Думала, что Лукьян поступит так, как я ожидаю.
Вместо того чтобы повернуться ко мне спиной и уйти, он снова схватил меня за шею. Он грубо притянул меня к себе и прижался губами к моим. Напал на мой рот, который все еще боролся за воздух. Раскаленный добела жар вливался в мои клетки и кости, когда его язык двигался против моего, когда его руки запутались в моих волосах, дергая их, почти срывая скальп.
Я ничего не смогла бы сделать, чтобы пережить жестокость поцелуя, кроме как сдаться ему. Лукьяну. Я сделала это с готовностью. Жадно. Я сравняла его ярость со своей, вонзив зубы в его нижнюю губу и застонав, когда горячая медная кровь смешалась в наших ртах.
Если его удушье было миром, то это — самый сладкий и ядовитый хаос.
А мне хотелось большего. Мне нужно было больше.
Словно почувствовав это, Лукьян дал мне именно то, чего я не хотела. Он внезапно отпустил меня, и отсутствие его прикосновения — больнее, чем все, что было до этого.
Он был в трех шагах от меня, когда я восстановила полный контроль над дыханием. А потом он превратился в дым, рассеявшийся из комнаты, пока я приходила в себя после того, как меня вернули из смерти, а потом снова швырнули в могилу.
Все от одного поцелуя.
Нуждалась ли я в этом поцелуе, который вернул меня к жизни?
Или это уводило меня все дальше от смерти, которой я так жаждала?
Я неуклюже подошла к рамке, пальцами задела стекло. Холод от твердой поверхности проник в мои вены.
— Король Саксонии, — ни с того ни с сего прошептала я.
Я была заперта в доме с человеком, который хотел убить меня. Вполне возможно, что он все еще хочет это сделать. Но двери не заперты, нет ни веревок, ни цепей. Физически он точно меня не убьет. Человек, который вполне мог убить меня, хотел только одного — чтобы я вышла за входную дверь.
Я не была его пленницей.
Я была сама по себе.
И вполне могу умереть здесь. Если от меня осталось хоть что-то стоящее убийства.
Если во мне осталось хоть что-то, что хотело жить.
В конце концов, он же коллекционировал мертвые вещи. И с каждым днем я ловила себя на том, что хочу остаться, даже если стану частью его коллекции.
Особенно, если стану частью его коллекции.
Поцелуй был ошибкой.
Он понял это в ту же секунду, как все началось.
Это была огромная ошибка.
Но Лукьян в данный момент был бессилен. Не было ничего, кроме животного внутри него, требующего ее губ. Вкусить печаль на ее языке. Играть со смертью, которую они ввели в комнату. Позволить боли, которую он только что причинил, смешаться с удовольствием, которое чуть не сбило его с ног.
Лукьян не исполнял желания.
Он трахался.
По необходимости. Смерть была неотъемлемой частью жизни, как и секс. «Чтобы продолжить род», — говорили многие. Но для Лукьяна это была просто еще одна форма контроля. Способность причинять боль, способность создавать и контролировать удовольствие.
С ней не было никакого контроля.
Только удовольствие. Желание. Боль. Ярость.
Он думал, что всё это давно закопал внутри себя.
Он постучал пальцем по клавиатуре своего компьютера, наблюдая, как она с непроницаемым лицом удаляется в свою комнату. Время от времени она рассеянно проводила пальцами по губам.
Неужели ей тоже понравилось?
Неужели он отправил ее на край пропасти и вернул обратно?
Лукьян злился на себя за то, что очень сильно хотел это узнать. Женское удовольствие всегда было для него второстепенным, даже несущественным
Теперь это было почти так же важно, как ее боль.
Он продолжал смотреть на экран.
Ее боль была самой важной из всех. Она нуждалась в нем, чтобы выжить.
Они оба нуждались.
Он бы наблюдал за ней всю ночь, если бы не вибрация телефона. Черт, он, скорее всего, спустился бы вниз и трахнул ее до потери сознания, если бы не этот телефонный звонок. И эта мысль заставила его сомневаться. Только чуть-чуть, но этого было достаточно. Он никогда не сомневался. Особенно, когда зазвонил его телефон. Когда предлагали контракт.
Его пальцы сомкнулись на холодном металле, и он приложил его к уху, ничего не говоря. Он никогда не отвечал на телефонные звонки, несмотря на то, что работал по спутниковой сети, которая отражалась от тысяч башен по всему миру и делала его неуловимым. Но нельзя чувствовать себя непобедимым. Именно так уничтожалось большинство людей.
Он не позволит ничему уничтожить себя.
Он не станет.
Голос на другом конце провода заговорил.
Лукьян несколько секунд слушал, потом молча повесил трубку. Он постучал по клавиатуре и заказал себе билет на самолет, чтобы вылететь ровно через сорок пять минут.
Звонок был подтверждением контракта, над которым он работал несколько месяцев. Высокий профиль. Мудак, обладающий такой властью и деньгами, что считает себя непобедимым.
Вот почему Лукьян собирался уничтожить его.
Из-за этого, и из-за чека на два миллиона долларов. Но это было второстепенно.
Убийство для него — настоящая награда.
Неделю спустя
Прошла уже неделя.
Я была одна в доме целую неделю.
Рассуждая логически, думать, что я была одна только потому, что не видела Лукьяна, не означало, что его не было где-то здесь. Но я не рассуждала логически. Я хотела, чтобы воздух казался легче, чтобы мои плечи не покалывало от предательского признака того, что кто-то наблюдает за мной откуда-то.
Он ушел.
И несмотря на то, что я привыкла выживать самостоятельно, несмотря на то, что мне нужно было запереться одной в доме, чтобы выжить, я чувствовала неизмеримое одиночество. Что опять же не имело смысла. Потому что у меня не было ни тепла от Лукьяна, ни нежности. Все наоборот. Не было ничего такого, что романтические книги и фильмы демонстрировали, как основу для какой-то связи, для какой-то любви.
Никакого счастья, смеха, улыбок, тепла в грудной клетке.
Там была боль, страдание, насилие, удушающее чувство угрозы.
И все же я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас, зная, что Лукьяна нет рядом.
Я даже формально не была одна. Я поняла это два дня назад, забредая в столовую раньше обычного, потому что сон давно забыт.
Она явно не ожидала меня, потому что, когда я крикнула «привет», наверное, даже немного агрессивно — эй, я была странной — она издала небольшой писк и чуть не уронила поднос, который ставила на обеденный стол. Он с грохотом ударился о поверхность, опрокинув сахарницу.
Белые хрустальные гранулы рассыпались по черной скатерти.
Я бросилась вперед, чтобы помочь ей.
— Простите, я не хотела вас напугать.
Пожилая женщина с резкими чертами лица подняла глаза при моем приближении. Она подхватила сахар грациозным движением, как на магическом шоу.
— Нет, это я должна извиниться. Я не ожидала увидеть…
— Меня? — услужливо закончила я за нее.
Я не винила ее. Конечно, она знала, что готовит не только тот завтрак, который готовила раньше, поэтому знала, что у Лукьяна гость. А мое белье всегда волшебным образом забирали, пока я читала в библиотеке или потягивалась в студии йоги, так что она, скорее всего, знала, что гостья Лукьяна — женщина.
Скорее всего, она виделась с Лукьяном. Видела во всем его холодном великолепии. Поэтому она, скорее всего, ожидала увидеть гибкую амазонку восточноевропейского происхождения с болезненной и неповторимой красотой в дизайнерской одежде.
Вряд ли она ожидала увидеть невысокую, миниатюрную, костлявую американку с каштановыми волосами, которая неловко носила за собой боль, и из ее пор сочились печаль и слабость. Никакой дизайнерской одежды не было видно, только простые черные джинсы, которые мне начинали нравиться, несмотря на то, как много они показывали, и струящаяся черная футболка—с длинными рукавами, конечно.
Она покачала головой, доброта, исходившая от ее лица, не соответствовала ее довольно жестоким чертам.
— Нет, просто ты обычно не приходишь завтракать так рано. Я не против, вовсе нет, — быстро сказала она.
Я улыбнулась или, по крайней мере, попыталась. Я не делала этого уже много лет, поэтому боялась.
— Меня зовут Элизабет, — свободно представилась я.
В основном потому, что эта женщина в аккуратно отглаженной серой блузке и слаксах в тон, со строгим пучком, с глубокими морщинами на лице и добрыми глазами чем-то напоминала мне Агну.
Она помолчала, все еще прижимая к груди сахар, который собрала.
— Вера, — сказала она наконец, решив, что хозяин не убьет ее за то, что она обменялась именами с его пленницей.
Его контрактом.
Его осложнением.
Я открыла рот, чтобы сказать что-то еще, несмотря на странное ощущение в животе от пребывания в другой комнате с кем-то, кроме Лукьяна. Кем-то, кто может быть очень добрым. С человеком.
Это было страшнее, чем находиться в одной комнате с убийцей. С чудовищем. Я знала, чего ожидать от монстров. Люди — это совсем другая история. Их доброта может причинить больше боли, чем любая физическая или эмоциональная пытка.
Но мне не стоило волноваться, потому что она коротко кивнула мне и слегка улыбнулась.
— Приятного вам завтрака, Элизабет.
И затем она легко покинула комнату.
Рядом с убийцами нужно вести себя, как привидение, иначе они поймут, что ты жив и уязвим. Я научилась этому у своей матери. У отца. У мужа. Не то чтобы это помогло.
— Пожалуйста, — я закашлялась, кровь брызнула на белый ковер.
Его приходилось стирать почти каждую неделю.
Кристофер сказал уборщице, что это красное вино, а я — неуклюжая. Уборщица сделала вид, что поверила ему.
Классически красивое лицо Кристофера обрушилось на меня, как пуля, или, возможно, это был мой расшатанный и стучащий мозг, неспособный должным образом обработать скорость.
Мой скальп заныл, когда он дернул мою голову назад. Я не кричала. От крика становится только хуже. Это еще больше его возбуждает.