– Папа специально приехал, чтобы отметить мой день. Он не смог в прошлом году, потому будем праздновать за оба. Правда, па?
– Правда-правда! Так у тебя, детка, проблема с деньгами? – не выпуская айфона из крепких лап, обернулся ко мне африканец. – Я правильно понял?
Я кивнула. «Хаммер» летел по фривею в сторону Сиэтла, как выпущенная из умелых рук стрела. Мы ехали в карпуле – линии, предназначенной исключительно для транспорта с пассажирами. Одинокие водители вынуждены были простаивать в длинных пробках или подвергать себя солидному штрафу. Когда-то Власта мне рассказывала, как придумала оригинальный способ дурить полицию. Она сажала на пассажирское сиденье большого, в человеческий рост, пингвина – мягкую игрушку, которую ей подарили на один из дней рождения, и в сумерках ездила так в карпуле. Сокурсницы, не оценив Властиного ноу-хау, крутили пальцами у виска и рассказывали об этой её прихоти друг другу и, вероятно, кому ни попадя. Один из более башковитых слушателей сделал из рассказа свои выводы и, недолго думая, посадил к себе в машину надувную резиновую женщину. И вскоре на том попался. Вероятно, копы неплохо разбирались именно в надувных женщинах. Не оценив остроумие водителя, копы оштрафовали его по полной программе, так, что и Власта на всякий случай перестала испытывать судьбу. И в дальнейшем ездила в карпуле только с одушевлёнными пассажирами, например, со мной.
– Я привёз твои деньги, – сообщил Папа с таким пренебрежительным видом, что можно было подумать: речь идёт о копейках. Наверное, для него это и были копейки.
– У людей понятие о деньгах совсем неправильное, – продолжал он как бы между прочим. – А претензий сколько! Как в библейской притче о землевладельце. У того больше, а он работает меньше. А этот вроде бы работает много, но качество-то плёвое! Всякая классовая ненависть – зависть. Всё идёт оттуда.
Как я поняла из рассказа Властиного папы, когда-то он – талантливый молодой коммунист – приехал на учёбу в ЧССР. Приехал за год до того, как что-то не задалось в отношениях между правительствами Сомали и Советского Союза. Когда же между ними таки были разорваны дипломатические отношения в пользу Эфиопии, и Сомали свернула на «капиталистический» путь, папа эмигрировал в соседнюю Эфиопию, где по-прежнему рулили коммунисты. После чего вернулся в ЧССР уже как эфиоп. Женился на Властиной маме, окончил с красным дипломом и институт, и аспирантуру, и уже готовился блестяще защитить докторскую, когда вдруг развалился Советский Союз. И на той же коммунистической платформе несостоявшийся доктор технических наук дед Боб, тогда ещё просто Ахмед, отплыл на родину. Какое-то время пробавлялся мелкими заработками, т. к. крупных его теоретические знания не обеспечивали и…
– Как ты мыслишь, почему развалился Союз, а? Империалисты поганые? Вражьи голоса? Нет. Всё зависть. У этого денег больше. И у этого больше. А у меня мало, хоть я лучше их – умнее. И работаю больше... Хотя ведь для нормальной жизни деньги не так важны. Что их – съесть? На хлеб намазать? Да и в качестве белья не пойдут – бумажка. Правда, делают трусы бумажные, однодневки. В путешествии хорошо – сегодня надел, а завтра выкинул. Ну, может, ещё в качестве туалетной бумаги сойдёт. Правда, жёсткая. Мне не подходит. Люди сами себе создали бога в виде денег. А по сути разве в них счастье? Видел я богатых несчастными. И бедных счастливыми. Адам был голым, в чём сотворили. И ничего. Если бы яблоко не вкусил, так и не знал бы, что чего-то недостаёт... Но это всё так, философия, – заключил морской Харон и выглянул в окно лимузина. Мы и не заметили, что уже припарковались.
***
Это был настоящий эфиопский ресторан. Назывался он «Хабеша».
– Древние арабы назвали Эфиопию Аль-Хабеша – смешанная, – вальяжно пояснял дед Боб. – Они считали её сказочной землёй, где смешаны идеи, расы и народности.
Внутри «Хабеши» все столики были заняты (просто дым стоял коромыслом), и я по наивности своей решила, что мест нет. Но, увидев нас, пировавший народ дружно повскакивал с мест и громко зааплодировал. Оказалось, Дед Боб по интернету заранее арендовал всё помещение. Вместе с настоящей африканской музыкой и африканцами в национальных одеждах. И пригласил сюда всех своих друзей и соотечественников. Ему хотелось хоть на один вечер попасть в обстановку, максимально приближенную к той, которую он знал когда-то и которая где-то в фольклорной эфиопской глубинке ещё жива и поныне. Дед Боб, хоть уже лет двадцать как вернулся в Сомали, всё равно считал себя в какой-то мере эфиопом.
Мы с Властой чинно сели за центральный столик, роскошно накрытый на троих, и стали рассматривать сюжетные абстракции на кирпичных стенах ресторана. Даже не сюжетные, а символические цветовые пятна, создающие странный колдовской настрой. Это было нечто красно-коричневое, в тон нависавшим над нами разрисованным светильникам и орнаменту эфиопских музыкальных инструментов. Празднично приодетые официантки в изумрудных и серебряных браслетах сновали между столами, держа на узких и смуглых ладонях круглые деревянные подносы, уставленные плодами и кувшинами с медовым вином. Нам тоже принесли вино и громадное деревянное блюдо, на котором прямо в середине румяного блина, даже не блина, а блинища, лежали куски густо сдобренного чем-то мяса, есть которое нужно было руками. И в плетёной соломенной корзиночке тоже золотились сложенные вчетверо громадные блины. Берёшь кусок, захватываешь им мясо и – в рот. Мясо оказалось таким жарким и таким острым, что во рту полыхнуло. Я, испуганно глянув на Власту, быстро отхлебнула вина. Его мягкий медовый вкус тут же умиротворил нёбо. И под раскатистый смех деда Боба я всё с большим и большим аппетитом поглощала это сказочное яство. Чувствуя себя то ли бедуином в Сахаре, то ли себя Сахарой, которую поливал, наконец, долгожданный и прохладный серебряный дождь. Сверкали зубы, искрились белки глаз и позванивали золотые монетки на упругих животах танцовщиц.
Закончив уважительную церемонию приветствий с многочисленными гостями и с трудом разместив, наконец, монументальные ноги под столом, дед Боб глаголил:
– Ты пойми одну истину, дочка. Мы – народ гуманный и мирный. Да, мы задерживаем корабли – мы этим зарабатываем себе на хлеб. Но мы ведь никогда никого не убивали. У нас табу на убийство человека, тем более белого. Наши ребята делятся с пленными своей едой и питьём. Никто ведь не умер от голода и жажды! Я лично подарил одному русскому капитану кинжал из золота, слоновую кость и поделился с ним частью денег, которую получил от япошек за выкуп их судна. А что белые? Они стали нас убивать. За что?! Мы ведь как можем, так и зарабатываем. Когда-то нас предали и русские, и американцы, а теперь – так: у вас есть? Так дайте и нам! Человек человеку друг, товарищ и брат. Обязан помочь! Разве с вас убудет поделиться с ближним своим?! Вот и дайте! А кто же нам даст?!
Дед Боб выразительно растопырил огромные лапы, показывая, что, мол, некому дать-то…
– Когда-то мы строили коммунизм. Мы и были коммунистами – у нас тогда всего было поровну: хлеба, воды, мяса. У нас было много скота и хлебных деревьев. Когда пришли русские друзья, они построили нам заводы, больницы, школы. И сказали: вы не так строите коммунизм. Нужно работать на заводах и учиться в школах. И мы пошли на заводы. От сих до сих. Но! – дед Боб поднял указательный палец, будто призывая самого аллаха в свидетели. – Это не в природе африканца. Мы не можем «от сих – до сих». У нас жарко. Мы работаем, когда можем. Мы люди вольные и нам нельзя «от сих до сих». Раньше мы жили по солнышку. А теперь – по часам. Но именно часы убивают свободу. Убивают, как ваши убивали антилоп! Без разбору и смысла. Просто убивают – и всё! Это многим не понравилось, и кто-то захотел всё изменить, чтобы стало по-старому. А по-старому уже не получилось. Началась зависть – все захотели жить во дворцах, а дворцов на всех не хватило. И коммунизм дал течь. – Он грустно посмотрел на меня. – Я ещё долго оставался коммунистом. Я и сейчас, можно сказать, в душе коммунист. Но жизнь на шарике повернула в другую колею и ничего уже не изменить…
Дед Боб опустил голову в белой бандане на ручищи и замер. Я с сочувствием смотрела на него. Мне тоже было жаль того времени, о котором я всегда слушала от родителей с удовольствием: квартиры, считай, не запирались, потому что замки были самые простые. Их можно было при необходимости, например, если терялся ключ, открыть булавкой. Времени, когда всем была гарантирована работа, когда все могли бесплатно учиться и получать бесплатные бюллетени и путёвки, когда делались высокопрофессиональные бесплатные операции. Мама не отправилась после диплома в заштатную музыкальную школу, а пристроились на полставки в городском оперном. Если честно, давать частные уроки было даже выгоднее, чем работать. Потому что шли живые деньги, и можно было, растя меня, неплохо подрабатывать, не покидая дома. Да и цены были не в пример нынешним…
– Нет, – вдруг поднял голову африканец и посмотрел на меня, словно вынырнув из воды. – В пустом сердце – злые джинны… Сегодня я уже не хочу жить по-другому. Сейчас мне всё нравится.
Мы с Властой его не перебивали… Мы молча слушали тихую калимбу, сопровождаемую подобием маракасов и морских раковин. Словно заметив установившееся за нашим столом молчание, вдруг дружно запели ксилофоны, маримбы, колокольчики. Кто-то начал танцевать, хлопая в ладоши и бубны. Дед Боб никак не мог отойти от своих мыслей. Но когда возле нашего стола заколыхались шиллинги на юбках танцовщиц, он очнулся.
– А ну-ка, друзья мои, все в сад! – легко подобравшись, вдруг скомандовал залу вынырнувший из самого себя дед Боб. Я даже удивилась, как запросто он вытащил свои огромные ноги из плена стола. – Я хочу побыть с близкими мне людьми! А вы кушайте и танцуйте. В сад, друзья мои! В сад!
Гости повиновались, прихватывая с собой круглые блюда и кувшины с питьём, хотя официантки тут же поволокли свежие блюда в разместившийся за рестораном пальмовый сад. Дед Боб, обмакнув бритую голову белой салфеткой, исчез в туалетной комнате. Всё-таки, хоть жара африканская, пот по его лицу лил, как у обычного европейца. Наверное, сказывалась цивилизованная привычка к кондиционерам. Мы с Властой, переглянувшись, тут же выхватили из сумки телефон. Медовое вино требовало творческого выхода!