— Кто бы это ни был, но это человек, жестко пострадавший от самодержавия, — строго сказал начоперот. — Сейчас воды принесу, в чувство приведем.
— Не нужно. До места его лучше в бессознательности доставить. Иначе у него шок случится. Не трогайте, Лоуд умеет с такой сдвинутой психологией управляться, — пояснил воздухоплаватель. — Кстати, где эту многоликую носит?
Оборотень уже выбиралась на крышу.
— Справились! Хотя кто-то и сильно сомневался!
Вид у заговорщицы был довольный и нарядный — она была подпоясана новым ярко-красным кушаком, при ближайшем рассмотрении оказавшимся завязанными на талии трофейными шароварами.
— Спасибо, товарищи! Помогли на совесть, хотя палить можно было и поменьше, — оборотень присела над спасенным, достаточно профессионально приподняла тому веко. — Жив! Очень даже хорошо.
— Так это он или не он? — поинтересовался настойчивый Вано.
— Должен быть он, — заверила Лоуд. — Никого более подходящего я на эшафоте не нащупала. Хотя было дымновато. Очнется, расспросим, уточним, потом к вам зайду, расскажу о результате. А сейчас берем экземпляр, снаряжение и в лабораторию! А то он может и кони двинуть.
У спасателей оказались легкие носилки, худое тело уложили и начали пристегивать.
— Товарищ Лоуд, можно тебя на минутку, — тактично намекнул Игорь.
Отошли к слуховому окну.
— Можешь и не говорить, знаю, что не одобряешь, — доброжелательно заявила оборотень. — Что поделать, вы — люди иного поколения, вам не понять.
— Возможно. Но Степан Тимофеевич, при всем к нему уважении как к исторической личности и народной легенде, человек весьма неоднозначный.
— Кто из нас без греха? — вздохнула тетка. — Ты взгляни с иной стороны. Тут его бы разрубили, а сейчас он пользу может принести.
— Кому пользу?
— Как кому⁈ Науке! Мы не можем ждать милостей от исторического развития, потому провести эксперимент и понять взаимосвязь и возможности векторного развития истории — вот наша основная задача! Определенный риск имеется, но наука требует жертв.
— А что, обязательно прямо тут, у нас, должны быть жертвы? — уточнил Игорь.
Оборотень дружески похлопала керста по плечу:
— Понимаю твою озабоченность. Профессия у вас такая. Не волнуйся. Вот имелись у меня мысли насчет Пугачева, но пока с его кандидатурой спешить не станем. Иначе получается у нас в сводной экспериментальной бригаде перекос в сторону русскоязычности. Что не совсем верно с точки зрения принципов фундаментального интернационализма. Кроме того, Омельян Иванович себя выставлял за императора, что против моих принципов. Вся эта монархия — редкая хрень. Мы как-то это с Сашей Македонским обсуждали, даже он согласился.
— Против принципов нельзя, — согласился Игорь. — А если не секрет, в каких регионах собираетесь дальше экспериментировать?
— Так Париж! Великая французская заваруха! Я там проинспектировала, и что-то мне руководящий состав восстания не понравился. Нужно подкрепить проверенными кадрами. Ты как к Парижу? Не очень за него волнуешься?
— Не особо.
— И правильно. Так себе страна. Там, кстати, массово лягушек жрут. Извращенцы. Но такие уж условия у тамошних трудящихся, что их винить. Попробуем вывести лягушатников к светлой жизни. Я, правда, научной работой только по выходным занимаюсь. Основная служба, заботы, комитет по развитию островного образования, сам понимаешь…
— Что ж, успеха! К нам заглядывай, только лучше без массовых мероприятий.
Лоуд заверила, что массовых пока не предвидится и спасатели откланялись.
Готовя обед, Игорь вспомнил, что так и не уточнил у революционной оборотнихи про шаровары. Подпрапорщеские или нет? Впрочем, в любом случае тот денек у Мурзикова предка выдался не из самых удачных.
Глава 13Ответственное мероприятие
Схоронили его за Москва-рекой
На чистом поле, промеж трех дорог…
Конструктивизм мне не близок.
Памяток там стандартно мало, удирать сложно —
все прямолинейное, простреливается…
И был день зимний, скрипучий от мороза, дымный от горящих соломенных чучел, шумный от ора, хохота-гогота, детского визга да бабьего смеха, в общем, праздничный. Усыпали лед и берега Москвы-реки десятки тысяч нарядных горожан. Нет, не казнь, тут без торжественности, зато повеселее, разгульнее.
— Да, маловато у нас шансов, — бубнил Вано, прохаживаясь по утоптанному снегу и притоптывая валенками в галошах. — Сильны бутиковские, а главное, стренированы. Ну да ничего, поглядим еще.
Это понятно: увеселительное зрелище потому и зрелище, что его зрят. Игорь к мордобойным традициям старины глубокой относился с некоторым предубеждением, но куда ж от них денешься.
Кулачное сраженье разгоралось: уже кинулись в «свалку-сцеплялку» отчаянные тинэйджеры, сошлись для гущей затравки неженатики, сближались стены серьезных взрослых бойцов. Бутиковские против Голутвы — практически бой сезона.
Игорь сидел на рюкзаке и подложенном куске «пенки»: морозцем все равно прибирало, но согревал сбитень — керст прикладывался к кружке, наблюдал за состязанием. Хрен его знает отчего, но затягивал сомнительный старинные спорт — как не привередничай, а напряженное зрелище.
Грозно роптали голутвинские, однозначно считая, что поединщик соперников, когда парня сваливал, вдарил бесчестно, «с крыла». Противник многоголосо и издевательски свистел, похохатывал. Пронеслись мимо изготовившихся «стенок» сани — стоял в них купец в распахнутой шубе, размахивал рукой с толстым «лопатником» — премию обещал.
— Еще подзуживает, падлюка! — с негодованием завопил Вано, богатых провокаторов на дух не выносящий. — А то наши за честь не постоят!
— Пошли! Пошли! — в ужасе и восторге заголосили румяные барышни, цепляющиеся друг за дружку на скользком взгорке. Завопил весь берег, побросали льдянки малые ребятишки, полезли повыше, натягивали вожжи кучера лихих троек. С противоположного, черного от толпы берега, донесся ответный вопль. Казалось, отражается крик от стен громадного храма, от дальних зубцов Кремля, перехлестывает нить Бабьегородской плотины, и уж лед отозвался хрустом, колокольни ответили нутряным звоном.
Ремесленный люд, мещане, городовые, разносчики пирогов, актерство, баре и попы — всех взгляды на реку устремились.
Сошлись шеренги бойцов — построение непросто, тут и скрытый клин предусмотрен, и усиленные группы прорыва из самых опытных, могущих бойцов. Шапки нахлобучены, в плотных меховые рукавицах кулачищи, что те пудовики. И никаких свинчаток — вскроется, позору навек не оберешься.
Вопили берега, с плеча, гулко ухая, махались бойцы. Сидячего-лежачего не бить, взошей[17] и по мазухе[18] не бей! Да только как кулак сдержишь, если самому только что прилетело⁈ Добавилось на льду розового, слетали шапки, отползали поверженные. Кого-то уже отволакивали опытные добровольные санитары.
— Эх, говорил я, что по центру бутиковские вдвое нарастили! — негодовал Вано. — Нет, да чего стоять-то⁈
Игорь без особого удивления поймал маузер и кисет с обоймами — товарищ начоперот у нас такой, сплошь душой и кулаками за якиманских. Честь и совесть эпох, брови их колесиком.
Рванул керст, да с десяток иных «резервистов» на помощь прогибающемуся центру, добежал, миг еще было различимо сияние новеньких галош — не совсем этих годов обувь, в толпе на берегу щеголеватого парня взыскательные барышни оглядывали с мимолетной, но ощутимой истомой — хорош, наряден молодец, но чем именно? Впрочем, та куртуазность, понятно, до боя маячила. Сейчас, в рассыпающейся на множество поединков битве, галош не разглядеть — все азарт затмил…
Возвращались разгоряченные, пусть и не в лучшем настроении, но уж точно почти живые.
— По центру нас опрокинули, и все, — объяснял начоперот, поплевывая розовым. — Фланги-то у нас понадежнее, но к контратаке готовности нет. В стратегии малость уступаем.
— Так известное дело — бутиковские, это не фунт изюма.
— Что ты ржешь⁈ Как ни крути, а они чемпионы многолетние, опытные. Ряшки видел? Нарошно их откармливают, не иначе.
С взгорка церкви Марона-Пустынника керсты оглянулись: на льду реки народа ничуть не уменьшилось, сани мчались даже гуще, у лазаретных упряжек толпился люд — кое-кому из кулачных бойцов до дому сегодня на своих двоих не добраться. Пылали костры на берегу, доносились песни и музыка, крутились карусели, пошатываясь, брели развеселые мастеровые — у этих не от каруселей слабость в ногах.
— Дикость, конечно, — признал Вано, в очередной раз сплевывая. — Но годы-то какие? Не дозрело общество до правильно-развивающей физкультуры и прочего культурного.
— Ты сам-то как? Не перезрел в смысле зуба?
— Не, держится вроде. Прирастет. И нечего ухмыляться. Я, между прочим, всегда с народом — и в победах, и в поражениях.
— Какие вопросы. Я в меру сил тоже причастен: оружие хранил, да еще орал, вон до хрипоты, — Игорь разглядывал практически плоскую, разрезанную лишь дымами и церквями, панораму русла и Замоскворечья. — Слушай, товарищ начальник, у меня вопрос возник. Научно-отвлеченный. Вот наш Дом — ось, и время вокруг нас дрейфует. А если Дома нет, а призрак местный, вневременный, все же существует?
— Чего-то уж очень мудреный вопрос. Я не врубился, — хмыкнул начоперот.
— Да, затруднительно сформулировать. Перефразирую: можем ли мы существовать без Дома? Если чисто теоретически?
— Если чисто теоретически и практически — какой в нас смысл без Объекта? Сам подумай: что нас тут держать будет, какие обязанности? Лично я откровенной бессмысленности не выношу!