– Я нашла превосходный вариант для обмена, – вся светясь, брякнулась Вита на сиденье такси, в котором работал Витя. – У папы же квартира на Приморском бульваре – верно? Ну, так есть желающие её немедленно купить. И за эту цену мы сможем устроить ему однокомнатную на Пушкинской, прямо напротив ЦУМа – я уже смотрела. Пр-рекрасная квартира. С эркером. Лепные потолки. Второй этаж. Сорок метров. И нам – однушку на Молдаванке. Наша так себе – но мы же её отремонтируем! Ну, Витюня? Что ты молчишь?
– Вита. Папа не согласится, – помотал головой Вит. Он знал наверняка, что этот ход был проигран. Подобный вариант в его жизни уже был. Только с первой женой. Именно из-за того эмоционального армейского задвига родителям пришлось выделить кусок жилплощади для родившегося внука – результат тайной жизни молодого мужчины, которая неведома родителям, но, как ни странно, чаще всего взваливается на их плечи.
– Но в следующем месяце снова платить за квартиру, Вить. Это двести долларов! Ты их не заработаешь! Тогда давай я пойду торговать на Привоз. Яйцами торговать и курями. Я уже договорилась.
– Не дай Бог! Продержимся! – бодро заверил её Вит, представив Виту в клеёнчатом фартуке и с весами и ужаснувшись такой перспективе. – Я верю в провидение. Раз оно нас свело, оно нам и поможет. Тут ведь как? Если "инкубатор" автоматизирован и никто из "цыплят" никогда не видел человека, это не значит, что людей не существует, и не они построили эту "птицефабрику"! Персонал сидит в своих кабинках, управляет автоматикой. Так что лучше ещё пару месяцев посидеть на хлебе и воде. Бог не выдаст, кабан не съест, – усмехнулся он, снова вспомнив себя за хрульским прилавком.
Хотя, положа руку на сердце, он и сам не верил в то, что говорил. Частных такси в Одессе развелось много, и богатый клиент выбирал те, что престижнее. А их богадельня гоняла на старых убитых колымагах и обслуживала клиентов достатка очень скромного. Двести долларов, за которые они с Витой всё-таки рискнули снять квартиру на зиму, были для них деньгами немалыми. Учитывая, что ещё и цены на продукты теперь скакали вверх чуть ли не каждый день. Но всё равно этот странный спиралевидный ритм, что крутила жизнь, давал надежду, что как-то, рано или поздно, всё сложится, стоит немного подождать – ведь Витя и Вита любили друг друга! А люди помимо воли участвуют в сценарии, написанном природой заранее, и в конечном-то итоге рано или поздно всё складывается: количество чётных дней всегда равно количеству нечётных.
– Папе – шестьдесят? – вкрадчиво поинтересовалась Витка после гнетущего молчания.
– Шестьдесят пять, – машинально ответил Витька, занятый своими мыслями.
***
И вот третья, последняя терция. Великолепный бык с сияющими, как золото, крутыми боками и рогами, подобными восходящей луне над серебряным пятнышком во лбу, мускулисто побежал по внутреннему кругу арены. Алая «розочка» в ушах, кучерявая шерсть на холке, восторженный рёв трибун.
Это ты, Апис? Или его многомиллиардная копия в отражённом мире? Поигрывая мулетой, по кругу прошёлся тореро. Он – женщина. Бык не хотел убивать женщину…
Эти корриды Виктора уже достали! Он и во сне знал, что это сон. И решил, наконец, его закончить. Ну, право же – невозможно на протяжении стольких месяцев чувствовать себя то в шкуре тореро, то в шкуре быка. Так кто же кого? Нужно решить, на чьей стороне сам Виктор и вычеркнуть этот бесконечный сон из повестки ночей!
– Слышь, шеф! Это, как его… твоя дома?
Тощий как высушенный кузнечик, чем-то на него и смахивающий, мужичонка в замызганной телогрейке и в давно не чищенных ботинках уставился на Вита лысым, без ресниц оранжевым глазом, словно петух. Второй у него заплыл под объёмистым фингалом. Из кармана торчала початая чекушка.
– Хозяйка твоя мне нужна, – чтобы Виту стало яснее, разжевал мужик. И добавил, наверное, для острастки: – А то ить не буду руки марать, бля.
– По какому делу? – попытался пролить свет Вит, разглядывая поросшее редкой шерстью синеватое запястье, торчавшее из другого кармана.
Мужик с лёгкой насмешкой сплюнул в снег. Слюна у него была коричневая.
– А секрет.
Он с минуту помолчал, критически разглядывая тоже молчавшего франтоватого Вита.
– В общем так. Скажешь: деньги вперёд – или не буду руки марать, поял?
Мужик сморкнулся в кулак, отёр ладонь о штаны и демонстративно вбултыхнул остатки пойла в рот.
– Я за сто гривен аванса не работаю, поял? Так и передай.
– Слушай, братела, – перешёл на понятный мужику тон Вит. – А что ты с бабой дела решаешь? Ты со мной реши. А я не в курсе. Расскажешь – будут тебе деньги вперёд.
– Не, не имею права, – попробовал уклониться тот. – Я бы зашёл к ней сам. Но мне нет резону светиться в подъезде, на этаж лезть, поял? Ты ей передай. Она поймёт. А я пока тут покручусь, поял? Выйдет – гонорару передаст, я и того…
У Вита не было времени раскалывать мужика, он торопился на вызов и, выдав ему десятку на пропой, пообещал через пару часов вручить и «гонорар». Вот только вернётся – и они вдвоём посидят в ближайшей кафешке: выпьют, борщецом закусят, поговорят по душам. И обсудят, так сказать, цену вопроса.
– А не врёшь, шеф? – придвинулся к Виту мужик, обдав его запахом перегара и застарелого пота.
– Слово мужчины, – заверил Вит, вызвав его кривую усмешку.
– Ну, смотри. Мужик сказал – мужик сделал. А то ить я знаю, где живёшь, – ухмыльнулся он, вдруг засветив внезапно блеснувший из-под полы «Катран» – настоящий штурмовой нож, который у десантников считался покруче автомата.
И исчез, как и не появлялся. Оставив Вита с по-галочьи открытым ртом. В Чечне, чтобы выйти из-под обстрела, солдаты разламывали «Катраном» кирпичные стены и, как консервные банки, вскрывали металлические двери. Нож, воткнутый в стену, выдерживал человеческий вес…
– Ты думаешь – я, бля, обычный, пропойца? – боком, по-петушиному, вглядывался он в Вита, когда они встретились снова. Подчёрпывая со дна тарелки густую жижу, он выкладывал своё наболевшее.
– Представь, новогодняя, бля, ночь. Звёзды, что на кителе пуговицы. Воздушок – на хлеб мажь. А тут чечены! А у нас, бля, зелень, в основном. Поял? Слыхал про 131-ю мотострелковую? А кто о ней, бля, не слыхал! Майкопская бригада. 157 человек положили – две трети! Но вокзал тот грёбаный удержали, поял? И Савин, полковник наш тоже там лёг – царствие ему, бля… Вот был мужик! Меня, кстати, Славой зовут, – ткнул он Виту руку с обломанными ногтями. – Бум знакомы. Так вот я и говорю: всю жизнь мы в войнушку играем. Славой погосты покрываем. Всю жизнь, на изнеможение, бля. Кладём своих штабелями, бля. Курганами кладём! Ведь ладно при царе, к примеру. И то Суворов наш, бля, распугал всех войной не по понятиям – победил двадцатью тысячью сто тысяч турков. В пух, бля и в прах! А в чеченскую мы ить только на живой силе выехали. А солдатиками да калашами, бля, нынче только негры воюют! Поял? Негры черножопые! У всего командования за такое надо бы погоны сорвать и зелёнкой, бля, лбы мазать! Клеймить гадов, бля – поял?
– И вот ведь что интересно, – опрокинул он в себя графин. – Из бюджета российского, выгребают, бля, около ста миллиардов рублей на поддержку режима, бля, сегодняшней Чечни. Ты поял? За что полегли ребята, а? Вот за что, я тя спрашиваю?! Нет правды. И Бога нет. Хоть мы все ему там молились. Всё, бля, на лохов рассчитано!
– И ещё скажу, – перегнулся он через стол к самому лицу Вита. – Если запад, бля, теряет своих в войнушках, то ведь как-то умножает, бля, благосостояние, то есть, народца своего. А в 45-м мы победили, уйму народу, бля, положили – и как до 41-го сидели в жопе, так и по сегодня, бля, в жопе сидим! Поял? В самой что ни на есть жопе. А шанс-то был. Был шанс-то.
И оттого, что Вит сидел молча, не спорил и своё не доказывал, новый знакомый махнул рукой и сказал неожиданно обыденным голосом:
– А по твоему делу я так скажу: гони ты эту сучару, бля. Змеюку подколодную. Она же подряжала меня батю, как я поял, твоего замочить, поял? Из-за хаты. Всё одно – старый, говорит, одинокий. Двести долларов, бля, обещала.
Вит, было, вскинулся, но мужик неожиданно сильной рукой удержал его на месте и посмотрел с насмешкой:
– Сиди, бычок. Приморский бульвар, десять. Так, бля? Верхний этаж. Железом обитая дверь. Врать я буду? Я, между прочим, не алкаш. Я – экзистенциалист. Так что, бля, любовь считать недействительной. Нет её нынче. У нынешних баб, бля, фантазия только на такие вот штуки теперь, – невесело усмехнулся он, звякнув о столешницу тяжело блеснувшим ножом. – Ассолей не стало, поял? Не стало Ассолей. И не надейся. Свою такую имел. Теперь вот… ни жены, ни хаты. А ведь всё было. Ещё до Чечни было. Теперь – вот…
И он выразительно потрогал тускло блеснувшее лезвие «Катрана».
***
…Через ряд лет, когда у Вита уже была новая семья, и подрастал ещё один, уже третий сын, он вдруг увидел в рыбном ряду Привоза Виту. Она рылась в жемчужной россыпи сардин и бычков и, перекрывая жаркий галдёж продавцов, отчаянно торговалась:
– Десять? За эту дрянь? Охренела? Пятёрку дам – и ни гривни больше.
Вит смотрел на её шею в нежных завитках волос, на загорелые плечи, тронутые множеством солнечных бликов, будто на неё стряхнули картину импрессиониста. И не чувствовал ничего. Он был мёртв. В нём тлела только память. И витала она где-то над Витом, может быть, на отдалении, в метрах от его головы… Он вспомнил, как в тот зимний день, набросав в машину узлы и чемоданы её вещей, отвёз всё по адресу мужа.
– Витюша! – плакала она, размазывая по зарёванному лицу тушь для ресниц. – Я же только хотела, чтоб он папины документы выкрал! И всё! Дочкой клянусь! Чтоб обмен тайком сделать! Витюша, прости меня! Я же для нашей любви старалась! Он же старый уже, а мы и так ему давали лучшую площадь, чем брали себе! Витя, мы же любим друг друга!
– Любовь считать недействительной, – непримиримо сказал он, решительно заводя мотор.
«Вот что значил тот последний сон, – думал он, пока машина прогревалась. – В третьей терции не бык, это я убил своего тореро. Не бык – я видел: тореро – женщина…»