С другой стороны (опять сторона!), понимал он и то, что уморить ее, то есть сторону… Нет, назовем ее Темным попутчиком. Вернее, Темной попутчицей. Не потому, что сторона – она. Просто было в том голосе что-то женское, эротичное, порочное и настолько слабохарактерное, что даже походило на силу. Темная попутчица. Не подумайте, я с вами не играю, это исключительно из-за проблем с терминологией, которые возникают довольно часто, стоит только вознамериться сформулировать неформулируемое.
Так вот Андрей понимал, что рано или поздно Темную попутчицу придется уморить голодом. Иначе от него ни рожек ни ножек не останется. Однако выходить на этот решающий поединок он боялся. Одно дело проиграть сражение, совсем другое – войну. В каком-то смысле Андрей был и Россией, и Наполеоном, и несчастным Барклаем де Толли одновременно. При этом он с ужасом чувствовал приближение Бородинской битвы, однако, как ему казалось, оттягивал ее и контролировал ход кампании. Правда, поджог Москвы присобачить к своей ситуации у него не получалось.
Повертев окурок в руках, Андрей затушил его в банке из-под огурцов и туда же плюнул. А выпить-то хотелось. На Андрея мало-помалу накатывали волны лихости. Им не хотелось противиться, а хотелось, как три года назад в Гагре, зайти в море по шею и позволять волнам сбивать себя с ног, протаскивать по дну, беззаботно кувыркать и выбрасывать на берег. И чтобы рядом с той же пьяной детской непосредственностью кувыркался друг Паша. А потом бы Паша потерял обручальное кольцо, и они искали бы его целый час, не нашли, расстроились и пошли пить чачу в местечко «Дикая Гавань», где юные девицы почти без юбок зажигательно пляшут канкан, а ноги их взлетают так высоко, будто норовят отвесить пинка луне.
«Ой, мама, шика дам, шика дам, ой, мама, шика дам, шика дам, да ну на хуй!»
Андрей повертел в руках банку. Воткнутый в прозрачное дно рыжий королевский чибон, увенчанный белой слюной, предстал этакой инсталляцией. Андрей задумался, как бы он ее назвал. «Послевкусие»? «Сделано ртом»? Хуйня какая.
На лоджию заглянула сонная Света.
Ах да. Тут я должен описать героев, иначе как-то не выпукло. Не скажу, что впукло, плоско, но все же не выпукло. Да и про Свету у меня как-то мало, а это плохо, патриархально, мужиковато.
Света – невысокая, но почти идеально сложенная шатенка сорока лет от роду. У нее зеленые глаза и породистое лицо, без труда принимающее надменно-брезгливое выражение. Еще Света умеет смотреть таким взглядом, что ты как-то враз ощущаешь и собственное ничтожество, и тщету всего сущего. При этом Свете не откажешь в подлинном мужестве. Знаю, слово «мужество» звучит по-дурацки применительно к Свете. И не только потому, что она Света, но и потому, что она плавная, округлая и с таким чуть хрипловатым голосом, от которого… Впрочем, придумать слово поточнее «мужества» я не в состоянии. Могу три слова: Сила ее духа. Так вот, силу ее духа хорошо подчеркивают две вещи: за полтора года ковидной эпидемии она ни разу не была в отпуске и ни разу не ушла на больничный; а еще она ушла от мужа к мужу своей дочери. Да-да, вы не ослышались. Первоначально Андрей женился на Оле – двадцатилетней дочери Светы, но потом Света и Андрей полюбили друг друга. Выражаясь совсем уж прямо, они полюбили друг друга не единожды, прежде чем официально стать парой. Двадцатишестилетний Андрей и сорокалетняя Света. Не семья Макронов, конечно, но вопросы витали.
Оля, то ли в отместку, то ли не знаю уж почему, сошлась с мужем Светы, который был ей не отцом, а отчимом. Говоря языком футбольного тренера Олега Романцева – на поле произошла комбинация «скрещивание». Извините.
Андрей походил на Свету. Не в смысле округлости и плавности, а в смысле пропорциональности. Средний во всем – от роста и телосложения до размера обуви и размаха рук, – Андрей был чрезвычайно ловок и обладал поразительной скоростью и реакцией, благодаря которым стал чемпионом Перми по боксу среди юношей 1995 года рождения. Способность сбить с ног почти любого человека обеспечила его самоуверенностью на много лет вперед.
Кто-то может подумать, что отношения Андрея и Светы – это финт ушами, извращение, этакий лолитизм наоборот, бунт против неких норм и приличий, в конце концов, кризис среднего возраста или, скажем, голая физиология, животная похоть, обтесанная интеллектом участников в стильную изощренную страсть. Кто-то и вовсе подумает – да им просто по кайфу, вот и все, только это их и соединило. Нет, не только это. Если как следует покопаться, а для этого мы тут и собрались, их соединила смерть. Даже не смерть, а Смерть. Не смерть кого-то конкретного, а смерть вообще. Не столько физическая, сколько всякая другая. Сложно объяснить. Поэтому я и написал «смерть» с большой буквы. Короче, я в вас верю. Света столкнулась со смертью нос к носу благодаря ковиду или кóвиду, как по-родственному называют его медработники. Хотя не хочу я благодарить этого гондона даже в такой форме. Света столкнулась со смертью нос к носу из-за ковида. Умирали пациенты, умирали коллеги, уверенно мёр младший медицинский персонал и знакомые. Мёрли богачи и селебрити. Мёрли политики и главари мафии (зачастую в одном лице). Мёрли даже спортсмены и лютые веганы-зожники. Раньше Света понимала смерть последним звеном в цепочке событий. Неким итогом конкретных человеческих действий. Например, ел парень жирное, оброс холестериновыми бляшками, одна оторвалась, бум! – смерть. Или – напился парень водки в кабаке, полез в драку, опа! – смерть. Или вот. Ехал парень на машине, превысил скорость, ремень не пристегнул, врезался в столб, бац! – смерть. Или уж совсем. Приехал парень в Туву, ба-бам! – смерть. Даже трагические смерти казались Свете логичными, проистекающими из.
С ковидом все обстояло ровно наоборот. Он забирал кого хотел, а хотел он то того, то этого, то вон ту гимнастку. Казино «Смерть». Русская рулетка. Не фатум даже, а не пойми что. И все достижения человечества помогают лишь смягчить течение болезни, но не остановить его. Лежи и гадай – справится организм или нет? А еще эти новости. Заболело/выздоровело/умерло. Сводки с фронта. Жуткая неопределенность, ежедневный риск и как бы жизнь в присутствии смерти перепахали Свету. До ковида она была весьма консервативной матроной: вышивала крестиком картины, слушала Хворостовского, читала Джейн Остин, обожала сериал «Аббатство Даунтон», миссионерскую позу и травяной чай. Этот, казалось бы, случайный набор пристрастий был не случайным. Все эти вещи и процессы кое-что объединяло. Света принадлежала к тем людям, которым нужны одобряемые обществом и государством правила. Если позволите, правильные правила, живя по которым легко чувствовать себя хорошим человеком и быть в безопасности – как физической, так и психологической, ибо живущий по правильным правилам вознагражден будет. Ну или хотя бы умрет в 95 лет на пуховой перине, окруженный детьми, внуками и правнуками. Однако девяностые и последующие годы истребили правильные правила. Во всяком случае, правильных правил, подкрепленных дружным согласием с ними общества и государства, в российской природе больше не осталось. Осталась только потребность в них.
Отчасти именно эту потребность хоть сколько-то удовлетворяли Светины пристрастия. Когда, если не в викторианские времена, так блистательно и повсеместно царили правильные правила? Отсюда Остин и «Аббатство». А строгость оперы? Разве абсолютный музыкальный слух и ведомые им голоса не есть следование высшим правильным правилам, гармонии, рождающей красоту? А вышивание крестиком? Наинагляднейший пример, как неукоснительное следование правилам приводит к неминуемому успеху. Тут же и миссионерская поза – естественная, не извращенская, правильная и удобная, а самое главное – во все времена одобряемая обществом и церковью. Про травяной чай и вовсе говорить излишне. Дело тут не в чае как таковом, а в церемонии заваривания, сборе трав, просушке. Целый ритуал, а ритуал, как известно, это правильные правила, отлитые в бронзе.
Вообще, Света могла бы быть примерной викторианской дамой, не будь она дамой советской. Именно к этому историческому периоду прильнула ее натура, чтобы укрепить себя правильными правилами если не строителя коммунизма, то чего-то вроде. Ханжество казалось Свете моралью, свобода – хаосом, а осуждение других, многих и многих других – здоровой реакцией нормального человека на людей ненормальных.
Жить без правильных правил или придумать свои Света не могла. Саму себя она считала мелкой и незначительной, стало быть, и все, что исходило от нее, было таким же. Она давно исторгла из себя свою экзистенциальную тяжесть, передоверив ее правильным правилам, через следование которым и была жива в подлинно духовном смысле. Света не мыслила общество и государство частями своего внутреннего мира. Эти две коллективные и в общем-то иллюзорные сущности были для нее реальнее ее самой. Она была их частью, чем-то нецельным, но цельности этой подсознательно жаждавшей. Однако искала она эту цельность не в себе, а в правильных правилах, отчего дробилась и быстрее, и беспощаднее. Конец этой круговерти положил ковид. Ему было плевать на правильные правила. Он походил на террориста с автоматом, выбравшегося из Красного моря и хаотично поливающего свинцом ни в чем не повинных случайных туристов. Правильные правила больше ничего не гарантировали. Впервые в жизни Света всерьез задумалась о смерти. Раньше она избегала этой неприятной темы, ей, как и многим, по умолчанию казалось, что смерть невероятно далека. Сейчас смерть встала перед ней в полный рост и заставила о себе думать. Более того – она заставила себя почувствовать, в мельчайших подробностях представить: вот Света заболевает, лежит на животе, на подушке, чтобы хоть как-то дышать, вот ей в горло вставляют трубку ИВЛ, вот стремительно отмирают легкие, такие розовые, такие жадные еще вчера. Вот она изгибается дугой, силясь вдохнуть, и чувство непоправимого вдруг проникает под кожу, и ее озаряет молниеносное понимание – больше ничего не будет, ничего и никогда, это пришла смерть.