И мы оба молчим. Через полминуты раздался второй звонок.
– Принеси табурет, – сказал я. – На вот, твои сигареты. Можешь курить сколько влезет.
– Подожди, мы ведь опаздываем! Ты же сам меня торопил.
– Уже не опаздываем. Неси табурет.
Встал и пошел к себе в комнату. Мне на это смотреть неохота. Видели все уже.
– Открой ему! Пусть заходит.
Сел в комнате, отдыхаю. Газету взял. Думаю: «Свежая. Посмотрим, что тут у нас».
– Зашел? – кричу так, что голубь с подоконника чуть не свалился.
– Да.
– Хорошо.
А в газете непонятно про что пишут. Кто только читает всю эту чушь?
– Сел он там?
– Сел.
– Ну и пускай сидит.
Голубь смотрит на меня через окно, а я на него. Так и сидим. Я ему кулак показал. Он отвернулся.
А в прихожей полная тишина.
Я думаю: «Чего это они там притихли?»
Кузнецов посмотрел на меня и говорит:
– Подстригся, Николай Михалыч? Раньше волосы вроде длиннее носил. Или лысеешь?
Наталья стоит в углу. На ней пальто застегнуто на все пуговицы. Смотрит на него, потом на меня и говорит:
– А почему ты так непонятно выглядываешь? Ты можешь сюда весь войти и объяснить мне, в чем дело? Кто это?.. Вы кто такой?
Кузнецов говорит:
– А вам Николай Михайлович обо мне ничего не рассказывал? Сегодня же двенадцатое число.
Наталья как закричит:
– Да слышала я уже про это двенадцатое! Вы можете толком мне хоть что-нибудь сказать? Мы идем в ресторан или нет, Коля?
Кузнецов на «Колю» насторожился, и я убрал голову из двери.
Через секунду в прихожей его голос:
– А я подумал – вы дочка. Просто, думаю, до этого с мамой жила. Поэтому я вас раньше не видел. Так и подумал, когда вы дверь мне открыли.
Я кричу:
– Ты сидишь там – вот и сиди! Догадки свои при себе можешь оставить!
И мы все опять замолчали.
Наконец Наталья не выдержала и говорит:
– Ну, я не знаю! Это какой-то идиотизм. Со мной такого еще никогда в жизни не было. Хоть кто-нибудь понимает, что происходит? Я лично – нет! И в этом пальто я уже вся вспотела!
А в газете – ну, вообще, ничего. Шаром покати. Хоть бы про футбол что-нибудь. Или про Пугачеву.
Вдруг за окном как шарахнет. Наталья в прихожей ойкнула.
– Опять стреляют?!!
И мне через дверь кричит:
– Коля! Что это? Снова путч? Стреляют – слышишь? А ты ничего не говорил!
– Это дети, – сказал Кузнецов. – У них карантин. Все школы из-за гриппа закрыты. Поэтому они взрывают китайские петарды у вас во дворе. И вообще по всему городу. Я пока шел от метро, два раза бабахнуло. Очень страшно. Неожиданно потому что.
– Идиоты! – сказала Наталья.
– У нас дома уже все переболели, – добавил Кузнецов. – Две девочки и один мальчик. Еще до карантина.
– Твои дела семейные никого здесь не интересуют! – крикнул я из-за двери. – Сиди и помалкивай!
А потом думаю: «Чего это Наталья там с ним стоит? Шибздик, конечно, но кто его знает».
Приоткрыл дверь и говорю:
– Иди-ка сюда.
Она посмотрела на меня и скрестила на груди руки. Волосы на висках слиплись от пота.
– Может, хватит оттуда выглядывать?
Я ей повторяю:
– Иди сюда.
Не очень таким громким голосом.
Но ей уже начихать. Даже на негромкий голос. Хотя обычно пугается.
– Сам иди. Я собралась в ресторан – я раздеваться не буду!
Я говорю:
– На-та-лья.
Она отвечает:
– Че-го-о?
В те же три слога.
Я думаю: «Ну, теперь понесло. Не успокоится, пока не прижмешь как следует. Думает – если жопа красивая, то перед ней все будут хвостом вертеть. Наивная, как президент СССР Михаил Горбачев. Ничего, жизнь научит».
Но не при этом шибздике. Сейчас уйдет, тогда побеседуем.
Я дверь прикрыл, но сам от нее не отхожу. Даже если тихо будут говорить, все равно услышу.
Но они говорят нормально.
– Зажигалочки не найдется? – Натальин голос.
– Вот, пожалуйста.
Чирк-чирк.
– Спасибо. Вас не угостить сигаретой?
– У меня есть.
– Тогда курите. Чего мы будем здесь просто так время терять?
Я думаю: «Ловко придумали. Заняли мою прихожую и курят как у себя дома».
Кузнецов говорит:
– Если вы собирались куда-то идти, вы идите. Я один могу тут посидеть. Потом уйду и дверь за собой просто захлопну. Я знаю, как она закрывается.
– Ага, размечтался! – кричу я через свою дверь. – Может, тебе еще денег дать? Шутка.
– Нет, денег не надо. То есть надо, но у тебя я не возьму.
– Гордый?
– Да нет, не особенно. Просто твои деньги мне не нужны.
Я говорю:
– Гордый… А знаешь что?
Он говорит:
– Что?
Я говорю:
– Гордость фраера сгубила.
Он говорит:
– Я знаю. Только мне непонятно – кто такой «фраер».
– А это – много будешь знать, скоро состаришься. Тебе еще долго сидеть? Мы правда опаздываем.
– Пятнадцать минут.
– Ну, сиди. Только, смотрите, пепел там на пол не сыпьте! Наталья, может, снимешь пальто и пройдешь сюда?
– Мне здесь нормально.
Я думаю: «Ну, подожди. Сейчас этот шибздик уйдет».
Они еще покурили молча, и потом Наталья ему говорит:
– Ладно, я поняла… Это у вас ритуал какой-то… Рыцари плаща и кинжала… Вы, типа, масоны, что ли? Последние из могикан… Чук и Гек… Или как там его? Чингачгук?
– Да нет, что вы, – говорит он. – Все далеко не так поэтично. Виноваты перчатки Леонида Ильича Брежнева.
– Чьи перчатки?
У Натальи от удивления даже голос чуть-чуть изменился. А, может, она просто затянулась сигаретой в этот момент. Так бывает. И голос сразу становится такой ватный.
– Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров.
Она помолчала и потом говорит:
– Не поняла.
А он:
– Да в этом нет ничего интересного.
Но Наталья – человек любопытный.
– Нет, нет, подождите! Как это – ничего интересного? При чем здесь Брежнев? Я не понимаю. И перчатки его при чем?
Я думаю: «Расскажет или не расскажет? Мемуарист долбаный».
Он помялся и все-таки рассказал:
– Я в середине семидесятых работал в одном институте. Занимал должность доцента. И к нам приехал Брежнев зачем-то. Ректора, кажется, награждать. И он там ходил по коридорам, кашлял и заглядывал в аудитории. А потом вдруг начал всем пожимать руки. Даже студентам. Но перчаток не снял. В перчатках со всеми здоровался. Может, ему холодно было, я не знаю… А на следующий день я в деканате пошутил по этому поводу. Сказал голосом Брежнева: «Нас голыми руками не возьмешь». Передразнил… То есть, ну, глупость совершенная… Просто за язык потянуло… Мне даже в голову не могло прийти, что это крамола. К тому же я был уверен, что вокруг только друзья… Десять лет уже там отработал… Начиная с лаборанта. Но кто-то куда надо написал письмо, и очень скоро в институте появился ваш… я имею в виду – Николай Михайлович. Он был тогда еще молод и, кажется, в чине старшего лейтенанта.
– Капитана! – крикнул я.
– Ну, капитана, – согласился Кузнецов.
– Слушай, может, закончим вечер воспоминаний?
– Нет, мне интересно, – сказала Наталья. – Рассказывайте, что было потом.
– Да ничего особенного, – ответил он. – Обычная в таких случаях рутина. Для Николая Михайловича, я уверен, это дело вообще было ужасно скучным. Не надо ни за кем бегать, ни в кого не надо целиться из револьвера.
– Револьверами не пользуются уже давно! – крикнул я.
– Ну, из автомата… Из чего там вы целитесь?.. Вот… После этого меня уволили, а потом не брали на работу уже никуда… Только в ЖЭК и в котельную. И еще я подметал. Пробовал писать докторскую, но ни один совет не соглашался назначить научного консультанта. Не бывает дворников докторов наук… А когда началась перестройка, я стал приходить сюда. Раз в год. В тот самый день, когда к нам в институт приезжал Брежнев. У меня он помечен в календаре.
– Зачем? – сказала Наталья.
– Не уверен, что знаю… Но, мне кажется, простой шутки – к тому же не очень удачной – все-таки мало, чтобы испортить человеку всю его жизнь. Для этого нужны какие-то более веские причины. Я ведь всего-навсего обыватель. Никакой не борец. Я имею в виду – не Вера, там, скажем, Засулич… Какой смысл был в том, чтобы смешивать меня с грязью?
– Был бы смысл, мы бы тебя вообще закатали на Колыму, – крикнул я. – Хлебнул бы мурцовки. Ты же кандидат наук. Законы физики должен вроде бы понимать. Знаешь ведь, что бывает с тем, кто ссыт против ветра.
– Это ты о категории страха?
– Нет, это я о том, у кого нет мозгов.
Он не сразу ответил. Я даже подумал – обиделся.
– Ты знаешь, – сказал он, – я долго размышлял на эту тему и понял, что бояться не надо.
– Смотря чего.
– Нет, вообще ничего. Просто ничего бояться не надо.
– Сам придумал?
– Я же говорю тебе – долго размышлял.
– Молодец. У тебя работа такая.
– Нет, у меня работа подметать двор.
– Никто тебя, между прочим, не заставлял дискредитировать первое лицо государства.
– Никто. Только над ним теперь смеются по всем телевизионным каналам. И никому не страшно. И ты не страшный… Раньше я тебя очень боялся. Даже спать иногда не мог. А теперь – ничего. Нормально. Посижу у тебя и пойду в магазин. Хлеба надо купить. Я по дороге в булочную к тебе зашел. Всего две станции на метро. Крюк совсем небольшой.
– Да. Я вижу – ты стал очень смелый. С авоськой ко мне пришел.
– Можешь иронизировать, но мне это правда досталось не так легко… Я просто подумал… Понимаешь, больше всего на свете человек боится смерти. Остальные страхи второстепенны. Их можно преодолеть. А тут – как об стену. Умрешь – и на этом все… Но я вдруг подумал, что жизнь и смерть, как явные противоположности, должны обладать сходными параметрами. А жизнь ведь конечна… В этом ее главное свойство… И это знает каждый дурак… Каждый идиот знает… Так, значит, и смерть… То есть она тоже кончится… И тогда – бояться, получается, нечего. Ты понимаешь? Совсем нечего.