Да, по ходу работы рождались и свои маленькие традиции. Одна из них – чай после двух часов беседы, диктовки и записи. На время чаепития диктофон, естественно, отключали. Но кто же из русских, да и не только русских, чаевничает молча? Разумеется, разговаривали, беседовали, и эти наши «чайные» разговоры бывали чаще всего самого обычного, житейского свойства.
Иногда рассказывала мне о внучках. Чувствовалось, что, как и каждая бабушка, могла бы рассказать о них многое – как я понял, она даже записывает какие-то свои полушутливые-полусерьезные наблюдения за ними. Но каждый раз сдерживала себя, чтобы не впасть в распространенный и, в общем-то, вполне простительный грех чадолюбивой словоохотливости. Ей вообще присущ внимательный, как и на окружающих, взгляд на саму себя. Пригляд – за собой.
– Они очень разные, внучки. Всегда вместе, но удивительно разные. Ксанка – очень эмоциональная, доброжелательная, хохотушка. Очень отходчивая. Для нее все – очень хорошие. Любит маленьких детей, музыку, любит танцевать. Ксаночка, например, может рассуждать следующим образом: «Бабулечка, ты представляешь себе – мне уже десять лет, годы летят!» Или: «Бабуль, а у тебя были огорчения в жизни?» – «Были, да». – «А ты знаешь, у меня такой существенный недостаток! – Буква «д» падает влево, вместо того, чтобы падать вправо»…
Говорят, что Ксенечка на меня похожа. И на Иринку, которая тоже, говорят, похожа на меня. Но одно у нее точно от Михаила Сергеевича – чувство юмора…
Настёнка – маленькая и совершенно другая. Спокойная, уравновешенная. Твердый характер – с самого дня рождения. Всегда знает, что ей надо. Если хочет есть – будет есть, упрашивать не надо. Если не хочет – можете упрашивать, не упрашивать – не будет. Говорит о себе в третьем лице. Допустим, сядет на стул и скажет рассудительно: «Бабулечка, вот она устроилась, а? Неплохо, правда?» – «Бабулечка, жить надо не спеша, правда?» – «Конечно», – говорю. «Настенька, ты мой друг», – говорю. «Ну какой же я тебе друг? Я – подруга. Я же женщина». – «Настёнка, ты мой цветочек». – «Бабулечка, у меня же две ножки, а у цветочка – одна. Как же я могу быть цветочком?» – «Бабуля, дай печенье». – «Нет, Настенька, ты будешь толстая». – «Я и так толстая, какая уж разница!..»
Иногда же разговор о внучках возникает совершенно спонтанно – просто они сами напоминают о себе. Нет, не лично: ни ту ни другую я так ни разу и не видел, хотя иногда и слышал где-то в округе, в смежных пространствах частый-частый, резвый топоток и приглушенный стенами-дверями смех.
Несомненные гуманоиды! – судя поэтому сороконожному топотку и смеху – пробегали по официозному дому, оживляя и населяя его своими беззаботными голосами.
В последний раз мы встречались, когда хозяйка только-только выходила из трудного, с температурой и кашлем, гриппа. На ней была длинная, до колен, с широкими проймами, толстая вязаная безрукавка. Под безрукавкой черная, с букетиками по косому полю, шелковая, а может, и не шелковая – я в этом не специалист – кофточка с длинными, строгими, зауженными на запястьях рукавами. По черному, беззвездному полю – скупые букеты.
– Очень красиво, – сказал я, придвигая стакан с чаем.
– Подарок, – ответили мне, сразу поняв, о чем речь. Чей, не уточнили, и я не спросил. Что-то в тоне ее уже подсказывало: мужа.
Сунула руку в карман безрукавки в поисках очков. Сколько раз за эти вечера искала моя собеседница очки! Несколько раз даже находила их, укладывала перед собой на столе, на видное место. Но так ни разу их и не надела – в очках я ее не видел. Сунула руку в карман вязаной безрукавки в поисках очков и наткнулась в кармане на лист бумаги. Засмеялась – это была записка внучки Ксении к ее маме (из чего я понял, что кофту надевает не только мать, но и дочь – у меня дома такое случается на каждом шагу: мои дочери умудряются носить не только материнские кофты, но и мои свитера, заворачиваясь в них, как в шаль).
«Дорогая мамочка, – писала девчушка. – Я хотела у тебя узнать: на мой день рождения мы кроме этой дурацкой поликлиники еще куда-нибудь пойдем? Я имею в виду кафе или цирк… Вряд ли дождусь тебя, наверно, лягу спать, потому и пишу эту записку». Улыбку вызывала концовка – я ее запомнил дословно: «Жду ответа, как ваш соловей. И жду лета…» Мне показалось, что все это – и уютная для всех безрукавка, и записка в кармане, и сам стиль ее (что за «ваш соловей»? – любопытно все-таки приспосабливают к себе наши дети наши с вами и даже еще «донашенские» расхожие архаизмы) не сует отпечаток стиля, принятого в доме, в своем кругу…
– Итак, продолжим разговор о Фонде. Его возглавил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, которого раньше я знала как специалиста по древнерусской литературе и как автора «Заметок о русском», размышлений о культуре России, об особенностях русского национального характера, о природе России, о русской пейзажной живописи. Дмитрий Сергеевич делился со мной: «Очень хочется, чтобы Фонд культуры был фондом высокой культуры. Надо «подтягиваться к небу, к вершинам».
На счету Фонда уже немало доброго. Фонд явился родоначальником возрождения благотворительности в стране, внес свой вклад в ликвидацию «белых пятен» в литературе, истории искусства, в восстановление и развитие различных видов творчества.
Под его эгидой родились целевые программы: «Краеведение», «Уникальные исторические территории», «Возвращение забытых имен», «Великий шелковый путь», «Новые имена», «Сохранение и развитие культур малочисленных народов», «Через культуру к здоровью и милосердию» – и такая программа у нас недавно создана. Стали действовать Пушкинское общество, ассоциации коллекционеров, колокольного искусства, реставраторов. Масса усилий, энтузиазма была потрачена на реализацию идеи создания музея личных коллекций. Сейчас осуществляется и замысел музея современного искусства. Очень популярен – и это тоже приятно мне – журнал фонда «Наше наследие», который издается на полиграфической базе корпорации «Максвелл коммьюникейшн».
Фонд культуры стремится выйти на конкретные полезные дела во всех уголках страны. В связи с этим вспоминаю поездку Михаила Сергеевича в Свердловск в апреле 1990 года. Она дала мне возможность побывать в местах моего детства, в Алапаевске, и при содействии Фонда поддержать инициативу уральцев о развитии Алапаевско-Синячихинского культурного комплекса, в том числе о создании алапаевской детской Школы искусств. Это меня очень радует.
Огромное удовлетворение доставило мне участие в создании Фонда Рериха. Николай Рерих – великий русский художник и мыслитель. Последние десятилетия жизни его, как известно, прошли в Индии, но он не порвал связи со своей Родиной. Благословением судьбы считаю я личное наше с Михаилом Сергеевичем знакомство со Святославом Николаевичем Рерихом – сыном Н. Рериха, известным современным художником, и его женой – Девикой Рани, индийской киноактрисой, племянницей Рабиндраната Тагора.
Мне памятны наши встречи с ними, наши беседы, такие человечные, такие сокровенные: о мудрости, красоте, духовности, добре, о Канченджунге – есть такая священная гора «пяти сокровищ»… И, конечно, о судьбе.
Мы говорили с Рерихами и о создании Фонда Рериха в Москве, открытии культурного центра-музея Рериха. Много говорили о Неру, он ведь был когда-то близок с семьей Рерихов. Святослав Николаевич не раз повторял, что очень верит в Михаила Сергеевича, что все у него, Михаила Сергеевича, получится…
А сама речь Святослава Николаевича, пересыпанная такими старинными и трогательными словами: «матушка моя», «батюшка ты мой»! Надпись, сделанная Рерихом на подаренной нам фотографии: «Будем всегда стремиться к прекрасному». Все это символично – как вечный зов… Зов человеческой естественности и мудрости.
Странно, но почему-то в связи с творчеством Рерихов все время вспоминаю судьбу Музея древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Впервые я оказалась там несколько лет назад и пережила целую гамму чувств. Невозможно переоценить то высокое воздействие, которое оказывает на человека искусство древних, будь то предметы зодчества, быта, фрески или, как в нашей отечественной духовной культуре, – иконы.
Увидела я и то, что трудностей у музея больше чем достаточно. И не могла остаться равнодушной. Попыталась принять участие в судьбе этого музея. К сожалению, вызволить его из бед оказалось непросто. Но, уверена, необходимо. Такие уникальные музеи, своеобразные центры истории русской культуры – наша общая патриотическая забота. У нас их немного. Мы – не Италия.
Когда ездишь по Италии, только и слышишь: X век, XII, XIII… Здания, музеи, целые города. И потому, думаю, нам должны быть еще дороже все наши исторические памятники. Мы должны быть внимательны, бережны к ним.
Мне кажется важным, что деятельность таких организаций, как Фонд культуры, не только зиждется на возрождении нравственности, на нравственных импульсах, идущих от людей, но и сама способна вызывать их. Бесценны предметы и творения искусства, народных промыслов, которые передаются многочисленными дарителями Фонду. Все это пополняет экспозиции наших музеев и передвижных выставок. Но для меня не менее важно и то, что люди делают это бескорыстно, движимые высокими побуждениями.
– А возвращение из-за рубежа наших национальных художественных и культурных ценностей!
– Хочу сказать и об этом. Люди, подчас генетически не связанные с Россией, передают их не только из чувства определенного долга перед страной и не только по широте душевной, но еще и потому, что верят – они вручают их в честные и добрые руки: потеплел и очеловечился за годы перестройки сам образ нашей страны. Я горжусь, что причастна к этому возвратному шествию домой, на Родину наших культурных святынь. Многие такие дарения посчастливилось принимать мне. Помню тепло человеческих рук – и старых, почти древних, и совсем юных, и мне кажется, что эта цепочка, цепочка тепла и участия, ощущается всеми советскими людьми в нынешние, очень нелегкие для всех нас дни.