– Насколько я понял, Вы шили у нее и когда уже были «женою Первого».
– Да.
– Ставрополь – относительно небольшой город, и мне приходилось слышать, что жена у Первого секретаря – модница.
– Это только подтверждает, что у Зои Васильевны были действительно золотые руки.
– Это и было Ваше спецателье?
– Можно считать так. Здесь же я познакомилась с Ксенией Михайловной Ефремовой – работницей швейной фабрики. Ее жених погиб в финскую войну. И она так и осталась одинокой. Я не знаю, конечно, доведется ли когда-нибудь моим давнишним соседкам и добрым помощницам прочитать эту книжку. Но я хочу каждой из них сказать спасибо. Спасибо и Ксении Михайловне за помощь в трудные дни моей жизни, когда я работала, писала диссертацию, ездила в длительные командировки и когда много болела моя дочь…
Вышли мы все из народа… Где-то в начале семидесятых услыхал неожиданное продолжение цитаты: да как нам вернуться в него? Отношения между «вышедшими» и средой, «народом», из которого они вышли, бывают весьма непростыми. Как часто доминантой в них становится едва ли не полное взаимное отчуждение. Одни не хотят, чтоб им напоминали, откуда есть, пошли они, большие начальники или жены больших начальников. Другие – другие безошибочно чувствуют это нежелание.
Почему-то не сами начальники, а именно жены больших начальников чаще всего и «не желают»…
В этом случае все иначе. Я давно обратил внимание на эту способность без натуги, но и без заискивания понимать и принимать мир, откуда и сама она родом. Естественность в отношениях с ним и чувство некой извечно присущей русской интеллигенции обязательности перед ним. Я не призываю вас умиляться этим, просто прошу отметить в памяти на будущее «однокоммунальщиков» пятьдесят седьмого года. Как часто ведь по мере нашего продвижения «вперед и выше» мы вышагиваем из старых друзей, как из старых одежд.
– Работа означала для меня не только зарплату. Она была и делом, без которого я бы считала свою жизнь несостоявшейся. Студенческие лекции, семинары, научно-теоретические конференции, собрания, диспуты – сколько сил, времени, душевного напряжения и даже бессонных ночей требовали они! Но они многое и давали мне самой. Давали ни с чем не сравнимое чувство морального удовлетворения.
А споры, дискуссии во внеучебное время: в студенческом общежитии, на колхозном поле, куда мы, преподаватели и студенты, ездили на уборку кукурузы, винограда и картошки! И даже у меня на квартире, где тоже бывали мои студенты. Обсуждали все: новые театральные постановки, новые фильмы, события в жизни института, края, страны. До хрипоты спорили, разумеется, и о смысле жизни – что же за студенческий диспут без этого «гвоздевого» вопроса. Словом, дискутировали обо всем, начиная с извечных человеческих проблем.
Цветы, которые дарили мне в жизни студенты, письма, которые они присылали мне, давно уже став самостоятельными, семейными и даже немолодыми людьми, – это самые дорогие для меня подарки. Точно так дорожу и их оценками, строгими, но справедливыми – и меня самой, и моей работы…
Хорошо помню свою первую в жизни прочитанную в большой аудитории лекцию. Это было еще в Москве, в студенческие годы. По путевке общества «Знание» читала лекцию в заводском Доме культуры. В объявлении после лекции значились танцы. Такова была традиция. Народу собралось прилично, в основном молодежь – я так думаю, именно в предвкушении танцев. Поднялась на трибуну, к микрофону, в руках листки написанной лекции…
– Наподобие тех, что Вы держите сейчас?
– Ну что Вы – все было очень чинно и тщательно… Итак, поднялась на трибуну, посмотрела в зал и вдруг в первом ряду слушателей увидела деда с огромной седой бородой. Помню его до сих пор! И я… испугалась. Тема моей лекции была «Сон и сновидения в свете учения И. П. Павлова». Готовилась к ней честно, обстоятельно поработала в Ленинской библиотеке. Но, видимо, все же чувствовала уязвимость и своих знаний, и излагаемых теоретических положений. И еще – «уязвимость» собственного возраста перед лицом этого всеведущего старца, который сам, я думаю, мог бы прочитать лекцию о «сновидениях». Читала, не отрываясь, страницу за страницей и с ужасом ждала реакции. Нет, не зала, а деда. «Колдуна». Но, Вы знаете, стояла тишина. Ни одного звука, ни одной реплики. И – ни одного вопроса ни в ходе лекции, ни после нее. Дед тоже безмолвствовал. Видимо, и ему, и аудитории все было абсолютно ясно. Или он тоже ждал с нетерпением танцев? А скорее всего, – улыбается она, – аудитория почувствовала состояние юного лектора и сжалилась над ним.
Хочу пояснить своим американским читателям, что такое общество «Знание». Цель его – распространение научных и политических знаний среди населения. И хотя первое поручение этого общества я – считаю – выполнила не очень-то удачно, но связь с этой организацией, продолжавшаяся у меня долгие годы, была для меня и полезной, и очень интересной.
– Почему же неудачно? Ни одного вопроса – так доходчиво объяснили…
– Я же сказала, что отношу это на счет танцев. А вообще на Ставрополье я входила не только в состав лекторской группы этого общества, но и в президиум его краевой организации. Что дало мне возможность войти в круг, познакомиться с очень разными представителями научной, творческой интеллигенции Ставрополья: с учеными и поэтами, писателями, артистами, врачами, композиторами, художниками, педагогами. Многих из них я хорошо знала и часто встречалась с ними.
Запомнилась мне и первая лекция в качестве преподавателя вуза. Это было в Ставрополе, в медицинском институте. Лекция по истории философии. Случилось так, что в тот день «в порядке обмена опытом работы преподавателей общественных наук города», как формулировалось официально, а по правде сказать – с целью проверки кафедры из-за каких-то возникших в коллективе неурядиц и склок сюда нагрянула представительная комиссия. В ней были заведующие кафедрами города и самые известные тогда в Ставрополе обществоведы.
– И это совпало с Вашей первой лекцией?
– Да. В принципе они пришли не ко мне, а в институт, на кафедру. Кафедра была довольно значительной. Но заведующая кафедрой почему-то сочла наилучшим выходом отправить всю эту многочисленную комиссию именно на мое занятие. Хотя я еще только начинала работать в институте. Волновалась я ужасно!
Вообще, память у меня была хорошая. И я свои лекции «перед лицом аудитории» – такое выражение бытовало среди преподавателей – практически никогда не «читала», то есть не зачитывала с листа. Лишь иногда по ходу изложения темы проверяла отдельные цитаты, изречения, цифры. Ведь Вы же знаете, что лектор работает дважды. Первый раз – работа за письменным столом, подготовка лекции. Так вот, этот первый этап позволял мне потом совершенно свободно чувствовать себя и на втором этапе – за кафедрой, в аудитории. Видеть лица, слушать своих студентов, наблюдать их реакцию, при необходимости на ходу что-то уточнять, дополнять, повторять или перестраивать изложение.
Но тогда, на первой учебной лекции в студенческой аудитории, у меня, конечно, совершенно не было опыта. Не было ощущения временного объема материала, то есть величины количества необходимого материала для двух– или, как требовалось в том конкретном случае со мной, трехчасовой учебной лекции. Не был выработан оптимальный темп речи. Это ведь тоже важно для преподавателя. Не было «запасных» тем для диалога с аудиторией на случай, если лекция завершится раньше: все это пришло только со временем, с опытом педагогической работы. Да, забыла сказать: аудитория была весьма солидной – человек 200. В общем, свою первую лекцию я закончила за тридцать минут до звонка. Эти полчаса! Я не знала, куда их девать и куда деваться самой – и от студентов, и от комиссии!
После лекции – ее обсуждение. А что обсуждает комиссия: достигнута ли цель лекции, правильно ли выделены узловые проблемы, удалось ли лектору связать развитие философии с достижениями естествознания и т. д.
И вдруг заведующий кафедрой сельскохозяйственного института задает вопрос: «Простите, а как давно Вы читаете лекции?» Отвечаю – ни жива ни мертва: «Это моя первая лекция».
Чтоб Вы полнее увидели всю тогдашнюю картину, опишу Вам, что я представляла из себя перед маститыми профессорами и грозной комиссией. Пятьдесят килограммов веса, зеленое платьице, вот здесь, – трогает себя за ключицы, – галстучек. Знаете, в первые годы работы я старалась надеть на себя больше одежды, чтобы выглядеть взрослее и солиднее. Весомее. Да и в детстве еще мама меня за это гоняла. Надену, надену на себя – все, что есть. «Это что такое?! – ругалась мама. – Ну-ка, распаковывайся!» И в институте старалась как можно больше надеть на себя – кофты, свитера, чтоб тоже выглядеть более «мощно», что ли. Мода тогда такая была – девушки в духе Дейнеки…
«Говорите, первая лекция? – заведующий кафедрой встал. – Стыдно, коллеги», – сказал и вышел.
На следующий год он взял меня на работу к себе в институт. Сам ушел на полставки, предложил это сделать еще одному из преподавателей кафедры, который тоже был уже в приличном возрасте. И на освободившуюся ставку зачислил меня. Помню, на кафедре он часто повторял модное тогда выражение Н. С. Хрущева: «Мы едем с ярмарки, дорогие друзья». И добавлял: «И мы должны помочь молодому специалисту». И шутливо показывал на меня. Так я стала на кафедре собирательной фигурой молодого специалиста – и, естественно, старалась не подвести заведующего. Выкладывалась сполна. Но вскоре его не стало. Умер он неожиданно.
– Имя, отчество его не вспомните!
– Почему же? – удивилась она. – И имя, отчество и фамилию – Николай Иванович Хворостухин. Умер от рака. Он, к большому сожалению, умер, а меня вскоре отчислили с кафедры по сокращению штатов.
– Ну и поворот!
– Поворот, увы, типичный. Сколько всего доброго держится зачастую на одном-единственном добром человеке!