правда, и в этом злом желании она швыряла банку не в голову, а куда-то в область Анжелы. Таня была непробиваемо доброй.
Тут в комнату зашел Рудаков и достал из рюкзака пачку «Мальборо», бутылку водки «Пермская люкс», бумбокс и три CD-диска: «Пикник», БГ и «Наутилус».
Анжела повертела диски в руках.
Анжела: А «Дискотеки Аварии» нет?
Рудаков: Нет. Не было. И не будет.
Таня: Как категорично.
Рудаков: В музыке главное слова.
Таня на удивление быстро нашлась.
Таня: А в беге главное ходьба.
Анжела: Вы чё несете? Давайте уже…
Рудаков: А давайте!
Рудаков поставил бумбокс на подоконник, негромко включил «Наутилус», сел за стол и взял девушек за руки.
Рудаков: Помолимся!
Анжела растерялась и высвободилась. Таня тоже растерялась, но высвобождаться почему-то не стала.
Анжела: Не буду я молиться! Я, может, вообще в бога не верю.
Рудаков (отпуская Танину руку): Слышал бы тебя Флоренский…
Анжела: Это еще кто?
Рудаков: Не важно. Один человек, произошедший от флоры.
Рудаков оглядел стол и театрально понюхал воздух.
Рудаков: Пахнет – изумительно. Как будем пить? Скучно или весело?
Таня (про себя): Почему он отпустил мою руку? Ему неприятно?
Таня (вслух): У нас есть выбор?
Анжела: Весело, конечно. А это как?
Рудаков: Весело – это понижать градус, скучно – повышать.
Анжела задумалась. Таня вздохнула.
Таня: Он спрашивает – с вина будем начинать или с водки?
Анжела: С вина.
Рудаков: Тогда тащи штопор. Или отвертку. Только не крестовую.
Штопора Анжела не нашла и ушла искать в сенях отвертку.
Таня осталась с Рудаковым наедине. Не скажу, что она затрепетала, она же не бабочка, но некоторое волнение было. Сейчас он повернется к ней и скажет… Что-нибудь остроумное. Или глубокое. Или нежное, как сирень. Если, конечно, фраза может быть сиренью. Сирень… В огороде есть куст…
Рудаков взял Таню за руку. Таня вздрогнула.
Рудаков: Таня…
Таня: Да?..
Рудаков: Я хочу тебя спросить…
Таня: Спрашивай.
Таня заерзала на стуле. Рудаков улыбнулся.
Рудаков: Правда или действие?
На секунду от этого дурацкого вопроса у Тани зазвенело в ушах. Она выдрала руку из мерзкой лапы Рудакова и… и!..
Таня: Действие!
Рудаков: Отлично. Хотя обычно люди, склонные к честности, выбирают правду.
Таня: По-твоему, я не честная?
Рудаков: Пока не знаю. Но ты смелая. Это круче.
Таня: Чем круче?
Рудаков: Смелость зачастую противоестественна. Честность, напротив, естественна. Способствует душевному равновесию, знаешь ли.
В комнату вошла Анжела с отверткой и подозрительно посмотрела на Рудакова и Таню.
Анжела: О чем болтаете?
Рудаков: Ни о чем. Давай отвертку, будем пить!
Пили, надо сказать, мало, но весело. Рудаков намешал в одном стакане пиво, вино, водку и варенье, после чего любезно предложил Тане выпить. Иными словами – совершить действие, которое она сама и выбрала. Таня выпила еле-еле. Анжела предпочла правду. Рудаков тут же спросил ее с прямотой римлянина – чего ты сейчас больше всего хочешь? Анжела зарделась, как спелый гранат, и брякнула – тебя. Но тут же дико расхохоталась и изменила свой ответ на баню.
Собственно, туда все и пошли. Девушки в купальниках, Рудаков в полосатых трусах. В парилке Тане стало плохо от жары, и она вышла. Перед ее глазами дрожала картинка – Рудаков пялится на грудь Анжелы. Почему все так? Она же не виновата, что худенькая, что в папу пошла!
Следом за Таней в предбанник вышла Анжела. Склонившись к Таниному уху и понизив голос до заговорщицкого шепота, она сказала:
Анжела: Езжай домой, Танюха! У нас с Андреем все на мази.
Таня вздрогнула и живо представила, как одевается, уходит, едет в электричке, идет до дома, без сна лежит в постели. А они… Тут… Это было немыслимо. Как… как… Таня даже не знала, как что. Такая буря.
Таня: Я не поеду.
Анжела: Чё?
Таня: Не поеду.
Анжела: С хера ли баня пала? Мы ж договаривались!
Таня: Я знаю.
Анжела: Ладно. И почему ты не поедешь?
Таня: Просто не поеду.
Анжела: Почему?!
Таня: Не поеду, и все.
Анжела: По-че-му!
Таня: Потому что он мне тоже нравится! Нравится, ясно?!
Повисла тягостная пауза. Таня смотрела в пол. Анжела нервно хохотнула, но тут же себя оборвала.
Анжела: Офигеть. Мужика, значит, делим, как взрослые. И чё щас?
Таня была едва жива и прошептала:
Таня: Я не знаю.
Анжела: Зато я знаю. Кроватей у меня две. Одну ты займешь, другую я. К кому Андрей ляжет, того и будет.
Таня: Какая глупость!
Анжела: Не нравится – проваливай, не держу.
Таня: Хорошо. Я согласна.
Анжела: Только зря это все. Он ко мне ляжет. Видала, как он…
Договорить Анжела не успела – из парилки вышел красный как рак Рудаков. Пока он отдыхал, девушки ушли в комнату и переоделись в ночнушки. Тане дала ночнушку Анжела. Рудаков ограничился тем, что отжал трусы.
Когда он вошел в комнату, Анжела и Таня лежали каждая в своей кровати. Рудаков сел на табурет, допил бутылку пива, закурил и огляделся.
Рудаков: Спать уже легли. Понятно. А может, в игру какую поиграем? Правду или действие. Или, там, в города?
Девушки молча смотрели на Рудакова. Под потолком пищал комар. Рудаков резко затянулся и выпустил дым колечками.
Анжела: Да какие города… Ложись уже ко мне.
Таня: Где хочешь, там и ложись.
Рудаков поочередно посмотрел на девушек и выпил стопку водки.
Рудаков: Хорошая у тебя баня, Анжела. Полки липой обшиты, да?
Анжела пожала плечами.
Рудаков: Наверняка липой. Липа белая. Знаете, зачем надо липой обшивать?
Рудаков посмотрел на девушек, те молчали, но не совсем. Анжела чуть сменила позу – под ночнушкой явственно обозначились груди. Таня подумала выпростать из-под одеяла длинную стройную ногу, но постеснялась. Молчание сделалось оглушительным.
Рудаков: Липа температуру держит, потому и обшивают. На ней сидеть не горячо. Я как-то в бане по-черному парился, так вся спина в саже!
Рудаков хохотнул, но его хохоток быстро утонул в комарином писке.
Рудаков: После бани спать самое оно. Нега такая, истома… Чувствуете?
Девушки покивали. Анжела похлопала ладонью по матрасу. Рудаков докурил, вдавил окурок в пепельницу и лег к ней. На Таню было больно смотреть. Анжела сразу закинула на Рудакова ногу. Тот скинул. Анжела повторила. И еще. И опять. Рудаков заворочался, завошкался и вдруг резюмировал:
Рудаков: Матрас слишком мягкий, не усну.
После чего вылез из кровати и лег к Тане. Опять поворочался, повошкался. Таня лежала смирно.
Рудаков: То, что доктор прописал. Каноническая твердость. Анжелка, гаси свет, глаза слипаются.
Анжела впала в прострацию. Она несколько раз порывалась что-то сказать, но только открывала рот, как рыба на берегу. Про свет, который надо выключить, она, кажется, не услышала.
Таня млела. Рудаков повернулся на бок, и они оказались лицом к лицу. Рудаков молчал и смотрел Тане в глаза. Таня тоже молчала и тоже смотрела. Это было необыкновенно. Вдруг в глазах Рудакова заплясали веселые искорки. Таня улыбнулась почти против воли. Рудаков тоже улыбнулся. Он будто бы был ее зеркалом. Или она – его. На Таню нахлынул покой, теплое такое чувство. Рудаков завел прядку Таниных волос ей за ухо. Подержал за мочку. Долго, очень долго. Чувство времени куда-то пропало. Его рука пахла табаком. Таня захотела ее поцеловать, но испугалась. Рудаков отпустил мочку и закрыл глаза. Таня тоже закрыла глаза. Через минуту она уснула.
Проснулась она от жуткого скрипа. Свет по-прежнему горел. Рудаков лежал на Анжеле и двигался туда-сюда, вперед-назад, туда-сюда, вперед-назад, туда-сюда, вперед-назад, туда-сюда, вперед-назад, туда-сюда, вперед-назад, туда-сю… Рудаков застонал, содрогнулся всем телом, как-то выгнулся и увидел Таню. Их взгляды встретились. Таня хотела не смотреть, но не могла не смотреть, не могла даже пошевелиться, чтобы не видеть этих бессмысленных туманных глаз, в которых оживали ужас, боль, стыд. Рудаков застыл с каким-то порванным лицом, похожий на ощерившегося пса.
Анжела: Тань, а ты чё не спишь?
Темная попутчица
Была суббота. За окном расходилось бабье лето. В однокомнатной квартире микрорайона Комсомольский города Перми проснулись Андрей и Света. Андрей вышел на лоджию и закурил, любуясь солнечным светом, выигрышно расположившимся на отполированной ветрами и временем черной стене барака. Вдруг в голове Андрея раздался шепот. Не шепот даже, а так – отголосок, эхо, шелест. Однако не услышать его было невозможно. Голос сказал – укради и выпей, укради и выпей, подонок. Знакомо. Врачи называли этот голос голосом болезни, ребята из Голливуда, чьими словами говорил Декстер Морган, – Темным попутчиком. Андрей этот голос никак не называл, он с ним разговаривал. И врачи, и Декстер как бы противопоставляли голос личности. Вот, мол, Андрей, а вот, мол, болезнь, или Темный попутчик. Ему такое противопоставление казалось глупым и в чем-то трусливым, типа – это все не я, это болезнь, Попутчик, у меня-то вот, посмотрите, ручки чистые.
Тут Андрей невольно посмотрел на свои руки, а потом вниз, где прямо под лоджией стояла припаркованная машина «фольксваген туарег». Уже полгода Андрей и Света снимали эту квартиру, и все полгода ебаный «туарег» стоял под их лоджией. Я написал «ебаный» не из-за любви к сквернословию, а чтобы емко и без долгих отступлений, вроде этого, описать отношение Андрея к машине. Точнее, к ее местонахождению. Дело в том, что эта машина не давала Андрею плевать и бросать окурки за борт лоджии. Он понимал, что плевать и бросать окурки плохо, но также он понимал, что должен делать плохое ежедневно. Это такое подаяние, жертва его плохой стороне. Андрей знал, что если ее не подкармливать, а, скажем, попытаться уморить голодом, то она осерчает и возьмет власть, после чего вырвется наружу со зверским аппетитом, и тогда ее – сторону – не успокоишь плевками и окурками, тогда она нажрется всласть и, может быть, пострадают люди.