— Но ты раздавил меня, — прошептала она. — Я раздроблена до каждого обнаженного нерва, до каждого обнаженного куска кожи. Ты видишь мою неприкрашенную человечность во всем ее уродстве, но ты до сих пор хочешь меня. Вот так я и стою.
Губы Лукьяна оказались на ее губах прежде, чем она смогла произнести свое последнее слово.
Он толкнул ее обратно на кровать. Насрать, что она не готова к большему. Он ее подготовит.
И он позаботится о том, чтобы она никогда, блять, не покидала его объятий
ГЛАВА 11
Я проснулась одна.
Я привыкла к этому, но не ожидала, что почувствую ошеломляющую и полную панику.
Потому что я была в постели Лукьяна.
Я принадлежала Лукьяну.
Каждый квадратный дюйм моего тела болел, некоторые участки кожи были отмечены его жестокостью.
И мне это нравилось. Даже когда я думала, что не выживу. Не помню, как заснула. У меня мелькнула смутная мысль, что я могла отключиться, когда Лукьян был еще внутри меня.
Сейчас его тут нет. Ни внутри меня. Ни рядом со мной. Без него тут казалось пусто. Раньше я была смертельно уверена, что никогда не позволю другому мужчине завладеть этой частью меня, потому что это принесло бы еще больше страдания.
Я ошиблась.
Какое-то движение вырвало меня из раздумья.
Лукьян, конечно. Как обычно, он был одет в костюм. Угольно-черный. Под ним черная рубашка. Расстегнутый воротник, где виднеются следы зубов и синяки, украшающие его шею.
Я покраснела от осознания того, что это следы от моих зубов. Больная часть меня – та, что увеличивалась с каждой секундой, проведенной с Лукьяном, – упивалась этими отметинами; хотела сделать их больше, глубже, оставить шрамы навсегда.
Он стоял в углу комнаты, не делая ни малейшего движения, чтобы подойти ко мне, как я жаждала, и просто рассматривал мое обнаженное тело. Нету простыней, под которыми можно было бы спрятаться; он прятал их от меня всю ночь. Мне не было холодно. Почти всю ночь мое тело было покрыто тонким слоем пота, постоянно двигалось против неуемного аппетита Лукьяна.
Я не помнила, как заснула, и просыпалась от холода, который, как я была уверена, всегда исходил от Лукьяна. От него струилось только тепло.
Может быть, раньше этот ледяной холод исходил не от него, а от меня. Может быть, находясь рядом с ним, я понимала, насколько близка к смерти.
— Я думала, ты ушел, — сказала я, поднимая свое хрупкое тело вверх, чтобы прислониться к изголовью кровати.
Он не ответил, просто продолжал смотреть.
Я прикусила губу, чувствуя себя неловко и уязвимо. Я ждала неизбежного, чтобы он выстрелил в меня холодным ядом, вышвырнув меня из своей постели, из своего дома, из своего мира.
Но нет.
Разочарование прогнало ту робость, за которую я цеплялась.
— Ты что, собираешься просто стоять и пытаться убить меня взглядом? — потребовала я ответа.
Его челюсть сжималась.
— Ты поселилась здесь и отгородилась от мира, который якобы уничтожит тебя, — сказал он, направляясь ко мне. — Заперлась здесь со мной, думая, что ты в безопасности, боишься, что внешний мир убьет тебя, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что я могу сделать, — кровать опустилась, когда он оперся на нее коленом, наклонился ко мне, обхватываю мою шею сзади, прижимаясь своим лбом к моему.
— Я знаю, — прошептала я. — Я знаю, что ты уничтожишь меня. Я хочу, чтобы ты уничтожил меня.
Он дернул меня вперед, и тонкая полоска боли пронзила мой позвоночник.
— Ты сама не знаешь, о чем просишь.
Я не отступила.
— Тогда покажи.
Он показал.
И это было великолепно.
Неделю спустя
За неделю многое может случиться.
Но не всё может измениться.
Я чудесным образом не исцелилась. Осколки моей души не собирались вместе от прикосновения Лукьяна, от его пьянящего и жестокого присутствия.
Если уж на то пошло, я была еще более сломлена. Более испорчена. Он не возвращал меня к жизни: он тащил меня дальше в могилу.
Но я узнала кое-что о себе. Всегда знала, но никогда не признавала. Я никогда не смогу вернуться к жизни. Этого просто не случиться. Иногда люди настолько сломлены, что им приходиться жить с этим. Выбирать себе кусочек жизнь в пустоши, которая была их миром.
И я принимала это. Я буду больной и уродливой, и это не конец света. Мне становилось уютно в своей пустоши.
Но пустошь была полна дискомфорта.
И практики.
В сексе.
Очень много секса.
Который мы только что закончили.
Мое тело пульсировало от его прикосновений. На заднем плане моих мыслей шел ливень. Моя кожа была горячей и холодной одновременно, он давил меня своим телом. Мы были обнажены, так что его восхитительно твердая кожа терлась о мою мучительно чувствительную плоть. Я закричала ему в рот, когда он прикусил мою губу. Ему нравилась кровь. Мне хотелось большего. Мои губы хотели большего. Мне нужен был контроль.
Мои ногти впились в кожу его спины, оставляя царапины, раскрывая старые, которые только начинали покрываться корочкой. Он зашипел от удовольствия.
Ему нравилось, когда я причиняла ему боль.
— Лукьян, — потребовала я, когда он остановился у моей промежности.
Его глаза впились в мои, тело замерло, шея пульсировала от напряжения. Но он ничего не сказал.
— Я хочу сделать тебе минет, — прошептала я.
На долю секунды воцарилась тишина, а потом он уже не нависал надо мной. Я была на нем сверху.
Мало того, каким-то образом мои колени были по обе стороны от его груди, мои бедра открыты его рту. Это было так нагло, что мое тело вспыхнуло от смущения. Но я не двигалась, потому что его член был прямо передо мной. Я обхватила его рукой, Лукьян зарычал, раздался громкий шлепок, и острое ощущение прошлось по моей заднице. Боль вибрировала вниз, где переходила в удовольствие.
— Ты сосешь, а я тебя вылизываю, — сказал он хриплым голосом.
Я мгновенно вздрогнула от его грубых слов. Мое тело ныло от этой позы, от того, насколько всё это грязно. И прекрасно. Раздался еще один громкий шлепок.
— А теперь соси мой член, Элизабет.
Я перестала нервничать и поддалась его приказу.
В ту секунду, когда мои губы сомкнулись вокруг него, его рот двигался между моими интимными местами к самым запретным местам.
Я застонала вокруг его члена, его губы двигались в том же ритме, что и мои собственные.
В этом была сила. Контроль.
Превосходная и жестокая сила.
И я ухватилась за каждую секунду этого момента.
— Элизабет, — резкий голос Лукьяна вырвал меня из тумана. Я была горячей и сильно возбужденной. — Давай я помою тебя, — его голос перекрывал шум бегущей воды.
Каждый дюйм моего тела болел. Я не знала, смогу ли проделать этот короткий путь в ванную.
Но я все равно встала.
Потому что единственный способ лишить Лукьяна возможности ко мне прикасаться – это если у меня подкосятся ноги.
Неделю спустя
Мы сидели в библиотеке. Солнце струилось сквозь стекло на диван, на котором я свернулась калачиком, согревая меня своими лучами. Это должно быть успокаивающе, ведь в этой комнате всегда было холодно – это все еще моя любимая комната в доме – но меня это не успокаивало. Лишь насмехалось.
Меня успокаивала рука Лукьяна на моем затылке, когда он кружил вокруг дивана. Озноб, сопровождавший его пристальный взгляд, прогнал солнечный свет, когда он подошел ко мне.
Я убрала книгу, которую читала. Не раньше, чем пометила страницу, конечно.
Его взгляд был тревожнее, чем нападение солнечного света, которое я чувствовала только через стекло. Я к этому не привыкла. Я все еще пыталась понять это. Разобраться с холодом, граничащим с отвращением, дразнившее меня другим словом на букву «Л».
Разобраться с его продолжительным молчанием. Его жестокостью. Моей любовью к нему.
Нам было нелегко. Мы… были вместе. Это было неудобно, неприятно, как будто идешь по льду озера, которое еще не совсем замерзло. Один неверный шаг, и тогда глубины поглотят меня навсегда.
Я танцевала со своей собственной гибелью и не могла заставить себя волноваться, как должна была. Лукьян не позволял. Ничего не имело значения, кроме мгновения, когда мы были вместе. Его присутствие не означало, что он по-настоящему здесь.
Его пристальный взгляд проник в мои мысли, обращая мое внимание к его ониксовому черному костюму, белой рубашке под ним и холодным глазам, сосредоточенными на мне.
— Ко мне сейчас придут кое-какие люди, мужчины…
— Люди? Мужчины, сюда? — в шоке перебила я. — Я думала, сюда никто не приходит, никто не знает… Думала, ты никому не рассказывал об этом месте.
— Так и есть, — сказал он. — Эти люди совсем другие. И…
— Они придут к тебе? — я попыталась отогнать дикий ужас, который говорил, что они придут за мной. Что это было частью его плана – играть со мной, как маленький мальчик играет с бабочкой, прежде чем оторвать ей крылья и раздавить ботинками.
С другой стороны, я уже не была бабочкой. Мои крылья оторвали давным-давно.
Он кивнул, и кивок сопровождался тиком челюсти.
— И они… твои друзья? — поинтересовалась я.
— У меня нет друзей, — резко бросил он. Как будто я обвинила его в причастности к убийству Кеннеди. Если бы этому случая не было уже около пятидесяти лет, я бы поверила, что убийство совершил Лукьян. — У меня есть лишь враги, и люди, которые не мертвы.
Я ухмыльнулась.
Он не оценил этого. Не то что бы его лицо это показало. Воздух показал. Он стал тяжелее. Стало труднее дышать.
— Тогда кто же я? — бросила я вызов.
— Ты моя, — мгновенно ответил он. — Мое… осложнение.
Я перестала ухмыляться.
— Ты сказал, что убьешь меня, если я стану осложнением.
Этот дикий ужас, от которого я пряталась, нашел опору в моей слабости, что было неудивительно, так как было за что ухватиться.