Третье и последнее пролетарское столпотворение произошло через три года – 22 декабря 1999 года. Температура опустилась до минус 30 градусов. Люди шли к дороге Докучаева с гвоздиками и водкой. Витя Купорос и Степа Берендей подъехали на иномарках и пускали желающих в машины погреться. Я тоже там грелся. Иной раз в салон набивалось по десять человек. Около одиннадцати утра появился кортеж. В последний путь везли шансонье Сергея Наговицына. Сергей Наговицын – это «Просто Мария» пролетарских музыкальных вкусов. Я слушал Наговицына, мой отец слушал Наговицына, Изюм слушал, Павлик и Альберт, Купорос и Берендей, трудовик в школе, даже продавщица Любава из пивного киоска слушали его. Под хриплый голос шансонье мы пили, шли на зоны, доставали ножи, гнали на юга, умирали в уличных драках. А теперь умер он. Примерно пятьсот человек стояло вдоль дороги. Когда катафалк подъехал, все сняли шапки и взметнули алые гвоздики.
Больше на дорогу пролетарцы не выходили.
Разлюбленный
Новгород, конечно, город великий. И не только потому, что он так называется – Великий Новгород, но и потому, что здесь хаживали Гостомысл, Рюрик и, на минуточку, Вещий Олег, о котором и Пушкин, и фантаст Юрий Никитин писали. У нас ведь как – если не писали, то вроде и не было, а если писали, но не было, то вроде бы и было.
Прискорбно, но сейчас по Новгороду хаживаю я. Обо мне тоже писали, и я писал, но это, слава богу, в прошлом. Сейчас я на «Мясном дворе» в охране роблю, присматриваю за колбасой и слушаю людей, когда на служебном автобусе туда-сюда езжу. У нас на работе как? Если кого поймал за руку или, скажем, в неположенном курении уличил – премия. Но я жалостливый, сентиментальный прямо, как иной садист, потому живу без премии, дурак.
Жена от меня ушла, ибо, как говорится, пора и честь знать, потому живу я один с тремя котами в «двушке» на пятом с деревянными полами и балконом на широкую ногу. По утрам бегаю, по вечерам стою в планке и машу гантелями, по ночам изо всех сил не думаю, как жить дальше и надо ли. Славы не ищу, денег не ищу, женщину не ищу, удовольствий не ищу, смерти не ищу, власти не ищу, драки не ищу, закладок не ищу, жалости – и той не ищу. Жду только, что, может, Бог в милости своей противоестественной душонку мою разморозит и я немного воспряну. Хоть что-то начну наконец искать. Хоть какую-то уже демонстрировать жизнь.
А пока внутри погибель, я для себя так решил – буду везде ходить и причинять добро. Чтоб не в себя глядеть, а на других и через это глядение здороветь. В Новгороде, если опустить кремль, заслуживают внимания муниципальные помойки. Там буквально на каждой аншлаг, изобилие. Воронам очень нравится. Я, когда первую свою новгородскую помойку увидел, аж вздрогнул и в дрожи той пробормотал: «Хорошо, что Рюрик не дожил!» Мне вообще нравится исторические штучки-дрючки к обыденности приплетать. Через это приплетание обыденность становится менее обыденной.
Давеча трех пьяных девиц в юбках «срам прикрой» встретил. Две стоят прямо, но шатаются, а третья не шатается, зато согнулась и блюет. А я мимо иду и говорю: «Что ж вы творите, дщери Гостомысловы!» Или вот в очереди стоял, в «Магните». Меня туда, как магнитом, тянет. С одной старушкой посмотрели друг на друга ласково, а я и брякнул: «Не подскажете, какого числа вече всенародное? Молоко почти сто рублей за литр, где такое видано?!»
А помойки, конечно, меня перепахали. Там столько мусора разноцветного, разнообразного, что, если его весь одушевить, можно мультик придумать вроде «Полного расколбаса», но без пошлости. Философский мультик о загробной жизни вещей, что несут на себе отпечатки своих бывших хозяев. Но мультики делать я не умею, я умею фотографировать и жаловаться. Обойду, думаю, все помойки Великого Новгорода, запечатлею и доложу мэру о положении вещей, пусть меры примет. И мне занятие, и обществу польза. Не все же в кровати лежать и думать, что когда один человек любит, то и другой должен его любить, а не разлюбливать односторонне, когда ему вздумается. Разлюбливать вместе надо. Или вместе любить. Иначе мука одна и бессонница.
У меня график на работе такой: два дня в день, два дня в ночь и четыре роздых. А мне куда четыре роздыха? У меня от такой праздности смертоносные поползновения в уме обнаруживаются. Мне работать надо не покладая головы. У меня ум, как ручки детские. Если в них погремушку не всучить, они черт знает куда позасовываются. Такое сравнение родилось: ум – ручки, мысли – пальцы. Пока пальцы заняты, шахматную задачку, например, щупают, то и хорошо. А как освободятся, как заимеют волю, какую только гадость не схватят. И в рот еще, сиречь – в душу, тащат. Жуй, дескать, Жакуй. Извините. Я про Жакуя вспомнил, потому что недавно французский фильм «Пришельцы» с Жаном Рено смотрел. Добрый фильм. Я сейчас кино редко смотрю, мне тяжело недвижимым долго быть, у меня внутри потому что беспокойство. Я его «духом непоседливости» называю. Когда нутро приплясывает, затруднительно снаружи не дергаться. Нутро и наружа вроде сосудов сообщающихся, но не совсем, а, может, и совсем. Раньше я думал, что только из нутра в наружу все перетекает, а теперь рассуждаю, что и в нутро из наружи течет. Я вчера эту мысль испытал. Коктейль благостный выпил – валерьянку, пустырник, корвалол – и сел в кресло без телефона и других устройств, чтоб и снаружи, и внутри сидеть. Так думал: если телом спокоен буду, то и душой вослед ему успокоюсь. На десять минут меня хватило. У нас… у меня домофон через раз звонит. Щас-то мне никто не звонит, а раньше жена часто звонила, ключи забывала. А он, домофон наш… мой, то дает звук, то молчит, зубы сжал. А я думаю – вдруг она Кирилла этого разлюбит, как меня, а меня полюбит, как его, и домой придет, а я не услышу, дверь не открою. В такой ситуации нельзя дверь не открыть. Тут домофон не услышать, как совпадение наоборот – трагедия одна. Поэтому я иногда к домофону подхожу, трубку снимаю, слушаю и кнопку открывальную нажимаю три раза. Вот и здесь десять минут просидел – опа! – домофон же! Соскочил, проверил, мало ли. Тишина. Полгода уже тишина. Хорошо хоть помойки завалены.
Я с ночи выдрыхся, в кошмарах, как водится. Снилось… На СНИЛС похоже, у меня есть, пять лет назад получил. Снилось, короче, что я инкассатором работаю и меня убивают, а я убиваюсь. Это оттого, что у меня в Перми, где я долго жил, друг инкассатором робит. Я ему, как глаза протер, сразу позвонил и велел с работы увольняться, невзирая на жену, сына, ипотеку и автокредит. Сон с четверга на пятницу шел, опасно. А он не стал, посмеялся только – хе-хе.
Дальше я котов покормил и себя. Я всегда сначала котов кормлю, а потом себя, потому что коты плоти целиком покорны, они из природы не выпирают, а люди частично покорны и выпирают.
По помойкам ходить интересно. Они на картах не отмечены, блуждать приходится, а блуждать хорошо, потому что случаются всякие случайности и помойки из-за угла выпрыгивают, а ты им радуешься, ибо молодец, разыскал. Или «розыскал»? Розыск? Нет, все-таки разыскал. Визуально знаю, что разыскал, а почему «разыскал», не знаю. Я у девятой помойки был, фотографировал, а тут бомжи подошли. «Ну что, – говорю, – варяги, за зипунами?» Те смеются. Бомжи вообще люди с юмором и почти всегда образованные. У нас же от ума и горя пьют, чтоб с собой расстаться, а не ради пьянства. Не успел с варягами разговориться о том о сем, как чувствую – ног нет. И рук. И сердце в глотке клокочет, и оба глаза, как око Сауроново, глядят поедом. Это жена моя с Кириллом своим под руку вдоль дома идет с елкой новогодней. Я думал, она… А она… Да что уж теперь… Глядеть не могу и не глядеть не могу. А она счастливая такая. Я знаю, когда она счастливая. У нее лицо светится. Глаза зеленые блестят изумрудисто. Руками взмахивает, как царевна-лебедь. Ямочки на щеках появляются. А Рюрик, говорят, от тоски в Киев убыл. А я не убуду, я в Новгороде останусь. Может, еще что с помойками придумаю. Нет, ну как идет, как идет! Боже ты мой!
Палочка и яблоки
2008 год. Пермь. Восьмилетка Миша проснулся ночью в своей кровати, потому что животик вспучило. Миша поворочался с боку на бок, но газики не вышли. Тогда он вылез из постели, повертел в руках книжку о Гарри Поттере и пошел к родителям в спальню. Обычно мама гладила теплой ладонью его живот, и все проходило. Толкнув дверь, Миша завис, потому что она не толкнулась. Раньше она толкалась, а тут не толкнулась. Это, наверное, из-за того, что родители заперлись в спальне. За дверью скрывалась тайна, а Миша любил разгадывать тайны. Чтобы разгадать эту, он прижался ухом к двери и прислушался. Сначала он ничего не услышал, а потом услышал мамин шепот:
– Где твоя волшебная палочка?
Папа ответил:
– Вот моя волшебная палочка.
Мама переспросила:
– Вот твоя волшебная палочка?
Папа повторил:
– Вот моя волшебная палочка.
Миша едва не вскрикнул и зажал себе рот ладошкой. У его папы есть волшебная палочка! Значит, это все правда? Его отправят в Хогвартс! После второго класса? Или после третьего? Если после второго, то это уже в сентябре!
В ту ночь Миша едва уснул, так сладко ему мечталось о гриффиндорском факультете. Одна только мысль обжигала крапивой – вдруг он магл? Это бы объяснило, почему родители до сих пор ничего не рассказали ему о мире волшебников.
Утром Миша был молчалив и многозначителен. Магл или маг? Спросить родителей в лоб он не мог, потому что подслушал, а подслушивать нехорошо. Быстренько проглотив овсянку, Миша позвонил Коле и пошел гулять во двор. Коля тоже любил Гарри Поттера, и Миша хотел с ним посоветоваться. Друзья встретились возле «кузнечика». Это такая опасная качель, которых сейчас уже не делают.
– Привет, Миша.
– Привет, Коля. Мой папа – волшебник.
– Как это?
– А вот так…
И Миша рассказал Коле о ночном разговоре. Коля поскреб затылок.
– Прямо так и спросила – где твоя волшебная палочка?
– Прямо так. А папа сказал – вот моя волшебная палочка. Я точно слышал.