В широком смысле слова, смерть проникла в Свету на всех трех уровнях – тела, души и духа, – если, конечно, уместно объяснять человека таким вот триединым образом.
Известно, от избытка сердца говорят уста. Очень скоро Свете нестерпимо захотелось поговорить о смерти с кем-нибудь. Не то чтобы ей нужны были ответы, она понимала, что ответов тут быть не может, собственно, как и вопросов, просто она нуждалась в свидетельстве, что не она одна такая замороченная, что и другие думают об этом, что она нормальная.
Муж, его зовут Борис, попытку жены не оценил, сказал, что она переработала и пора бы сходить в отпуск. С дочерью Олей говорить о смерти она постеснялась, да и пугать ее не хотела. Жить под гнетом такой громоздкой и неприятной темы, как смерть, – это все равно что жить с нарывом, флегмоной.
Нарыв лопнул в сентябре 2020 года. Света, Борис и Оля отдыхали на даче. Вечером, когда Борис и Оля ушли в гости к бабушке, огородствующей по соседству, на дачу приехал Андрей. Света пила кофе на веранде, украдкой поглядывая на зятя, моющего надувной бассейн с обнаженным торсом. Тут на веранду с резким криком забежал индюшонок. Индюшек разводили на соседнем участке. За индюшонком волочились кишки, выпавшие из распоротого живота. Индюшонок закружился, врезался в ножку стола, упал на пол и засучил по нему лапками. Света взвизгнула и отпрянула к стене. Черный глаз индюшонка смотрел на нее в упор. Из глаза индюшонка текли слезы. Может быть, Свете показалось. На веранду зашел Андрей. Посмотрел на индюшонка, на Свету, взял топор, присел возле птенца на корточки, погладил его, что-то пробормотал, потом прижал к полу и одним ударом отрубил ему голову. Света потеряла дар речи и расплакалась. Андрей подошел к ней, обнял и прижал к себе. Света всхлипнула и прильнула лицом к его шее. Они так долго стояли. Позже были похороны индюшонка, которого Андрей почему-то назвал Петром в своей заупокойной речи. Он, на вкус Светы, отличался странностями. Не Петр – Андрей. Говорят, в шестнадцать лет он уже жил с двадцатилетней девушкой в общаге на Пролетарке. И родители не возражали. «Интересно, у него было детство?» – вдруг красиво подумала Света. И если ему нравятся опытные, старше него женщины, то почему он женился на Оле? О чем они говорят?
Глубоким вечером, когда зашло солнце и на небе высыпали мелкие уральские звезды, Света и Андрей оказались в бане. Борис умаялся на бабушкиных грядках и париться не стал. Оля недавно накачала губы гиалуронкой и парилки избегала.
Света пошла за купальником. Их было два – закрытый и бикини. Поколебавшись, она выбрала закрытый. Однако этот выбор тут же показался ей глупым – еще бы в скафандре париться пошла! Света взяла бикини, но тут же положила назад и покраснела. Лучше уж голой пойти, хотя бы не будет соблазнительной недосказанности. Она представила, как входит в парилку обнаженной, увидела восхищенное лицо Андрея… Он хорошо обнимает, не елозит руками, не лепечет вздор. Светка, тебе что, шестнадцать лет, что ли! Разозлившись, она надела бикини.
Жар ударил Свете в лицо, едва она приоткрыла дверь парилки. Андрей в плавках лежал на верхней полке. В большом тазу запаривался дубовый веник, рядом стоял таз с холодной водой. Увидев Свету, Андрей соскочил, зачерпнул ковшом, облил нижнюю полку и размазал по ней воду рукой.
– Спасибо, Андрей.
– Не за что, Светлана Николаевна. Кто-то же должен побеспокоиться о ваших бедрах.
Андрей улыбнулся. Светлана замялась. Сначала она хотела спросить – тебя беспокоят мои бедра? – но не спросила. Потом она подумала указать на излишнюю официальность – Николаевна, – явно неуместную в бане. Но и этого она не сделала, а лишь молча уселась на нижнюю полку.
Через десять минут Андрей предложил Свете попарить ее. Света согласилась и легла.
Тут-то, в девяностоградусной жаре, поглядывая сквозь ресницы на блестящий торс Андрея, Света вдруг поняла, что ее действительно беспокоит. Нет, ее беспокоила не смерть, а собственная жизнь, которая в присутствии смерти стала пустой, пресной и будто бы чужой. Сакраментальные вопросы, которые безопасно задавать себе лет до тридцати, перед браком и ипотекой, рухнули на Свету в сорок. Где ЕЁ поступки и выбор, а где поступки и выбор, продиктованные правильными правилами? Когда она делала то, что хочет? Когда поступала так, как нравится, без оглядки на семью, общество, приличия, чужие интересы? Да никогда. Она с детства следовала не ею придуманной программе. Играла в дочки-матери, берегла себя для мужа, закончила медакадемию, вышла замуж, родила ребенка и пошла работать за гроши, чтобы приносить пользу людям. Света и раньше чувствовала себя мелкой и незначительной, но сейчас она сделалась мелкой и незначительной до тошноты. Даже примитивной. Будто она годами колотила камнем белье на реке, пока ее муж волочился за плугом. Света как-то враз возненавидела себя за свою трусость и приспособленчество, за всю ту чужую жизнь, которую она прожила. Ей хотелось выть и кричать, хотелось бунта. Но не бунта невидимого, мысленного, а бунта осязаемого, с последствиями, с любыми переменами. Внезапно ей стало страшно, что вот сейчас она успокоится, буря стихнет, ненависть схлынет, а она так ничего и не сделает, никуда не вырвется, и дни пойдут своим постылым чередом, убаюкают, затуманят, будто бы и не было всплеска, прозрения, и снова все вернется на круги своя до кончины. Привычка, безопасность и склонность к консерватизму так легко кроют свободолюбивые порывы, что они без труда покрыли бы и Светин, если б не Андрей. Ясно, что она желала его, но одного желания ей всегда было недостаточно для решительных действий. Света вообще изрядно натренировалась в подавлении своих желаний, даже самых острых и ярких. Сейчас же Андрей казался ей не просто красивым парнем, он казался ей символом, ключом к новой жизни, к новой Свете. Однако власть правильных правил, хоть и ослабла в ней достаточно, чтобы породить свободные мысли, была еще весьма сильна, чтобы позволить свободные действия. Света подняла руку, намереваясь погладить пресс Андрея, но, немного повисев над полкой, рука опала, будто лишившись мышц.
– Светлана Николаевна, ложитесь на спину.
Света перевернулась. Андрей положил горячий веник ей на грудь и медленно, с легким нажимом, провел им по всему телу, до ступней.
– Странно.
Света посмотрела на Андрея.
– Что именно?
– Такая жара, а у вас соски встали. Через купальник видно.
Света целомудренно положила руки на грудь. Ее голос осип.
– Действительно – странно.
– Да уж.
Света отвернулась к стене. Ее руку накрыла ладонь Андрея, отодвинула, легла на грудь, сжала, стянула купальник. Света все так же смотрела в сторону, изредка вздрагивая всем телом. Она боялась, что зайдет муж, боялась, что зайдет дочь, боялась забеременеть и заболеть СПИДом. А потом она уже ничего не боялась, и ей это так понравилось, что она решила больше никогда не бояться.
«Что же Андрей?» – спросит кто-то. Андрей трахнул Свету, потому что ну а кто бы не трахнул? Он был существом иного порядка, этаким буридановым ослом, только сидящим не между водой и пищей, а между жизнью и смертью, и так близко и часто подходившим к последней, что жизнью интересовался мало. Нет, не так. Жизнь привлекала его только в самых крайних, грубых, красивых, уродливых, гипертрофированных проявлениях. Андрей жил не одним днем даже, а изъебисто, не проживая дни, а сочиняя, как бы их прожить, будто жизнь была клавиатурой, с помощью которой он писал свой неповторимый не столько в силу таланта, сколько в силу ебанутости большой разудалый роман.
Однако мы отвлеклись. Если честно, мы офигеть как отвлеклись. Вернемся в «однушку».
Сонная Света заглянула на лоджию и смерила Андрея долгим взглядом, потому что встревожилась. За тот год, что они были вместе, она научилась превосходно его чувствовать. Особенно хорошо она чувствовала приближение состояний. Таким обтекаемым словом Света называла мерзкие срывы Андрея, где алкоголь был только прелюдией, спусковым механизмом, разрешавшим ему колоть в себя мефедрон и трахать в задницы молоденьких проституток. Накануне «состояния» Андрей делался молчаливым, в глазах появлялся блеск, а еще он слушал музыку, к которой обычно был равнодушен, и подолгу сидел на лоджии, выкуривая сигареты одну за другой. Это продолжалось ровно два дня. Света пыталась говорить с ним, но диалога не получалось. В конце второго дня Андрей менялся окончательно. Менялись его голос, походка, появлялись какие-то ужимки, повадки. Он становился разговорчивым, постоянно вспоминал прошлое, школьную любовь, драки, умерших пацанов, размышлял о смерти, бессмертии, Боге, призвании. Почему-то ненавидел Иисуса Христа. Звучали слова – теургия, богооставленность, водительство духа. Затем менялась его речь. Вместо цитат из Бродского и Библии он фонтанировал матом и феней, в квартире гремел Наговицын и русский рок.
Ночью второго дня Андрей затаскивал Свету в ванную и долго трахал ее, предварительно вылизав ей клитор. Все это время Света цеплялась за Андрея, как могла. Готовила ему любимую еду, брала отгулы, одевалась, как шлюха, сосала член, молилась. Она пыталась хоть что-то противопоставить его состоянию, победить его собой, но победить никак не могла. Каждое такое поражение ставило их отношения на грань разрыва, ведь Света все больше укоренялась в мысли, что Андрей ее не любит, что он чудовище, демон, что он будто питается ее болью, а она, как это ни странно, благодаря этой боли, этим страданиям чувствует себя живой. Она не понимала, почему Андрей не хочет, чтобы она заменила ему собой весь мир, ведь ей не трудно, она готова. Андрей не понимал, какого черта она хочет заменить ему собой весь мир, не слишком ли это самонадеянная хуйня? Она считала, что, когда Андрей уходит в загулы, он предает ее. Она так его и называла – предатель. Андрей свои загулы с ней никак не связывал и логику, их связывающую, не улавливал. Он мыслил так: загулам – загулово, жене – женово. Четко он мыслил, полкообразно. Кто-то может справедливо воскликнуть – как же так?! Как умная женщина, решившая ничего не бояться, и сильный самодостаточный мужчина докатились до такого говна? На самом деле, очень просто. Во-первых, зависимости насрать на твои прежние решения. Во-вторых, они оба считали алкоголизм и наркоманию следствиями сложного внутреннего мира Андрея, его трагического жизненного опыта. Он ведь был писателем, поэтом, сценаристом. Я не говорил? Вот, говорю. Он был писателем, поэтом, сценаристом. Ни ему, ни Свете не приходило в голову, что он обычный наркоман. Забавно, но именно обычность этого объяснения и мешала ему проникнуть в их головы. Андрей наркоманил, потому что выгорел, наркоманил, потому что по