Прикрыл лицо ладонью. Плюша машинально сделала то же самое.
— Конечно, — голос стал звучать глуше, — по одной прессе нельзя судить… Но у них, похоже, происходит то же самое. То же, что и у нас. Только с чуть более вежливым европейским акцентом. А так… Как будто снова Товяньский вернулся, «Ково справы Божей». Великая Польша, от моря и до моря… «Марши независимости»… Что Германия и Россия мечтают о новом разделе Польши… Сплотимся под знамена патриотизма!
Тяжело закашлялся.
Плюша сидела и слушала звуки кашля.
— Эти расстрелянные поляки никому не нужны. Лучше оставить, как будто ничего не было. Залить поле бетоном, все поле залить бетоном, а? Хорошо? Построить на нем еще один торговый комплекс. Нет, лучше еще один храм с позолоченными пластмассовыми куполами. А, как думаете? Согласны? А еще лучше и торговый комплекс, и храм… Соединить их галереями… Платная парковка… А? Как вам?!
Плюша поджала под себя заледеневшие ноги и неожиданно заплакала. Она сама не знала, отчего сейчас плачет и чего именно ей так жалко. Слезы шли недолго, она вытерла их рукавом. На диване молчали.
— Ну вот, обидел вас. Наговорил глупостей.
Плюша помотала головой.
— Отец Фома меня бы сейчас не одобрил… Даже отругал бы, это он умел. Раздернул бы все шторы, согнал бы меня с дивана… Что молчите?
Плюша поднялась и подошла к окну, взяла за край шторы и осторожно потянула на себя.
И остановилась. Стекла оказались заклеены листами газетной бумаги. В слабо проникавшем сквозь них свете она успела заметить буквы — польские, русские…
— Я уже принял все меры. Я должен тихо и незаметно уйти…
Плюша собралась было говорить, он остановил ее жестом.
— Я пригласил ее. Нет, не жену… Жена вообще ни при чем, отдыхает где-то. Я пригласил… Да, ее. Год уже, как вернулась из Штатов. И снова испытывает финансовые трудности. Так что откликнулась, и теперь она займется мной… Посуду вымыла, холодильник разморозила. Как «кто»?.. Наша дорогая общая знакомая.
Потом они прощались. Плюша обещала приехать еще.
— Не надо, со мной все будет хорошо.
Выходя из геворкяновского двора, обернулась на звук. Неподалеку встала машина, из нее вылезла Катажина с какими-то свертками, помолодевшая и пополневшая.
Плюша спряталась за куст сирени и молча смотрела. Катажина деловито вошла в подъезд.
Вечером Плюша рассказала все Натали — уставшей, вернувшейся с каких-то своих переговоров.
— Ё! — закричала Натали и собралась тут же ехать к Геворкяну.
Но вдруг как-то замолкла, отерла испарину.
— Ладно, — выдохнула. — Завтра так завтра…
Съездили только через три дня. Дверь оказалась открытой: в квартире шел ремонт, с окон с хрустом отдирались газеты. Имя Геворкяна работяги не знали, называли новых хозяев. Квартира, как узнала Натали, была продана по доверенности. Дальше следы терялись.
— Может, в розыск подать? — говорила Натали, включая зажигание. — Человек же все-таки был уважаемый, не иголка…
Плюша соглашалась. Стояли теплые дни, последние дни перед их ссорой.
Ссора была глупой и внезапной. До этого не ссорились. Никогда.
Видимо, сказались нервы: много чего скопилось. И дни еще такие стояли, душные и липкие. Солнце висело в белесой мгле. Неблагоприятные дни.
Натали вдруг взбрело в голову научить Плюшу ездить на велосипеде.
— Ты себя сразу по-другому чувствовать будешь. — Натали спускала велосипед по ступенькам, следом шла Плюша. — И попу сбросишь, и вообще…
Плюша напомнила, что у нее больные ноги.
— И для ног это полезно, — не унималась Натали. — Знаешь, сколько с потом всякого говна из тебя выйдет?
Натали бухнула велосипед на асфальт, и они пошли в сторону поля. По дороге Натали продолжала свою агитацию. Плюша слабо отбивалась, потом замолчала и уныло глядела на вращавшиеся спицы. На свои ноги в новых спортивных штанах, которые натянула на нее перед выходом Натали. Солнце пекло в затылок.
Натали останавливалась, переводила дыхание. У нее стала заметна одышка, она вытирала пот. Снова шла дальше, говорила и размахивала свободной, не занятой качением велосипеда рукой.
Перед полем темнел квадрат асфальта и стояли две-три машины.
— Залезаем!
Плюша неловко перекинула ногу и влезла на жесткое сиденье. Сразу почувствовала себя толстой и неуверенной.
— Эту ножку сюда… — Натали хватала ногу и тыкала ступней в педаль. — Да не ссы, красуля, держу я!
Велосипед накренился, у Плюши заколотилось сердце, пошло мерцание перед глазами…
— Да куда ты сползаешь, — шумел в ушах голос Натали, — на педаль, в педаль упирайся!
Плюша пыталась слезть, Натали не давала и тянула велосипед вперед.
— Педалями крути, ну, ну!..
Велосипед проехал пару метров и рухнул на траву вместе с Плюшей и Натали.
Плюша не ушиблась, поднялась и быстро пошла домой. Сзади что-то кричала Натали.
Натали нагнала ее на велосипеде и встала на пути:
— Пробуем еще раз!
Плюша помотала головой, обошла и двинулась дальше.
Тут они и поругались.
— Не, я просто тащусь, — кричала Натали, — велосипедик ее напугал! Да ты у меня… Да я если захочу, ты меня не знаешь, что ты у меня… Что? Да, и с парашюта спрыгнешь, и на вертолете летать будешь! Прожила всю жизнь в своей говенной скорлупе… Что ты вообще видела, что пробовала? Так в этой скорлупе и подохнешь!
Плюша тоже что-то наговорила, накипело…
— Я? — Натали трясло. — Да я этими руками сына подняла! Я бабло зарабатывала! Я мужика своего, сволоча, когда он загибался и койку грыз, этими руками на себе таскала!
И все в таких выражениях, с прибавлениями мата и лязганья велосипеда, на котором Натали продолжала ехать, то отставая от Плюши, то перегоняя ее.
Возле самого дома обе замолчали, поднялись в гробовом молчании по лестнице и исчезли: каждая в своей квартире.
Плюша, закрыв дверь, стала сдирать с себя новые штаны, запуталась и повалилась лицом в зимнюю одежду, висевшую на вешалке. Так, с полуснятыми штанами, и застыла.
А у Натали загремела музыка. Так что даже у Плюши, через два этажа, слышно стало: «Кайфуем! Сегодня мы с тобой кайфуем! А я опять тебя целую!..»
Натали сидела, голая и хмурая, среди вываленной на пол одежды. Что-то поднимала, прищуривалась, бросала на пол. Выбрала, наконец. Сходила на кухню, наглоталась таблеток, запила. Так долго она никогда не одевалась.
Черная нелепая кофта с вышивкой, подаренная уже не помнит кем. Сама себе такую под дулом не то что пистолета — зенитного орудия не купила бы. Носят, интересно, сейчас такие? Ладно, фиг с ним!.. Юбка. Вообще непонятно, откуда забралась в ее гардероб. Тоже черная, с какими-то фигнями, до коленок. Чуть присела, попробовала натянуть пониже. Ладно, камрады, как есть. Хотели женственности? Жрите.
Долго мазалась у зеркала. Всю эту дрянь достала, тени, помаду засохшую, пришлось спичкой ковырять. Из пудреницы целый ураган розовой пыли подняла, аж чихнула, вот ведь блин. Тени навела, бровки подергала, ресницы надрочила. Подмигнула себе в зеркале подмазанным глазом, поискала духи. Не, этого у нее уж точно не было… Натянула колготки, ногой повертела. Вывалила еще полшкафа, разыскала старые, еще заводских ее времен, лаковые лодочки, которые по записи ей тогда достались как дефицит. Попыхтела, влезла-таки.
Еще раз проверила себя в зеркале, сплюнула и заковыляла в лодочках в коридор.
— Как, блин, ходят они в этом…
Медленно спускалась в подъезде. Сопела, тюкала каблуками. Проходя мимо Плюшиной двери, пощекотала дерматиновую обивку.
Никого из соседья встречать не хотелось, но не получилось… Вылезли откуда-то.
— Ой, какая вы красивая сегодня!
— Как атомная война… — процедила Натали.
Машина, стоявшая возле детской площадки, хрюкнула и завелась. Натали подковыляла к ней, погладила пыльный капот:
— Дуся ты моя засранная… — почти упала на сиденье, сглотнув кислую слюну.
Врубила на макс «Черный бумер». Газанула, пронеслась мимо испуганных соседок.
Вначале съездила на кладбище. Доползла еле-еле на этих каблучищах до Антошкиной и Гришки мелкого могил. Поработала в ограде, очистила от листьев, помыла. Осталась довольна. Даже сигаретку одну себе позволила, хотя врачи бы ей сейчас за такие фантазии голову оторвали… Ладно, идут они и пляшут. Похлопала ладонью памятник, пожелала Антону спать спокойно: позабочусь… «Слышь, маньяк? Позабочусь, говорю». Загасила сигаретку, заметила, что зацепку на колготки посадила. Снова подтянула юбку. Дошла вперевалочку до здешнего их «офиса», поговорила с людьми. Договор уже по телефону был, выложила из сумочки заготовленное:
— Пересчитайте!
— Да что же мы, не верим, что ли? — обещали, что всегда чистенько будет, со свежими цветочками.
Пока ползала по могилам, машину уже помыли. Не так, как на мойке, но ничего, для последнего визита сгодится. Натали снова газанула по полной, хотелось ветерка напоследок. И музона, чтобы уши отваливались и кишки прыгали.
Припарковалась у Музея репрессий.
Еще раз проверила морду в зеркале, вылезла, натянула пониже юбку и, стараясь двигаться легко и весело, зашагала к входу.
Знакомый вахтер пропустил ее, хотя и покосился на Наталийкин прикид. «Плевать», — думала Натали, идя по коридору. Где она тут сидит?
Слово «Директор» было отпечатано большими буквами, не пропустишь. Натали поправила неудобную кофту, потопталась, разминая ноги, и постучала.
— Здравствуйте, — удивленно ответила женщина за темным лакированным столом.
Не дожидаясь приглашения, Натали уселась напротив. Поиграла губами.
Женщина занервничала и спросила, по какому Натали вопросу. Натали слегка задумалась:
— Я, вообще-то, здесь волонтером работала.
— Мы сейчас не нуждаемся в волонтерах, — быстро сказала директриса.
— Да я не об этом, Клава…
— Вы… куда пришли? Меня зовут Алла Леонидовна.
— Да знаю, — перебила Натали и придвинулась поближе. — Знаю тебя, манюня. Давно с тобой поговорить хотела. Еще когда ты Геворкяна… Тихо!