— Студент? — кивнула в сторону стойки любознательная гостья.
— На вечно-подготовительном, — пояснил начоперот. — Кроссвордист-второгодник.
— Нынче молодежь пренебрегает систематизированными знаниями, что совершенно напрасно, — Лоуд осуждающе глянула в спину уже выходящему на улицу, то ли названному сыну, то ли усыновленному слуге — в любом случае, мешок с лямками на мальчишку взгромоздили тяжеленный.
— Сейчас споткнусь и сама потащишь, — не оглядываясь, посулил юнец.
— Шагай-шагай, не придуряйся, — ободрила воспитательница.
Взаимоотношения нежданных гостей казались весьма своеобразными, но сразу было видно: спаянная шайка.
— Ага, поредело, — одобрила Лоуд ощутимо опустевшую улицу. — В самый раз прибудем. Вообще казни редко вовремя начинаются. Всеобщая традиция милосердия и гуманизма.
— Скорее, обычай садисткой тягомотины, — проворчал Игорь, удобнее перекладывая магазины в карманах камуфляжной спецовки.
— Ты, товарищ керст, не обижайся, — задушевно начала гостья. — Ты человек, хоть и не особо живой, но сразу видно, самостоятельный, поживший, и себе на уме. Можешь не вмешиваться, никто не обидится.
— Вроде и предусматривается, что мы с Иваном не вмешиваемся, в стороне стоим? — уточнил хозинспектор, уже догадавшийся, что доверять обаятельной Лоудке стоит строго наполовину, правда, непонятно на какую именно.
— Верно! Именно в сторонке, — подтвердила тетка. — Но не в одном же уголке вам толпиться. Этак вы и не увидите все самое интересное. Лучше порознь и в разных сторонках. Опять же чтоб резательные линейки не пересеклись.
«Резательные линейки» видимо, подразумевали сектора[16] стрельбы.
— Э, давай-ка без стрельбы! — возразил Вано. — Мы тут порядок охраняем, а не наоборот. А стрельба из автоматического и самозарядного оружия в штатской толпе, это знаешь ли, не фунт изюма. Жертвы средь населения нам не нужны.
— Какие жертвы⁈ — поразилась гостья. — Это чтоб я призывала к погибели угнетенного городского и пригородного пролетариата⁈ Да никогда! Это претит моим политическим принципам. Даже архипретит! Антагонистически! Напротив, вот если царевы аристократы, всякие вертухаи и прочая шмондючья жандармерия за оружие схватится, тогда кто-то может пострадать. И лучше бы это пресечь.
— Да понятно. Предотвратим, — с азартом пообещал Вано. — Но как вы Степана Тимофеевича технически вытаскивать собираетесь? На дирижабле? Так ведь легкая конструкция, подобьют.
— А мы сначала сверху бомбу бухнем. Ней-Тронную! Прямо на царский трон. Хороший ведь вариант? — вдохновилась начитанная гостья.
— Трон вряд ли на площадь притащат, — предупредил Игорь.
— Шутка юмора, — пояснила Лоуд. — Трон — культурная ценность и должен достаться рабочему народу в целости. В смысле, позже выставиться в музее для трудящихся. У нас троны уже есть, так что пусть и вам какой-нибудь останется.
— В целом я шутки понимаю, — заверил Игорь. — Про стрельбу уже сказали. Остается непонятным, как вы Разина выдернете из охраны и не перепутаете. Его же не одного будут казнить.
— Понятно, что не одного. Но сегодня все же попроще ситуация. Вот Пугачева выдернуть будет сложнее, — озабочено пояснила гостья, преисполненная спасательных планов.
— Вот ты даешь! И Емельяна Ивановича освободите? — восхитился романтичный начоперот. — А почему его сложнее?
— Потому что тогда зима была, — пояснила Лоуд. — там простудиться легко. А у меня бронхит недавно случился.
Заговорщики миновали плетень у последней избы и вышли к реке. Впереди тянулась расхлябанная гать через болотистую низину, за ней стояла огромная толпа народа. Доносился распевный профессиональный голос глашатая…
— Уже начинают, сейчас расходимся и дальше по обстоятельствам, — заторопилась революционная спасательница. — Гру, ты место знаешь. За сигналом следи.
Мальчишка кивнул, поправил мешок и опытно втиснулся в толпу.
— Ты, Ванья, туда, — указала Лоуд. — А ты, Игорь Батькович наоборот.
— Понятно. Все же, вы Степана с Фролом не перепутайте, — на всякий случай напомнил Игорь.
— Минутку, они, что, близнецы? — обеспокоилась спасательница и выхватила записную книжку. — У меня же здесь записано: казнят Степана, а брат того… малость отвернул. Ладно, разберемся. Должны же с эшафота детали огласить своевременно.
Лоуд, поправила что-то под туго, по-деревенски повязанным платком и энергично ввинтилась в толпу припозднившихся зевак. Только что пузатенькая из-за напиханного под одежду вооружения, она мгновенно постройнела, помолодела и похорошела.
— Вот проныра, через минуту у эшафота будет, — Вано вытянув шею, пытался разглядеть помост эшафота. — Я тоже поближе протиснусь. Ты, Игорь, особо в толпу не лезь, ты еще непривычный…
Игорь оказался у земляной кучи непонятного происхождения. Видно с этого места было не то чтобы плохо: море толпы и временные дощатые возвышения в ее центре, вполне различимы, но далековато. Доносился звучный глас чтеца, но разобрать можно было лишь обрывки. Недостаток информации собравшиеся зрители возмещали домыслами, версиями и смелыми прогнозами.
…— Четвертуют, я точно говорю.
— Не знаешь, так и не говори! По-старинному — на кол! За особые злодеяния и разбой.
— Плетями высекут и в войско отправят! Чтоб Константинополь у нехристей отбивал, — проявила политически выверенную фантазию упитанная баба в нарядном охабне.
В толпе и заржали, и испугались.
— А потом заново Степку ловить станут?
— Это кто тут государева преступника отпущать решил? — вкрадчиво спросили из-за спины Игоря.
Народ примолк. Керст краем глаза увидел возникшую ниоткуда харю в обрамлении хорьково-рыжеватой бородки. Шагнул назад, крепко наступив на ногу профессионально бдительному стукачу. Рыжий взвыл:
— Ох, твою…!
Игорь удалялся, придерживая висящий под курткой автомат. За спиной поминали мозоль, «ирода» и хватали за грудки окружающих. Никого в камуфляже рядом не оказалось, да и вспомнить, как выглядел обидчик и был ли тот действительно пятнист, пострадавший уже не мог.
…— И после всего того ты, злодей, позабыв такую к тебе милость и снисхождение великого государя, едучи по Волге, снова по пути разбойничал и, придя в Царицын, избил воеводу и всякое разорение чинил… — звучало со стороны эшафота.
Игорь продвинулся к строениям у границы площади — сюда выходили задворки Садовой слободы, можно было встать на сваленные бревна. До эшафота отсюда было вроде бы подальше, но видно, как ни странно, лучше. Цепи стрельцов, богатые одежды высокопоставленных свидетелей казни… «Глаголь» виселицы торчала рядом с помостом, там же тускло блестел под летним солнцем колокол. Вроде бы и приговоренных вполне можно разглядеть — стояли у возвышения, угадываясь в пестроте больше позой, чем одеждой. Да, после пыток тяжко братьям…
…— И за такие твои злые и мерзкие дела против Господа Бога и против великого государя Алексея Михайловича, великого князя и защитника всея Великия, Малыя и Белыя России, и за произведенный тобой мятеж и измену и за гибель и разорение, причиненные тобой всей России, по указу великого государя бояре приговорили тебя к четвертованию…
Взволновалось море голов — в шапках и платках, лысых и буйно волосатых — неистово тянул народ шеи, вставал на цыпочки, взбирался друг на друга, надеясь увидеть как восстрадает знаменитый злодей и герой. Завозились палачи на эшафоте, подправляя бревна, подталкивая фигуру в длинной, светлой, разодранной практически надвое рубахе. Приговоренный стоял спокойно, лишь старался расправить плечи, обнаженные рваньем рубахи. Лица издали не различить, да и как поймешь по смутным рисункам и описаниям — великий ли атаман то Степан Разин?
В любом случае, поздно уже его спасать, затянула начало операции Лоудка с подельниками…
Толпа правее эшафота взволновалась — там, видимо, стояла упряжка, на которой доставили приговоренных. Ссыпались с телеги в толпу люди, остался один — рослый молодец, в коротком щегольском кафтане, с шапкой светлых кудрей — истинно былинный богатырь прямиком из сказки. Вытянул ручищу, указуя на эшафот, загремел раскатистым басом:
— Да что эт делаться, православные⁈ Где Степка-то⁈ Подменили! Флинта подсунули. Зуб даю, — Флинтушка это, капитанишко, иудейский немец! Подстава! Пусть царь слово скажет — пошто такое учинять⁈
Невзирая на русскую былинную внешность, сам молодец орал с легким акцентом. Едва ли немецко-иудейским, скорее прибалтийским. Зато как орал! Негодующий бас раскатился над замершей площадью, толкнулся о стены палат у реки, о зелень Государева сада, откатился обратно к эшафоту. До сих пор Игорю видеть и слышать работу столь миниатюрных и мощных усилителей звука не доводилось…
Площадь забурлила: к месту выступления внезапного оратора пробивались многочисленные клюквенные и желтые кафтаны стрельцов, толпа качалась и вопила.
— Степку-то прибрали!
— Щас задохнуся, спасите, люди добрые!
— Расступись, морды золоторотцкие!
— Царь-батюшка, слово скажи, Разина народу представь!
— Ой, мамоньки, задавят!
На помощь забуксовавшим стрельцам в толпу врезались верховые, заработали плетьми и древками пик, тут же заспешили палачи на эшафоте, заваливая на бревна приговоренного…
— Помни, народ русский! — скрипуче разнеслось над площадью. — Замри и помни!
Толпа действительно замерла: дребезжащий, перекрывший шум многотысячной толпы, глас действительно звучал жутко. Возвысилась над толпой, вскочившая непонятно на что, темная фигура: квадратная и горбатая, встрепанная, похожая на омерзительного ворона. Вот она раскинула широкие рукава плаща, воздела длань, указуя в темнеющее летнее небо:
— Прорицаю! Пожжет Москву Степка Разин! Дотла пожжет! Попомните ещо лихого Степана в дни буйны, октябрьски!
Стремительно рос, увеличивался костлявый кулак с обращенным в небеса острым перстом — уже казался кулачище размером с немалую тыкву. Скалилось старческое лицо горбуна, жуткое, с волосатыми бородавками на носу, светились белые демонские глаза, качался островерхий длинный колпак…