литературе, хотелось, чтобы жена полюбила книги, в том числе и его, хотелось поэзии, полной такой гармонии, словесной эротики, как в романах Фаулза. Короче, Виктор долго думал, как подсадить красивую, практичную, чувственную и решительную женщину, не боящуюся жить и действовать, на пассивное времяпрепровождение с возможностью пожить чужой выдуманной жизнью и попереживать, дабы потом переживания обсудить.
Скажу сразу – Лена читать умела и даже любила, но не художественную литературу. Она ее звала «художкой». Виктор это обидное слово впервые услышал в следующем контексте. Лена вышла из туалета, зашла в комнату и свалила на кровать штук десять книг. В кровати лежал Виктор. Он вопросительно и удивленно воззрился. Лена пояснила: «Разберись уже со своей художкой, весь туалет завален». Кто-то может воскликнуть – как же он на ней женился? Называть литературу – художкой! О чем с ней говорить? Бред!
Объяснюсь. У мужчин все по полочкам. Мужчины не смешивают работу и личную жизнь. Разные полки, понимаете? Поэтому слесарь спокойно живет с учительницей русского языка, а какой-нибудь флорист – с дрессировщицей уссурийских тигров. Почему женщины живут с флористами или слесарями – я не знаю. Я даже не знаю, по полочкам у них все или в одну сумочку хаотично свалено.
Виктора, в смысле полок, подвело писательство. Это ведь не совсем профессия, скорее, призвание, а ему на полке не сидится, оно любит лезть, докучать и захватывать другие полки, как истина. Поэтому где-то через полгода совместной жизни писательство запокусывалось на Лену. Сначала Виктор подсовывал ей свои любимые книги. Достоевского, Толстого, того же Фаулза и других не менее уважаемых покойников. Дольше всех продержался граф – страниц тридцать. Как позже выяснилось, продержался он за счет своей кинематографичности, которая, однако, быстро сдала позиции, стоило только выйти второму сезону «Ведьмака». Виктор думал так: «Что ж, она ленива, она не хочет создавать образы с помощью своей фантазии, она хочет смотреть на готовые, сделанные режиссером и оператором. В принципе, ее можно понять, она устает на работе. Но что, если не образы? Что, если юмор, ирония, абсурд?»
В дело пошли Кафка, Зощенко и Довлатов. Однако возвыситься до комиков Чужого и Поперечного в Лениных предпочтениях они не смогли. Судя по всему, знаменитых писателей подвела злободневность, а «Замок» Кафки срезали новости по телевизору и попытка купить маску в аптеке, где клиентов без масок не обслуживают. Слегка приуныв, Виктор решил зайти с другого бока и подбросил Лене «Тошноту» Сартра и еще кое-какой белибердяевщины. Заход оказался провальным. Лена предпочитала чувствовать жизнь, а не понимать ее.
Тогда Виктор довольно далеко отмотал назад, припоминая, с чего началась его собственная любовь к литературе. Она началась с русских народных сказок перед сном. Их ему читала бабушка. Бабушка недавно умерла от ковида. Погрустив немного, Виктор оживился – он придумал возродить сказочную традицию. Более того, он увидел и ощутил почти наяву, как они с Леной лежат в постели под теплым одеялом, за окном идет предновогодний снег, интеллигентно горит ночник, а у него в руках новенькая книжка с русскими народными сказками, где и картинки, и крупный шрифт, и пахнет от нее вкусно. «И бабушке память, и Лена, авось, втянется, – чуть сказочно подумал Виктор, – только про бабушку не надо ей говорить, она свободно должна сказки полюбить, а не через бабушку, не под гнетом такой сакраментальности».
Сказано – сделано. Уже на следующий день Виктор купил книжку и вечером, когда Лена мазала лицо и руки кремом, как бы между прочим раскрыл ее в постели и медленно полистал, издавая смешки и многозначительные хмыки. Звуки эти заинтересовали Лену.
– Ты чего?
Виктор отложил книжку и улыбнулся:
– Сказки купил. Русские народные.
– Веселые?
– Местами. Слушай, а давай я тебе вслух почитаю?
– Рождественская милота?
– Типа того.
– Только ты нормально читай, а не как Бродский.
– Хорошо. Ложись давай.
Лена надела специальные тканевые перчатки и легла к Виктору.
Кто-то воскликнет – а где же животный секс? Вы же говорили! Почти обещали! Действительно. Но объяснение есть. Не хотел об этом говорить, но куда от вас денешься? У Лены началась молочница. А у Виктора, разумеется, кандидоз. Они слегка простыли. Рождество на носу, имейте уже стыд.
Так вот. Лена легла, и Виктор начал.
«Жили себе дед да баба. У деда была дочь, и у бабы дочь. Баба была злая-презлая, и дочь у нее такая же. Дед был человек смирный, и дочь его Машенька тоже девочка смирная, работящая, красавица. Невзлюбила мачеха Машеньку и пристала к деду: "Не хочу с Машкой жить! Вези ее в лес, в землянку; пусть там прядет – больше напрядет". Совсем заела мужика злая баба. Нечего тому делать: запряг он телегу, посадил Машу и повез в лес…»
Тут Лена не сдержалась и прервала Виктора:
– Подожди. Получается, у деда с бабой второй брак, что ли?
– Почему?
– Ну, у каждого по дочке. У бабы своя, у деда своя. Значит, от предыдущих браков.
– И что?
– Как – что? Ты хочешь сказать, что в царской России были разводы? Там же всех венчали. Когда вообще зародился институт брака, не помнишь?
– Нет.
– Я погуглю.
Лена потянулась к прикроватной тумбочке за телефоном, Виктор ее придержал:
– На фиг этот гуглёж. Тут не в этом дело. Это же сказка, притча, метафора…
– Я понимаю. Но как сопереживать, если с самого начала знаешь, что этого не было и быть не могло?
Виктор на секунду задумался, а потом радостно вскинулся:
– Могло! Они оба овдовели, ясно? У деда первая жена умерла, а у бабы муж умер! Вот так! Все сходится.
– Счастье-то какое. Но это твоя догадка, из текста она не следует. Спотыкаешься на этом моменте, и уже сложно сопереживать.
– Ты же сопереживаешь Йеннифэр и Геральту?
– Это другое.
– Почему?
– Там актерская игра, декорации, саунд. Создает атмосферу.
– Так и тут это есть.
– Тут даже их изба не описана.
– И не надо. Все дело в языке, в его одновременной простоте и певучести. Это же прежде всего изустное творчество. Представь только: двести лет назад какая-то крестьянка рассказывала эту сказку своим детям. Может, при лучине, когда за окном завывала вьюга, а в печке румянились пироги.
– А помещица Салтычиха шла к их избе по скрипучему снегу…
– С тобой невозможно, давай спать.
Виктор отложил сказки и повернулся набок, к Лене спиной.
– Витя, не дуйся. Хуже бабы, честное слово.
– А ты тогда хуже деда.
– Не, хуже деда быть не может.
– Чё это?
– Он внучку в землянку повез.
– Дочку.
– Точно. А почему тогда дед?
– Не знаю. Может, выглядел плохо?
– Думаешь, она там загнулась?
– Откуда я знаю?
– Читай дальше. Только…
– Что?
– А ты можешь на разные голоса?
– Попробую. Где я остановился?
Виктор раскрыл книгу и откашлялся.
«Совсем заела мужика злая баба. Нечего тому делать: запряг он телегу, посадил Машу и повез в лес. Ехали, ехали и нашли они в лесу землянку. Жаль старику дочери, да делать нечего! Дал он ей огниво, кремешок, трут и мешочек круп и говорит: "Огонек, Маша, не переводи, кашку вари, избушку припри, а сама сиди да пряди; завтра я приеду тебя проведать".
Попрощался старик с дочерью и поехал домой».
Лена недовольно заерзала на подушке.
Виктор прикрыл книгу и вздохнул:
– Что опять?
– Где вода?
– Какая вода?
– Старик оставил ей крупу, какой-то трут, огниво и кремень. А вода где? Пить она что будет? Сок березовый?
– Не знаю. Может, рядом родник. Раз не оставил, значит, были причины.
– Ну-ну.
– Да послушай же! Это не важно! Это… Я понял. Ты меня стебешь, да? Тебе по приколу.
– Нет, что ты. Просто искренне реагирую. Странно, кстати, что они ехали в землянку, а приехали в избушку. Но ты читай, читай…
Виктор зыркнул и раскрыл книгу.
«Осталась Маша одна, весь день пряла; а как пришла ночь, затопила печурку и заварила кашу. Только что каша закипать стала, как вылезла из-под полу мышка и говорит: "Дай мне, красная девица, ложечку кашки".
Машенька досыта мышку накормила, а мышка поблагодарила ее и спряталась.
Поужинала Маша и села опять прясть. Вдруг, в самую полночь, вломился медведь в избу и говорит Маше: "А ну-ка, девушка, туши огонь, давай в жмурки играть! Вот тебе серебряный колокольчик: бегай да звони, а я буду тебя ловить"».
Лена расхохоталась.
– Чего? Давай еще раз. Что там медведь?
Виктор повторил и сам завис:
– Странно как-то.
Лена снова хихикнула:
– Медведь-извращенец, медведь-ролевик.
Виктору сделалось очень грустно. «Поэтому сказки и читают детям – они чистые, а мы уже все. Но медведь и вправду… Почему в жмурки, почему ночью? Конечно! Мама, которая сочинила эту сказку, играла со своими детьми в жмурки, отсюда и жмурки. А медведь, он прообраз родителя, взрослого или даже бога, Перуна. Возможно, здесь есть и чисто практический момент. Пока дети прячутся, мама может спокойно квасить капусту или варить щи. Детей раньше рожали много, сложно было со всеми управиться. Житейская хитрость».
Подумав все это, Виктор, однако, ничего не сказал, лишь посмотрел на Лену вопросительно. Та кивнула, улыбаясь. Виктор взял книгу.
«Испугалась Маша, не знает, что ей делать; а мышка вылезла из-под полу, вбежала девушке на плечо да в ухо и шепчет: "Не бойся, Маша, туши огонь, полезай сама под печь, а колокольчик мне отдай". Машенька так и сделала.
Стал медведь в жмурки играть: никак мышки поймать не может; а та бегает да колокольчиком звонит. Ловил медведь, ловил – разозлился, заревел и стал поленьями во все углы швырять: перебил все горшки и миски, а в мышку не попал. Устал наконец медведь и говорит: "Мастерица ты, девушка, в жмурки играть! Будет тебе от меня подарков!" И ушел восвояси».
Виктор отложил книгу:
– Вопросы?
– Нет вопросов.