очь я делал выбор. Дополнительно меня убивало то, что ситуация с близняшками перекликалась с моей реальной жизнью.
Когда мне было двадцать, я встречался со стриптизершей. Мы провстречались около года. От нее я заразился хламидиозом. Я не знал, что я болен, болезнь себя не проявляла. Через год я встретил Олю, и мы поженились. Еще через год у нас родился сын Владик. Сын родился больным – анастомоз кишечника, перевитие 720 градусов. Восемь операций. Шок. Спустя два месяца Владик умер на моих глазах в агонии, в саркофаге из оргстекла. Потом были похороны, поминки, водка, неизбывность, страшное молчание. Оля попыталась повеситься, прикрутив мою портупею к дверной ручке ванной комнаты. Я вовремя достал ее из петли. Вскоре из морга позвонили – попросили приехать. Оля была на транквилизаторах, я поехал один. В морге назвали причину смерти – хламидиоз. Помню, я сидел на остановке и прокручивал в голове, как приду домой, сяду на кровать, посмотрю на Олю и все ей расскажу, расскажу, что это я виноват в нашем горе, что, если б не мой грех, мы были бы сейчас счастливы, а не умирали внутри поодиночке. Я прокручивал, но не мог увидеть Олино лицо. Правда ли, что правду говорить легко и приятно? Станет ли кому-то от нее легче? Я струсил. Я приехал домой и промолчал. Постарался об этом забыть. Но сейчас, вернее, тогда, в Петербурге, едва мне стали сниться близняшки, я вспомнил свое молчание с новой сокрушительной силой. Мне вдруг подумалось, что в глубине души Оля винит себя в смерти нашего сына. Что у нее слабый организм, что она плохо его выносила, неправильно питалась и все такое. Во мне болезненно набухала потребность рассказать ей правду, но я боялся потерять Олю, боялся, что я, мой образ умрут в ней. Все это перепахало меня, я не хотел находиться ни в своей реальности, ни в реальности сценария, ни в реальности новой книги. У меня не осталось реальностей.
На излете зимы мной овладели мысли о самоубийстве. Говорят, алкоголизм и наркомания – это самоубийство, растянутое во времени. Ему я и предался, как только закончил третий драфт сценария в конце февраля. Быстро наделал долгов, свалился в яму, потерялся, растворился, обезумел. В пьяном бреду я рассказал Оле про хламидиоз и вскрыл себе вену на сгибе локтя кухонным ножом. Оля перетянула-перевязала руку, вызвала скорую и сказала: «Сейчас уже ничего не изменишь. Любовь – это ведь не то, что ты выбираешь». И заплакала. Я тоже заплакал.
Через неделю мы уехали в Абхазию. Там я не мог купить наркотики, и там было солнце. Мы бежали из Питера, как из огня, побросав котов в переноски, заново учась радоваться. Поселились мы в селе Алахадзы, в небольшом доме, расположенном в тридцати метрах от моря. Я ничего не писал, зато снова начал читать. Помню, я прочел «Башню из черного дерева» Джона Фаулза, лежа в шезлонге и попивая ледяное боржоми. За последние годы, если не вообще, это были самые приятные четыре часа в моей жизни, если, конечно, не считать секс и писательство. Секс и писательство похожи. И то и другое вытекают из либидо, и когда на тебя вдруг обрушивается неспособность писать, это сродни импотенции, беспомощное такое состояние. В Абхазии я учился в этом состоянии жить. Все, что я пытался писать, казалось мне плоским и нелепым, как телевизор в лесу. Но были там и восхитительные моменты.
Каждый вечер мы ходили ужинать в кафешантан «Дикая Гавань», где подавали жареную картошку со свиными ребрышками всего за триста рублей и свежее сухумское пиво по сто рублей за бокал. Мне нравилось ловить лицом морской бриз и наблюдать за отдыхающими, выдумывая им биографии. Кафешантаном владела красивая чеченка Лена лет сорока пяти и ее муж, майор местного УГРО, Лерик. С Леной я сдружился, одолжив ей однажды крупную сумму на пару дней. Васьянов перевел мне деньги за «Блокаду», и я смог рассчитаться с долгами и даже стать, по своим меркам, сколько-то богатым человеком. Деньги, конечно, не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе. Ремарк совершенно прав.
Но вернемся к Лене. У нее была собака Дига – толстенькая девочка-лабрадор черной масти. Каждый день я угощал ее мясом, ласкал и сюсюкал. Я вообще люблю разговаривать с животными, это сродни молитве, когда говоришь не столько для них, сколько для себя, только в молитве ты изливаешь искренность, а тут – накопившуюся нежность. Через месяц мы с Дигой чрезвычайно привязались друг к другу. Всякий раз она встречала меня, немножко выбегая из кафешантана. Как-то после обеда я пошел искупаться в море. Оля уже была на берегу, лежала в шезлонге, намазавшись кремом. У самой воды я заметил подбегающую Дигу. Она остановилась возле меня, и мы обменялись любовными взглядами. Синхронно зашли в воду, поплыли. Дига плыла в метре от меня и с моей скоростью, потом она подплыла ближе и тронула меня за плечо лапой, я тронул ее в ответ, за спину. Во всем этом было столько единения, столько нечаянной, какой-то незаслуженной близости, что я испытал внезапный и яркий прилив счастья, будто я не принадлежу времени, будто я стал частью чего-то огромного, светлого, будто я снова на своем месте, как в Перми, когда бродил между величавых сосен, вдруг осознав их величавость. Теплое море, солнце, Дига, весь мир принадлежали мне, но не потому, что я его завоевал, а потому, что я его любил. В одну ослепительную секунду я присвоил жизнь.
Проплыв изрядно, я повернул назад, и Дига тут же повернула за мной. Когда я поворачивал голову влево и смотрел на нее, она поворачивала голову вправо и смотрела на меня, словно чувствовала мой взгляд физически. Едва мы вышли на берег, к нам подбежала Лена и два официанта. Оказывается, Дига никогда не уходила из кафешантана, и ее все потеряли. Дигу увели. Она шла и оглядывалась. Я тоже провожал ее взглядом. Оля записала наш заплыв на камеру, и я потом частенько пересматривал это видео, мечтая о своем доме и своем лабрадоре. Раньше я ни о чем таком не мечтал, считая такие мечты материальными, а потому низкими, мещанскими, но теперь мечтаю, и от этих мечтаний на душе становится тепло и ясно.
В Абхазии мы прожили четыре месяца. За это время моя мать продала квартиру в Перми и перебралась в Великий Новгород, поближе к сестре, которая жила в Петербурге. Мы с Олей поехали в Пермь. Я думал, что прожил без наркотиков достаточно, чтобы не соблазниться ими в Перми, несмотря на все триггеры и толпу знакомых наркоманов. Я ошибся. Мой приезд в Пермь совпал со смертью бабушки. Она умерла в новгородской больнице от ковида, в одиночестве. Ее смерть, горе, которое я переживал, как бы разрешили мне вернуться к наркотикам, как бы внутренне меня оправдали. Наделили нравственной правотой, хотя это был всего лишь голос болезни. Через три месяца я опять оказался в яме. Долги заслонили горизонт. Каждую ночь мне снились наркотики, снились уколы. Я, как наяву, переживал «приход», кайф. У меня снова не осталось никакой реальности.
В декабре я сбежал в Новгород. Там я не мог купить наркотики. Заказов на сценарии не было. Олиной зарплаты программиста на удаленке только-только хватало на аренду и еду. Я попытался устроиться охранником на «Мясной двор». Меня не взяли. Я состоял на учете в психиатрии с биполярным расстройством и на учете в пермской наркологии. Изнывая от долгов и бедности, в которых сам и был виноват, я стал задумываться о криминале.
В конце декабря в фейсбуке[8] мне написала Женя Шохина. Ее отец Александр Николаевич Шохин был главой Российского союза промышленников и предпринимателей, а еще он заседал в жюри литературной премии «Большая книга», в финал которой попала и моя книжка «Добыть Тарковского». Жена Александра Николаевича, Татьяна Валентиновна, прочла ее и отрекомендовала всей своей семье и многочисленным знакомым. Так я нечаянно угодил в эмпиреи. Женя пригласила меня приехать к ней в гости. Я немного подумал и приехал. После Новгорода, после «Мясного двора», после безнадеги вдруг оказаться в Барвихе, в обществе, получить в подарок крутые кроссовки, колесить по Москве и быть обласканным только потому, что ты писатель, было очень приятно. В иные минуты мне даже не верилось, что такой перевертыш на самом деле происходит со мной. Иногда я думал, что все это лишь галлюцинации моего агонизирующего мозга, а сам я лежу в подъезде, умирая от передозировки.
В феврале Женя пригласила меня на день рождения. Там, на девяносто пятом этаже башни «Федерация», я познакомился с генеральным продюсером кинокомпании Yellow, Black and White Алексеем Троцюком. Выпив и разговорившись, Алексей предложил мне переехать в Москву, где он снимет мне квартиру, а я буду писать сценарии.
Первого марта, накопив три месяца чистоты, то есть прожив их без наркотиков, я, Оля и три наших кота перебрались в Москву. Вскоре мы с Алексеем, как соавторы, засели писать сценарий сериала «Абрек», о котором можно прочитать на «Кинопоиске». Мы справились. Пятнадцатого апреля этого года съемки должны закончиться. За это время я побывал в Чечне, где мы снимали некоторые сцены, и успел полюбить Москву, ее изящную презентабельность, такую немаргинальность. Не хватает мне только дома и лабрадора, но это далеко, об этом мне еще долго мечтать.
Я не знаю, что будет дальше. Сорвусь ли я и сколюсь, как скололись многие мои друзья. Или выстою и найду в себе силы уехать в реабилитационный центр, чтобы крепко встать на ноги. Я не знаю, напишу ли я что-то достойное или уже все написал. Я ничего не знаю, но впервые в жизни я этого не боюсь. Недавно я заказал Владику памятник. Когда мне прислали фото, я вдруг понял, что Бог дал мне шанс прожить как бы вторую жизнь. Я беззащитен перед этой жизнью, мой предыдущий опыт, маргинальный опыт, тут не работает. Но в этой беззащитности, безкожности, я все воспринимаю так остро, так точно, так ново, как в детстве, что пока даже не могу найти для этого языка, уловить интонацию, пульс. Но я ищу. Я хочу найти. Собственно, только ради этого поиска я и написал этот текст.
А сценарий «Блокады» лег на полку – возможно, по нему никогда не будет снят фильм.