– Он приходил сюда, потому что хочет тебя, – голос Рэма стал низким.
Этого отрицать она не могла. Иден выпрямилась. Как трудно пробить стену упрямства!
– Я никогда не спала с Ианом Барклеем, – выдохнула она, стараясь не думать о единственном поцелуе, за который приходится отвечать перед Рэмом Маклином. Вся ее страсть и любовь – ничто, если она не завоюет страсть и любовь мужа. – Карина права. Иан рассуждает так же, как и ты – у меня нет гордости, я не уважаю законы брака. Ему выгодно так думать. Но что заставляет тебя думать так же? – она увидела муку, борьбу, отразившуюся на родном лице. – Я проводила дни и ночи с тобой, даря тебе себя. И сейчас с тобой, жду твоего ребенка. Я люблю тебя, Рэмсей Маклин, и никогда не спала с Ианом Барклеем, потому что он… это не ты. Я посвятила себя тебе. Все, что у меня есть. О Боже, Рэмсей, давай закончим этот разговор!
Иден выпалила этот монолог на одном дыхании, голос сорвался, слезы побежали по щекам. Рэм протянул руку, но она отстранилась, шепча, чтобы он оставил ее в покое. Но Рэм прижал жену к себе, сопротивление Иден было недолгим, ослабленное слезами и тоской по доверию любимого.
Рэм коснулся губами ее щеки, осушил слезы с закрытых глаз. Нет, он не в состоянии жить без нее. Губы ощущали соль слез и сладость рта. Он жаждал Иден, ее нежности, преданности. Страсть избавила от жаркой истомы, он сжал ее в объятиях еще крепче.
– Иден… я люблю тебя.
Не «я верю тебе», не «я хочу тебя» или «ты мне нужна». Иден почувствовала, что эти слова вырвались из самой глубины души. В них звучали страсть и решительность.
– О, Рэм… – прошептала она, обняв его за шею. – Пожалуйста, верь мне. Верь, я люблю тебя так… что ты можешь доверить мне свою любовь.
Его плечи вздрогнули под ее нежными пальцами. Рэм подхватил жену на руки, понес к кровати.
Балдахин отбрасывал тень на лицо Рэма, скрывая его выражение. Иден трепетала от новой боли – она желала не только его любви, но и доверия, зная своего страстного, необычного мужа. Несмотря на страсть, где-то в глубине души затаился лед неодобрения и недоверия, который ей еще нужно растопить. Иден прижалась к Рэму. Он перестал ласкать ее обнаженные плечи и замер.
– Я хочу знать, – прошептала она, стараясь унять жаркое дыхание. – О чем ты думаешь?
Мускулы тела Рэма напряглись, он немного помолчал, прежде чем ответить.
– Я думаю, – голос был чувственным, страстным, – как я люблю твою грудь, особенно теперь, когда соски стали больше и темнее, – он коснулся их. – И эту впадинку посередине, где так хочется укрыться, – язык следовал за словами. – И твою шелковистую кожу… Мое тело горит от желания быть с тобой, Иден, и единственный путь погасить огонь – войти в мягкое влажное тело. Я знаю, ты готова…
– Нет, – она в отчаянии сглотнула слюну, стараясь сохранить благоразумие. – Пожалуйста, не так. Глубже! Еще!
– Еще… – повторил он, чувствуя ее желание. Он явно теряет что-то… он не должен… подчиняться соблазнительному ритму ее тела.
– Бог знает, я люблю тебя, женщина!
– И ты хочешь любить меня, Рэм? – она вздрогнула, в ожидании, полная надежд и увидела, как красноватое мерцание углей в камине отразилось в его глазах, те стали фиолетовыми. Иден не подозревала, что видит не только меняющийся цвет глаз, но и то, как меняется сам Рэм, его душа.
– Хочу, – выдохнул он. – О, Иден, как я хочу любить!
Рэмсей вздрогнул, чувствуя, как старые принципы, ценности, потребности исчезают, оставляя чистой душу – плодородную и готовую любить. С каждым поцелуем, каждой лаской все его существо обретало новую жизнь. Самое главное в мире – он и она, любящие друг друга.
Что исчезает? Что ускользает от него? Исчезает гнев, необоснованный страх. Своей любовью Иден избавляет его от боли.
– Я люблю тебя, Рэм.
Он чувствует это не только разумом, но и всем телом. Иден боролась, затем сдалась, сопротивлялась, затем полюбила. Она – дочь Констанции Марлоу – сама нашла путь, как принять его, Рэма Маклина – мужчину, спутника жизни, друга. Иден изгнала его демонов нежностью, лаской, заботой. И в момент победы сложила у его ног свою любовь. Откуда же сомнение, если она принадлежит ему?
Иден смотрела в лицо мужу. Увидев, как он замер, затаила дыхание, ощутив необыкновенную радость, словно моряк, увидевший долгожданную землю. Затем зашептала слова любви, которые и стали гимном его перерождения. Их тела задвигались в ритме, старом, как мир, и новом, как рождение. И величайший миг счастья потряс обоих. Еще никогда их телесная любовь не знала такого совершенства. Никогда еще Иден не ощущала, какое чудо – отдавать себя без остатка и получать в ответ тело и душу любимого.
Изможденные, они утомленно улыбались, распростертые на кровати, их души были вместе, хотя тела не касались друг друга.
На следующее утро, когда Рэм обрел возможность здраво рассуждать и осознал необходимость соблюдать приличия, был уже полдень. Супруги спустились вниз.
Иан Барклей еще утром выразил свою признательность хозяевам и уехал. Ни Рэм, ни Иден не вспомнили о нем до тех пор, пока леди Леонора не сообщила о торопливом отъезде Барклея.
Супруги, взявшись за руки, бродили по замку, обменивались многозначительными взглядами, и их вид весьма раздражал общество.
Гаскелл тоже глянул на молодых, испытывая двоякое чувство – восхищаясь мужественной галантностью Рэма и тревожась, что все его переживания направлены на одну-единственную женщину – жену. Гаскелл передернул плечами, удивляясь своему отпрыску, столь не похожему на него самого. Парню предстоит еще немало трудностей. К тому же он должен загладить свою вину – стоит только вспомнить их первые дни в Скайлете!
Маклин решил посмотреть, что делает Карина. Как ни странно, он ощутил гордость за дочь, но был несколько уязвлен тем, что вокруг нее увиваются молодые парни. Конечно, Карина – его дочь, и все они это чувствуют, пошляки. Ее честь – всем известный факт, значит, здесь ничего не дается так просто. Гаскелл ухмыльнулся. Но его усмешка тут же погасла при мысли, что нет ничего более привлекательного, но и более вызывающего ярость, чем девичья честь. Ему было странно видеть подобное качество в собственной дочери, и резко развернувшись, он направился к конюшне Хендерсонов. Если сравнивать женщин и лошадей, то последних легче понять и снискать их расположение.
Джеймс глубоко вздохнул, поглаживая волосы, затем пошел искать Карину. Нежная материя ее платья с высокой талией поблескивала в солнечном свете, проникающем в галерею сквозь высокие окна. Волосы девушки казались светящимся нимбом. Когда Джеймс подошел к Карине, он уже почти забыл, что собирался сказать.
– Я… вы… не хотите покататься со мной, мисс Грэм? – наконец вспомнил он. – У Хендерсонов великолепные лошади.
– Джеймс, – его имя на ее устах заставило вздрогнуть. – С удовольствием. Но я должна переодеться.
Ее ресницы вздрогнули, когда она взглядом указала на свое соблазнительное платье. У Джеймса пересохло в горле, он смог только кивнуть. Карина направилась в свою комнату, но обернулась и встретилась взглядом с его горящими лазами.
– Встретимся у конюшни.
Джеймсу потребовалось не менее десяти минут на свежем, довольно прохладном воздухе, чтобы привести мысли в порядок. Еще десять минут он размышлял, как вести себя так, чтобы обеспечить ее «безопасность», не выпуская из поля зрения. Когда появилась Карина, Джеймс уже вновь превратился в истинного, восхитительно сдержанного джентльмена.
Они мило болтали, но Джеймс обнаружил, что не может отвести взгляд от маленьких, затянутых в перчатки ручек, держащих поводья, от тонкой талии и соблазнительной груди, обтянутой бархатом. Он не очень внимательно следил за своей лошадью, и животное, почувствовав волю, то и дело заступало на ту сторону дорожки, по которой ехала Карина. Девушка тоже не уделяла должного внимания своей лошади. Неожиданно та взвилась на дыбы, задетая копытом лошади Джеймса. Карину подбросило в седле, Поводья выскользнули из рук, и лошадь понесла. Девушка уцепилась за луку седла, чтобы не упасть.
Джеймс в ту же секунду бросился вдогонку, выкрикивая имя девушки, проклиная собственную беспечность. Пригнувшись к холке лошади, он героическим рывком подхватил болтающиеся поводья и заставил лошадь остановиться. Животное прижало уши, нервно вздрагивая. Карина соскочила на землю, но лодыжка подвернулась, и она упала. В то же мгновение Джеймс был рядом, взяв ее на руки, понес прочь от встревоженного животного.
– Боже, как глупо! – Карина закусила нижнюю губу и прижалась к Джеймсу, стараясь не обращать внимания на боль.
– Рина, милая, ты в порядке? – он посадил ее на ближайший валун, но не смог отпустить, поскольку ее руки продолжали обнимать его шею. Ощущая тепло ее тела, Джеймс старался не потерять контроль над собой. Опустив глаза, увидел обращенное к нему лицо, влажные ресницы, закушенную от боли губу. Он тяжело вздохнул и отпустил Карину.
– Что-то с ногой? Ступня?
Ее глаза затуманились от разочарования. Карина кивнула.
– Больно?
– Немного… О, Джеймс, ты был чудесен! – она говорила с трудом, стараясь на застонать. – Все произошло так быстро…
– Это я виноват, позволил своей лошади приблизиться к твоей. Не знаю, где была моя голова, – он попытался собраться с мыслями, но неожиданно для самого себя сказал: – Я посмотрю, что с ногой…
Она кивнула, и Джеймс присел на корточки, извинился, приподнял край юбки и, взяв в руки ее изящную ножку, стал расшнуровывать ботинок.
Карина побледнела. То, что он назвал ее РИНА, заставило сердце биться сильнее. Она бы не позволила подобного, но после такой встряски и приступа боли ей не казалось это столь уж фамильярным. Когда длинные ловкие пальцы коснулись ее лодыжки, это причинило столько же волнения, сколько и боли.
– Ох, – простонала она, закрыв глаза.
– Извини, Рина. Вот здесь больно? – он нажал на лодыжку.